Лео Яковлев - ИСТОРИЯ ОМАРА ХАЙЯМА, рассказанная им самим

• Название: ИСТОРИЯ ОМАРА ХАЙЯМА, рассказанная им самим
• Автор: Лео Яковлев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автор этой книги – великий поэт и ученый исламского Средневековья Абу-л Фатх Омар ибн Ибрахим ал-Хайям. В его зрелые годы это непростое имя стало начинаться «лакабом» – почетным знаком отличия человека, имеющего особые заслуги перед верой в единого Господа,- «Гийяс ад-Дин», а заканчиваться – указанием места его рождения («нисбой») «ан-Найсабури», а уже после его путешествия в Мекку к святым местам ислама перед его именем появилось уважительное слово «хаджи». Хаджи Гийас ад-Дин Абу-л Фатх Омар ибн Ибрахим ал-Хайями ан-Найсабури – так обращались к нему в ученых собраниях в государстве Великих Сельджуков в первые десятилетия Х века и до его кончины. В переводе его полное имя звучит следующим образом: «Совершивший паломничество в Мекку («хадж») Помощь Веры Абу-л Фатх Омар, сын Ибрахима Палаточного Мастера из Нишапура». Со временем живая мудрость этого человека стала забываться, и его ожидала обычная посмертная судьба многих замечательных ученых: упоминание в несколько строк в истории математики, астрономии и философии, величайшим знатоком которых он при жизни считался. Но оставались еще стихи, и именно они, более чем через восемь столетий после ухода автора, обеспечили ему триумфальное возвращение в мир живых людей, теперь уже – навсегда, под кратким запоминающимся именем «Омар Хайям». Полной и точной биографии Омара Хайяма не существует. Даже дни его рождения и смерти – соответственно 18 мая 1048 г. и 4 декабря 1131 г. – определены с большой степенью вероятности. Только три человека из числа лично его знавших оставили о нем краткие сообщения. Другие же сведения о Хайяме, встречающиеся у более поздних средневековых историков и писателей, основаны на устных преданиях и нередко находятся в противоречии друг с другом и с хронологией реальных исторических событий. В связи с этим представляется целесообразным отказаться от традиционной для такого рода предисловий попытки воссоздания краткой биографии автора книги. Наиболее полно и последовательно его биография раскрывается во включенных в эту книгу «Хронологической канве» его жизни и творчества и беллетризованном жизнеописании «Повесть о жизни Омара Хайяма, рассказанная им самим», в которой делается попытка объяснить и увязать практически все без исключения имеющиеся сегодня свидетельства о нем, какими бы недостоверными они на первый взгляд ни казались.

---

В опасных местах, где можно было ждать нападения, в караване начинался переполох и споры, что делать дальше. В такие моменты я возвращался на Землю и уверенно провозглашал, что каравану ничто не угрожает. Мой авторитет – в данном случае я имею в виду авторитет ученого, а не свой личный,- был настолько велик, что шум прекращался, и караван, хоть и настороженно, но быстро двигался вперед, стараясь поскорее пройти опасное место. Забегая вперед, скажу, что, после этого путешествия в Бухару, я приобрел устойчивую славу предсказателя караванных судеб во всем Хорасане, и в моих будущих странствиях я стал для всех желанным попутчиком, чем-то вроде талисмана, гарантирующего счастливый путь.

И вот наш караван, без потерь переправившись через Аму, стал приближаться к окраинам благородной Бухары. Оставив позади одни из ворот в стене, укрывающей предместья, караван вошел в четвертые ворота центральной части шахристана.

В первые же дни моего пребывания в этом городе меня потрясли перемены, происшедшие в нем за двадцать пять лет моего отсутствия. Не говоря уже о заметных общих признаках упадка, связанного с тем, что «Дом Афрасийаба»58 перенес свою столицу в Самарканд, центр которого носил имя легендарного правителя Турана, я не находил здесь людей, близких мне по духу, которых я тогда оставил в здравии и веселии. Я остро ощутил относительность времени: годы, проведенные в исфаханской обсерватории, теперь казались мне несколькими месяцами, а здесь в это время прошла целая жизнь.

