Аркадий Стругацкий - Обитаемый остров (Вариант 1971 года, иллюстрации: Ю.Макаров)

• Название: Обитаемый остров (Вариант 1971 года, иллюстрации: Ю.Макаров)
• Автор: Аркадий Стругацкий
• Издательство: «Детская литература»
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 1971

Фантастическая повесть «Обитаемый остров» рассказывает о судьбе молодого землянина, человека XXII века, попавшего на неизвестную планету. Его космический корабль терпит крушение, и он оказывается один в совершенно чуждом ему, непонятном и враждебном мире. Много необыкновенных приключений приходится ему испытать, прежде чем он находит друзей и определяет своё место в этом странном мире.

Для среднего и старшего возраста

ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ: Фантаст. повесть / Предисл. изд-ва; Худож. Ю.Макаров. - М.: Дет. литература, 1971. - 320 с., ил. - (Б-ка приключений и науч. фантаст.). - 100.000 экз.

---

— Ваше имя? — спросил бригадир.

— Которое? — весело спросил однорукий.

Максим даже вздрогнул: он был уверен, что однорукий будет молчать.

— У вас их много? Тогда назовите настоящее.

— Настоящее моё имя — номер семьдесят три — тринадцать.

— Та-ак… Что вы делали в квартире Кетшефа?

— Лежал в обмороке. К вашему сведению, я это очень хорошо умею. Хотите, покажу?

— Не трудитесь, — сказал человек в штатском. Он был очень зол. — Вам ещё понадобится это умение.

Однорукий вдруг захохотал. Он смеялся громко, звонко, как молодой, и Максим с ужасом понял, что он смеётся искренне. Люди за столом молча, словно окаменев, слушали этот смех.

— Массаракш! — сказал наконец однорукий, вытирая слёзы плечом. — Ну и угроза!.. Впрочем, вы ещё молодой человек… Вашу работу нужно делать по возможности сухо, казённо — за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне её отпилили специалисты его императорского величества в три приёма, и каждый акт сопровождался обширной перепиской… Палачи выполняли тяжёлую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас… Я же вижу, как вы меня ненавидите. Вы — меня, я — вас. Прекрасно! Но вы меня ненавидите меньше двадцати лет, а я вас — больше тридцати. Вы тогда ещё пешком под стол ходили и мучили кошек, молодой человек…

— А-а, — сказал штатский. — Старая ворона. Я думал, вас уже всех перебили.

— И не надейтесь, — возразил однорукий. — Надо всё-таки разбираться в мире, где вы живёте… А то и разговаривать с вами не о чём…

— По-моему, достаточно, — сказал бригадир, обращаясь к штатскому.

Тот быстро написал что-то на журнале и дал бригадиру прочесть. Бригадир очень удивился, побарабанил пальцами по подбородку и с сомнением поглядел на штатского. Штатский улыбнулся. Тогда бригадир пожал плечами, подумал и обратился к ротмистру:

— Свидетель Чачу, как вёл себя обвиняемый при аресте?

— Валялся на полу, — мрачно ответил ротмистр.

— То есть сопротивления он не оказывал… Та-ак… — Бригадир ещё немного подумал, поднялся и огласил приговор: — Обвиняемый номер семьдесят три — тринадцать приговаривается к смертной казни, срок исполнения приговора не определяется, впредь до исполнения приговора обвиняемый имеет пребывать в ссылке на воспитании.

На лице ротмистра Чачу проступило презрительное недоумение, а однорукий, когда его выводили, тихонько смеялся и тряс головой, как бы говоря: «Ну и ну!»

Затем был введён номер семьдесят три — четырнадцать. Это был тот самый человек, который кричал, корчась на полу. Он был полон страха, но держался вызывающе. Прямо с порога он крикнул, что отвечать не будет и снисхождения не желает. Он действительно молчал и не ответил ни на один вопрос, даже на вопрос штатского: нет ли жалоб на дурное обращение? Кончилось тем, что бригадир посмотрел на штатского и вопросительно мыкнул. Штатский кивнул и сказал: «Да, ко мне». Он казался очень довольным.

Потом бригадир перебрал оставшиеся бумаги и сказал:

— Пойдёмте, господа, поедим. Невозможно…

Суд удалился, а Максиму и Панди разрешили стоять вольно. Когда ротмистр тоже вышел, Панди возмущённо сказал:

— Видал гадов? Хуже змей, ей-богу. Главное ведь что? Не боли у них головы, ну как бы ты узнал, что они выродки? Подумать страшно, что бы тогда было…

Максим промолчал. Говорить ему не хотелось. Картина мира, ещё сутки назад казавшаяся такой логичной и отчётливой, сейчас размылась, потеряла очертания. Впрочем, Панди не нуждался в репликах. Снявши, чтобы не запачкать, перчатки, он извлёк из кармана кулёк с жареными орешками, угостил Максима и принялся рассказывать, как он не терпит этот пост. Во-первых, страшно было заразиться от выродков. Во-вторых, некоторые из них, вроде этого однорукого, вели себя ну до того нагло, что сил нет как хотелось дать по шее. Один раз он вот так терпел-терпел, а потом и дал — чуть в кандидаты не разжаловали. Спасибо ротмистру, отстоял. Засадил только на двадцать суток и ещё сорок суток без увольнения…

Максим грыз орешки, слушал вполуха и молчал. «Ненависть, — думал он. — Те ненавидят этих, эти ненавидят тех. За что? Самое отвратительное государство… Почему? Откуда он это взял?.. Растлили народ… Как? Что это может значить?.. И этот штатский… Не может быть, чтобы он намекал на пытки. Это же было давно, в средние века… Впрочем, фашизм. Да. Гитлер. Освенцим. Расовая теория, геноцид. Мировое господство. Гай — фашист? И Рада? Нет, не похоже… Господин ротмистр? Гм… Хорошо бы понять, какая существует связь между больной головой и пристрастием к неповиновению властям. Почему систему ПБЗ стремятся разрушить только выродки? И при этом даже не все выродки?»

