Александр Шлёнский - Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе

• Название: Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе
• Автор: Александр Шлёнский
• Жанр: Публицистика

---

Покончив с зубами, я скоблю физиономию бритвой Жиллет, пальцами обрываю волосы на ушах и из ноздрей без наркоза, чищу поры на лице какой-то дрянью на основе персиковых косточек. Потом стою под душем, намыливаю голову шампунем, смываю, вытираюсь и сушу волосы феном. Волосы длинные, потому что я не хожу в Америке в парикмахерскую. Я купил себе машинку для стрижки волос за семь долларов и стригу себя сам. Машинка стоит семь, а посещение парикмахерской как минимум двадцать. Поэтому я мастерски равняю себе виски и чёлку, а все остальные волосы стягиваю на затылке заколкой в конский хвост, который американцы называют pony tail. Кроме того, стричься коротко в этом климате мне и нельзя. Я не местный, к тропической жаре и солнцу сызмальства не привык, и поэтому могу влёгкую заработать солнечный удар. Подушка из волос под шляпой играет роль теплоизолятора и не даёт центральному процессору перегреться. Одна шляпа, при коротких волосах, мою голову от перегрева не спасает. Проверено в Техасе.

Я вытаскиваю пальцами из щёток-расчёсок вычесанные волосы и торжественно кидаю в унитаз, а расчёски мою под краном, тря их друг об друга. У меня их две, чтобы расчёсываться сразу двумя руками и потом чистить их одну об другую. Очень удобно. Волосы лезут от климата, от жёсткой воды, от переживаний, от мужских гормонов и хронического недоёба при отсутствующей большей частью жене, а ещё, наверное, от возраста. Соприкасаясь с водой, волосы в первый момент вздрагивают, повинуясь какому-то давно мной забытому закону физики, а затем медленно дрейфуют к краю воды и причаливают к грязновато-белой стенке унитаза. Среди вычесанных волос с каждым днём всё больше седины. Седина в унитазе выглядит отвратительно. Туда же я срезаю и ногти, если они чересчур длинны. Как правило, я приурочиваю резку ногтей к субботе. У меня уже развивается пресбиопия, то есть, старческая дальнозоркость, и резать ногти приходится, надев очки —.очередной повод сказать "ебёна мать". Впрочем, мать у меня по сию пору близорука, и мои обвинения в её адрес нелепы и беспочвенны. Я нажимаю рукоятку на бачке, и коктейль из волос с ногтями исчезает в горловине унитаза. Срать на них сверху мне неприятно. Срать на собственные волосы — это всё равно что себе на голову срать. Свежее говно смотрится в унитазе несравненно приятнее чем собственные седины вперемежку с отрезанными ногтями. Нажимаю на рычаг ещё раз, и мои какашки начинают плавно кружиться. Сперва медленно, а затем всё стремительнее, как в вальсе Штрауса, и наконец с водоворотом уносятся по трубам в Атлантический океан. Этот ежедневный аттракцион с дерьмовым водоворотом получил у меня название: хоровод "Весёлые какашки".

Лавры Джеймса Джойса и Генри Миллера… Писатель-эмигрант, а что у нас на завтрак? Ты, урод, думаешь, что вот сейчас я подойду к холодильнику и вытащу из него ту самую вожделенную американскую колбасу, ради которой я сюда приехал. А вот и хуй тебе! Жри сам это говно, а я с утра ем только овсянку. Овсянку я покупаю в магазине здоровой пищи под названием Wards. Это очень хорошие, качественные и недорогие овсяные хлопья, которые продают там на вес. Я их варю на воде, без сахара и соли. Только овсянка и вода. Кастрюли такой каши хватает на неделю. Варить маленькими разовыми порциями нет времени. Выложив порцию овсянки в глиняную мисочку, я подогреваю её в майкровэйве. Кидаю в овсянку горсть изюма, консервированную грушу из банки, вливаю столовую ложку кленового сиропа и всыпаю жменю ядрышек грецких орехов. В течение сорока четырех секунд, пока греется в кружке соевое молоко, интенсивно разминаю ложкой в миске всю вышеописанную приблуду до состояния однородной массы.

Ставлю свой завтрак на круглый поднос с неяркими цветами и тёмно-розовыми листьями на черно-зелёном фоне и усаживаюсь за стол. Металлическая спинка хозяйского стула раздражающе холодит разгоряченные лопатки. Поглощаю завтрак ложка за ложкой, глоток за глотком. Вкус пищи нивелирован сознанием собственной ненужности. В глубине желудка угрожающе зреет отрыжка, сдавливая грудь и затылок. В Америке детишек непременно учат отрыгивать воздухом после еды. Покормят, а потом трясут и пытают до тех пор, пока ребёночек не рыгнёт. Я никогда не рыгал после еды на бывшей родине, а здесь отрыжка появилась сама собой, хотя никто меня этому не учил. Наверное, климат тут такой. Наконец, вулканическая отрыжка мощно прорывается наружу, и мне сразу становится значительно легче. Кстати, я довольно часто ем на завтрак сириал под названием Raisin bran, то есть изюм с отрубями. Вот после него я почему-то не рыгаю, или рыгаю совсем чуть-чуть. Но овсянка полезнее для здоровья. Отрыжка — ну и в рот она не ебись! В Америке все рыгают.