Побродив по улицам шахристана и предместий и найдя по старым адресам новых, незнакомых мне людей, я вышел к кладбищу. Должен сказать, что я с юных дней любил кладбища – эти поля, усеянные черепками людских надежд,- считая их лучшим местом для уединения и раздумий.

Главное бухарское кладбище за время моего отсутствия сильно разрослось, и тропинки, по которым я бродил в молодости, покрылись высокой травой. Видимо, ни одна живая душа, кроме плачущих в сумерках шакалов, там не появлялась.

В большинстве своем могилы были безымянными и, скорее всего, не посещаемыми. Некоторое время мне казалось, что я одинок на этом кладбище, но возле одной усыпальницы я заметил дервиша. Он сидел на камне у замурованного входа в последнее пристанище похороненного здесь человека и, не спеша, трапезничал, а его нехитрая снедь была разложена тут же на камне на поясном платке.

– Раздели со мной эту скромную пищу! – обратился ко мне странник.

Я поблагодарил и спросил, кто похоронен в склепе, возле которого он устроил себе праздник.

– Мухаммад ибн Исмаил ал-Бухари, мир и благословение Аллаха да пребудут с ним,- ответил дервиш и добавил: – Это был замечательный ученый.

Но мне не были нужны его пояснения, поскольку автора «Собрания правильного» я знал лично и хорошо помнил философские беседы, украшенные радушием и остроумием хозяина. Там никто не говорил о суфиях – такие разговоры были тогда опасны, но достопочтенный Мухаммад знал не только огромное количество хадисов59, но и бездну суфийских притч. Эти сказания людей Пути он выстраивал в определенном порядке, и из сокровенных смыслов, скрытых в каждом из них, как жемчужины в раковинах, перед внимательным слушателем с незамутненным сердцем возникала стройная система мировосприятия, преисполненная той высочайшей Гармонии, которая доступна только Всевышнему Йезиду. Поэтому встречи с ал-Бухари были для меня завершением моего суфийского обучения. Они вывели меня на Путь и указали направление для дальнейшего самостоятельного движения.

Все эти мысли и воспоминания были мгновенными, а за ними пришла Печаль. Я, столько раз писавший и говоривший о Смерти, здесь, на бухарском кладбище, может быть, впервые осознал ее неотвратимость. И я почувствовал, что должен тут же, не сходя с места, на котором мои ступни попирали прах давно ушедших людей, обратиться к Нему, чтобы напомнить о себе с надеждой. Слова мои сложились в стихи, и я произнес их перед изумленным дервишем:

Хоть я Тебе не угождал, Господь,

И грех с души я не смывал, Господь,

Живу с надеждой на Твое прощенье,

Ты – мой, всегда единственный, Господь.

После этого я пошел прочь, куда глаза глядят. Сумерки вернули меня в город, и весь следующий день я потратил на беседы со сведущими людьми, пытаясь выяснить судьбу Туркан-хатун. Результаты моих расспросов были неутешительными: по словам всех, к кому бы я ни обращался, Туркан не возвращалась в Мавераннахр. И сведения, и сообщавшие их люди вызывали доверие, в связи с чем планировавшаяся мной поездка в Самарканд становилась бессмысленной. И я решил не являться пред ясные очи хакана Махмуда60 и за две недели, остававшиеся до ближайшего каравана в Нишапур, побывать в местах, где я впервые в своей жизни испытал всеобъемлющее счастье земной любви. Еще в Бухаре я узнал, что усадьба, где жизнь свела меня с царевной Туркан, находится в запустении. Не раскрывая своих намерений побывать там, я сказал своим новым бухарским друзьям, что хочу уединиться в пустыне, чтобы обдумать некоторые появившиеся у меня идеи.