— Господин Панди, — сказал он, — а хонтийцы — это всё выродки, вы не слыхали?

Панди глубоко задумался.

— Как тебе… понимаешь… — произнёс наконец он. — Мы в основном насчёт выродков как городских, так и диких, которые в лесах. А что там в Хонти или, скажем, ещё где, — этому, наверно, армейцев обучают. Главное, что ты должен знать, что хонтийцы есть злейшие внешние враги нашего государства. До войны они нам подчинялись, а теперь злобно мстят… Вот и всё. Понял?

— Более или менее, — сказал Максим, и Панди сейчас же закатил ему выговор: в Легионе так не отвечают, в Легионе отвечают «так точно» или «никак нет», а «более или менее» есть выражение штатское, это капраловой сестрёнке можешь так отвечать, а здесь служба, здесь так нельзя…

Вероятно, он долго ещё разглагольствовал бы, тема была благодарная, близкая его сердцу, и слушатель был внимательный, почтительный, но тут вернулись господа офицеры. Панди замолчал на полуслове, прошептал «смирно» и, совершив необходимые эволюции между столом и железной табуреткой, застыл. Максим тоже застыл.

Господа офицеры были в прекрасном настроении. Ротмистр Чачу громко и с пренебрежительным видом рассказывал, как в девяносто шестом они лепили сырое тесто прямо на раскалённую броню и пальчики облизывали. Бригадир и штатский возражали, что боевой дух боевым духом, но кухня Боевого Легиона должна быть на высоте, и чем меньше консервов, тем лучше. Адъютант, полузакрыв глаза, вдруг принялся цитировать наизусть какую-то поваренную книгу, и все замолчали и довольно долго слушали его со странным умилением на лицах. Потом адъютант захлебнулся и закашлялся, а бригадир, вздохнув, сказал:

— Да… Но надо, однако, кончать.

Адъютант, всё ещё кашляя, раскрыл папку, покопался в бумагах и произнёс сдавленным голосом:

— Орди Тадер.

И вошла женщина, такая же белая и почти прозрачная, как и вчера, словно она всё ещё была в обмороке; но когда Панди, по обыкновению, протянул руку, чтобы взять её за локоть и усадить, она резко отстранилась от него, как от гадины, и Максиму почудилось, что она сейчас ударит. Она не ударила, у неё были скованы руки, она только отчётливо произнесла:

— Не тронь, подлец! — обошла Панди и села.

Бригадир задал ей обычные вопросы. Она не ответила. Штатский напомнил ей о ребёнке, о муже, и ему она тоже не ответила. Она сидела выпрямившись; Максим не видел её лица, видел только напряжённую, худую шею под растрёпанными светлыми волосами. Потом она вдруг сказала спокойным низким голосом:

— Вы все отъявленные мерзавцы. Убийцы. Вы все умрёте. Ты, бригадир, я тебя не знаю, я тебя вижу в первый и последний раз. Ты умрёшь скверной смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И ты, кровавый подонок. Двоих таких, как ты, я прикончила сама. Я бы сейчас убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти подлецы у меня за спиной… — Она перевела дыхание. — И ты, черномордый, пушечное мясо, ты ещё попадёшься к нам в руки. Но ты умрёшь просто. Гэл промахнулся, но я знаю людей, которые не промахнутся…

Они не перебивали её, они внимательно слушали. Можно было подумать, что они готовы слушать её часами, а она вдруг поднялась и шагнула к столу, но Панди поймал её за плечо и бросил обратно на сиденье. Тогда она плюнула изо всех сил, но плевок не долетел до стола, и она вдруг обмякла и заплакала. Некоторое время они смотрели, как она плачет. Потом бригадир встал и приговорил её к уничтожению в сорок восемь часов, и Панди взял её за локоть и вышвырнул за дверь, а штатский сильно потёр руки, улыбнулся и сказал: «Это удача. Отличное прикрытие». А бригадир ответил ему: «Благодари ротмистра». А ротмистр Чачу сказал только: «Языки», — и все замолчали.

Потом адъютант вызвал Мемо Грамену, и с этим совсем уже не церемонились. Это был человек, который стрелял в коридоре. С ним всё было ясно: при аресте он оказал вооружённое сопротивление, и ему даже не задавали вопросов. Он сидел грузный, сгорбленный, и пока бригадир зачитывал ему смертный приговор, он равнодушно глядел в потолок, нянча левой рукой правую, вывихнутые пальцы которой были обмотаны тряпкой. Максиму почудилось в нём какое-то противоестественное спокойствие, какая-то деловитая уверенность, холодное равнодушие к происходящему, но он не сумел разобраться в своих ощущениях…