Ну что, родной мой, уродище?! Зачарованный подробностями моего джойсовско-миллеровского бытописания, ты, конечно же, ожидаешь главного момента в моём повествовании, в котором я начинаю ебать какую-то бабу, или хотя бы, от крайности, дрочить хуй. А вот обломись, рыло! Никакой ебли не будет. Мы с тобой едем в Сидорки. Разумеется, ебаться и дрочиться я умею не хуже тебя, но писать об этом здесь я не намерен, и конечно же не из скромности, а просто потому что это мемуары, а не эротика. Писатель, если он писатель, должен быть последователен, и придерживаться выбранного жанра, потому что жанр — это жанр, а не хуй собачий.

Нет, я не Миллер и не Джойс,
Я, блядь, неведомый избранник…

Мысль неплохая, но стих не звучит. Если сделать парафраз ближе к оригиналу, получится так:

Нет, я не Миллер, я другой
Еще неведомый избранник…

Преимущества этого варианта в том, что можно избавиться от слова «блядь», которое заполняет ритмическую паузу. Недостаток же в том, что теряется Джойс, а Джойса жалко. Кстати, и утренние ритуалы подошли к концу. Пора в Сидорки.

9. Победоносцев, Соловьёв и Гарри Гаррисон

Работа в американском кафе "мальчиком за всё" выучила меня быстро управляться с предметами обихода и шевелить руками со скоростью не менее второй космической. Я виртуозно и быстро мою посуду, молниеносно набираю жидкую и твёрдую пищу в различные ёмкости, не проливая и не просыпая ни капли. Попутно скребу раковину, мою плиту, подметаю пол, навожу порядок. В сумку-кулер с двойными стенками последовательно отправляются: большая бутыль со смесью апельсинового и яблочного сока, бутерброды с сыром и с ветчиной, ветки зелёного лука, вареная на пару картошка, морковка и брокколи (заблаговременно сварены с вечера. Пока я слушал музыку, овощи варились на пару), пластиковая коробка с сушеными абрикосами и черносливом, коробочка с чищеными грецкими орехами и чищеным миндалём, коробочка с шоколадной мелочёвкой. Вся эта шайка-лейка покупается в магазине-клубе Сэмс гигантскими упаковками, и по причине этой расфасовки стоит весьма недорого. Размеры Сэмсовских упаковок впечатляют. Если бы в Сэмсе раздавали покупателям пиздюлей такими же охуительными порциями, они бы умирали от неебательских побоев, не совместимых с жизнью, не успев получить и половины того что им причитается. С другой стороны, давать пиздюлей в меньших количествах вообще не имеет смысла. Пиздюлей всегда следует либо давать по полной программе, либо вообще не давать.

В большой чёрной сумке на колёсиках лежит в сложенном виде мой четырёхсотдолларовый самокат, купленный в Бостоне по причине дикой тоски. Нечем было заняться, некуда пойти. Решил занять себя катанием на скоростном самокате. Аппарат оказался настолько хорош, что тоска сразу улетучилась, сменившись котячьей эйфорией и кайфом. Недели три я катался до потери пульса, выезжая даже в дождь. В кармашек сумки укладывается дискмэн, наушники и стопка CD, в основном это Pink Floyd и Spyro Gyra, но есть также и Дэйв Грузин, Джордж Бенсон, Гровер Вашингтон, Дэвид Бенуа, Херби Хенкок и прочие именитые джазисты. В Сидорках надо кататься на самокате по дороге, прилегающей к океану и слушать при этом музыку. Кайф!

Раньше я ездил в Сидорки на старом, потёртом временем Додж-Караване. Хороший, добротный вэн был у меня. Неприхотливый, крепкий, лучший в своём классе. Но теперь его нет. В нём взорвалась трансмиссия, прямо на ходу. Взорвалась с такой силой, что образовавшаяся шрапнель разбила радиатор. Починка нежно любимого ветерана обошлась мне в полторы тысячи долларов, но ребята сказали, что машина эта уже ненадёжна, и надо от неё избавляться. Вот так в моей жизни и появилось Шевроле Тахо — один из самых надёжных американских траков. Представь себе, читатель, на минутку, что может стать с тобой, если ты не местный и не выносишь местной жары, и твоя машина ломается на полдороге in the middle of nowhere. С одной стороны дороги — болото с крокодилами. Пардон, с аллигаторами, но у этих тварей тоже есть зубы, и они ими неебательски кусаются. С другой стороны — сетка под током. Частная ферма. Никаких домов, никаких навесов. С небес печёт солнце почище африканского. Воздух липкий, удушающе-знойный и влажный. Машина с неработающим двигателем без кондиционера немедленно раскаляется на солнце как сковорода на плите. У тебя нет сотового телефона, а дорожный патруль неизвестно когда проедет, и не факт что тебя заметит и подберёт. Угадай, что с тобой будет через два-три часа, если у тебя в груди вместо нормального сердца находится дамская подушечка для иголок, готовая затрепетать в любой момент? Вот поэтому я и предпочитаю иметь машину повышенной надёжности и комфортности. И дело тут не в роскоши, а в простой необходимости выжить. Забуксовать где-нибудь, поломаться на полдороге не входит в мои планы. Смерти я, вобщем не боюсь, но права умереть пока еще не заслужил.