Мне мои друзья выделили спокойного коня, и в один из дней, которыми я располагал, я на рассвете выехал из Бухары на запад, вдоль одного из русел, на которые распадался Зарафшан, безуспешно стремясь смешать свои воды с водами Джейхуна61. К вечеру я был там, где два с лишним десятилетия назад находилось процветающее царское поместье. Теперь от него оставалась лишь одна запущенная постройка, в которой только одна комната сохраняла жилой вид благодаря коврам, покрывавшим пол и стены, да и на них был толстый слой пыли, свидетельствовавший о том, что человека здесь уже не было очень давно. Не было в этой усадьбе ни конского табуна, ни даже какой-нибудь собаки, а бурная и непокорная река Аму, меняя русло, уже смыла остальную часть поместья и сейчас настойчиво размывала землю, подбираясь к единственному уцелевшему зданию.

Я подошел к краю невысокого обрыва, и под самыми моими ногами кипела и бесновалась темно-желтая, почти коричневая вода. Мне вспомнилась одна фраза, сказанная каким-то греком и повторенная другим,- о том, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Эта мудрость родилась от созерцания реки, тысячелетиями бежавшей по одному и тому же каменистому руслу, и относилась лишь к смене вод. Если бы этот давний мудрец знал здешние капризные блуждающие по земле реки, то свою мудрость он сформулировал бы без особого труда, ибо сейчас передо мной была не просто другая вода, а другая Аму.

Я решил переночевать в заброшенном доме, но потом передумал: была поздняя весна, ночи уже были теплыми, и я устроился на веранде. Надо мной было звездное небо – такое же, как в Исфахане и Нишапуре, и я странствовал по нему от созвездия к созвездию, пока не заснул под шум реки, продолжавшей свою беспрерывную разрушительную работу.

Утром я двинулся к нашей с Туркан поляне, боясь, что ее тоже размыла река, но, к счастью, этого не случилось. Исчезла лишь тихая заводь, по которой тогда, как по рисовому полю, бродил аист по колено в воде. Теперь она стала частью русла, и бегущие воды вплотную подошли к нашему брачному ложу. Я расстелил свой халат и прилег. Мой конь задумчиво щипал травку неподалеку – там, где моя память сохранила видение двух конских силуэтов, и я всеми силами своей души призвал к себе царевну Туркан, но мой призыв остался без ответа. Я смотрел на зеленые стебельки, окружавшие меня и щекотавшие мое лицо, и подумал о том, что, пока я мотался по свету и был занят какими-то делами, представлявшимися мне важнейшими, здесь выпрямилась примятая нами трава, дала семена, из семян появились новые ростки, и так, меняя поколения, та трава дожила до сегодняшних дней и собирается жить дальше, храня где-то в своих глубинах память о молодых и красивых телах, сплетавшихся на этой поляне. Если бы и мы, люди, так же прорастали из глубин земли, если бы нам была дарована такая непрерывность бытия!

Я лег на спину и закрыл глаза, мечтая о том, что когда я их открою, то увижу склоненную надо мной Туркан, но чуда не произошло, и я увидел над собой синее небо и смотревшую на меня бледную дневную Луну, почти такую же красивую и прозрачную, как моя юная царевна. Я вспомнил и наши последние с ней тайные свидания в Исфахане и подивился тому, что моя память стерла пыль овладевших мной тогда подозрений и сохранила лишь ее лучезарный лик.

Мой конь вел себя спокойно, а это означало, что окружающие нас заросли не скрывают никакой опасности. Видимо, потомки полосатого царственного кота, видевшего нашу с Туркан любовь, сегодня проводили свое время в других местах. Я вышел на край пустыни. Там шла борьба бытия с небытием, вода и травы вели сражение за каждый клочок земли, даруя нам, людям, пример упорства и терпения.

Возвращался я в Нишапур умиротворенным и в печали, думая о справедливости слов, которые румийцы приписывают господину нашему Сулайману ибн Дауду, мир и благословение Аллаха с ними обоими, будто бы сказавшему, что сердцу мудреца место в доме Печали. Кто бы первым ни сказал эти слова, я убедился в их справедливости.