Вольдемар Бааль - Источник забвения

• Название: Источник забвения
• Автор: Вольдемар Бааль
• Жанр: Научная Фантастика

Роман В. Бааля, известного прозаика, живущего в Риге, — размышления об ответственности современного учёного перед обществом и жизнью; о памяти как одной из основных человеческих ценностей. Фантастические элементы, включённые в роман, лишь подчёркивают и обогащают его живое реалистическое содержание.

---

Мужчина оделся.

— Извините за болтовню. Не молча же сидеть…

Они распрощались, и больше этого агронома Визин не встречал никогда.

Ресторан оказался вполне симпатичным: простор, широкие проходы между столиками, высокий потолок, все деревянное, с претензией на последнее слово дизайна, расписанные под ультрамодерн стены, голубые, лоснящиеся одеяния официанток. Стоял довольно сносный гам; меломан пел голосом Ротару:

Мы ей подарим два крыла,
Чтобы она у нас крылатая была…

Визин облюбовал столик подальше от меломана, в углу, у окна. Окно было открыто, и в него струился свет потухающего заката и втекала озерная прохлада — наконец-то прохлада. И сразу же требовательно, даже воинственно захотелось есть.

— Салат из помидоров — два раза, — нетерпеливо сказал он меланхоличной шоколаднолицей официантке. — Отбивная — два раза. Водки — двести граммов. И что-нибудь попить.

Она записала — не спеша, отчетливо, крупными буквами.

— Может, это еще не все, — предупредил он. — Может, я еще захочу. Дико проголодался. Спешить некуда.

— Значит, добавите. — Она улыбнулась, удалилась неторопливо и плавно и — вот уже с полным подносом плывет назад.

«Это я понимаю! — возбужденно думал он, глотая слюну. — Это — Долгий Лог! В два счета! И без спешки. И — никаких томлений-ожиданий. То есть, тут вам, граждане коллеги, не крупный научно-культурно-промышленный центр. А воздух-то! Вы, коллеги, уже позабыли, что бывает такой воздух…»

Все было изумительно вкусным: и помидоры, и отбивные, и гарнир, и водка — да, и водка! — дома он никогда не пивал такой водки, такой приятной и холодной. «Это я понимаю!»

Визин увлекся, заказал еще; окружающее заискрилось, стало уютным, ненавязчивым — этаким кисейным фоном. А когда оно, окружающее, опять прояснилось, и загорелись притушенные по современному бра, и меломан все настойчивее обязывался подарить два крыла, «чтобы она у нас крылатая была», перед Визиным оказался тонкий молодой человек в белой льняной рубашке, с золотистым галстуком; он тоже ел и пил.

Молодой человек был рыж, кареглаз и краснощек; филигранное лицо его выражало сосредоточенность и прилив гастрономических чувств; судя по тому, насколько он возвышался над столом, он был невысокого роста. Он то и дело шмыгал носом. На стуле возле него покоился пузатый черный портфель.

Этот-то портфель, — да еще, пожалуй, шмыганье носом, — и позволили Визину восстановить картину; как он подошел, как спросил — вежливо и деликатно — про свободное место, как поблагодарил, сел и так далее. Произошло все совершенно обычно, косвенно как-то, потому что Визин был углублен в ужин, и теперь вот только восстановилось ясно и осозналось: сидит рыжий молодой человек и кушает, а рядом какой-то дурацкий портфель, и значит, он, вероятнее всего, местный, а не приезжий, потому что зачем бы, скажите пожалуйста, приезжему тащить из гостиничного номера в ресторан портфель, и зачем вообще он сел сюда, нет, что ли, свободных столиков, а впрочем, пусть сидит, если охота; но с другой стороны, зачем местному тут ужинать, что у него дома нет, что ли, или уж оригинал какой-нибудь. Нет, в самом деле! Важный повод? Холостяк?..

У Визина сделалось очень благодушное и размягченное настроение — он отлично поужинал, голова слегка кружилась, было хорошо и безмятежно, и к тому же, достаточно прохладно после этого ужасного пекла сегодня. Он оглядел зал: там за четырехместным столиком сгрудились шесть или семь персон, что-то лихо обсуждают — похоже, рыбалку: так характерно разводят руки; там, кажется, семейное торжество; там — группка молодых, долговязых ковбоев и ковбоиц — вот, и такие тут есть… Преимущественно, конечно, местная публика, без сомнения. А приезжие — особнячком, по одному, по два — этих сразу отличишь: и по костюмам, и по манерам, и по выражению лиц. Например, вон та, темноволосая и красивая женщина с усталым лицом — она явно залетная; или вон тот скорбный азиатский юноша, робко выглядывающий из-за стакана с компотом. Вроде бы, с этой женщиной и этим юношей летели в одном самолете, в последнем. «Видна разница, видна, — самохвально подумал Визин. — Местные, не местные — как на ладони. Я всегда был неплохим физиономистом».

Рыжий все-таки смущал. Он, судя по всему, местный, но что-то и противилось окончательному заключению. Почему, позвольте спросить, праздничный галстук, белая рубашка? Кто так ходит на работу? Разве что в какую-нибудь контору? Да и в контору так вряд ли ходят. А если он щеголь? А какая может быть работа в конторе до такого часа? Задержался? Планы, отчеты? Какие отчеты в начале июля? А что как он не местный вовсе, приехал и в гостинице ему отказали? Вот он мается со своим портфелем… И все же он не похож на мающегося — такая отутюженность, краснощекость… Нет, он все-таки местный: так смотрел на официантку, так заказывал, так говорил… «Да ну его к шутам, — отмахнулся Визин от докучливых рассуждений. — Тоже нашел проблему…» И кивнув официантке, заказал еще водки и чаю… И спустя минут десять, ему захотелось вдруг поговорить с рыжим, и они начали говорить, и рыжий тоже заказал водки и чаю, и Визин тоже еще заказал, и тот тоже…

Они уже говорили, как два человека, понимающие друг друга с полуслова, и молодой человек был очень восторженным и оживленным, и наконец, пожав друг другу руки, они познакомились: «Коля» — «Визин. Герман Петрович».

— Вот, думаю, портфель. Портфель — это факт. Это, так сказать, улика! Ха-ха-ха-а-а…

— Ха-ха-ха! Верно, улика, очень даже верно.

— Значит, думаю — местный.

— Резонно, ха-ха-ха!

— А почему, собственно, так поздно с портфелем?

— Да в конторе задержался!

— Вот именно!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Вот, Коля, что значит физиогномика!

— Да! Это — наука, наука, что бы там ни говорили!

— Наука, определенно! Прежние мнения пересмотрены…

— Ой, Герман Петрович! — обмирая от восторга, нараспев говорил рыжий. Ой, как это здорово! Наука! Если только вдуматься! Вы себе представить не можете, как я уважаю науку! Не только, конечно, физиогномику…

— Ну, в настоящее время любые отрасли…

— Да! Да! А ведь некоторые отрицают роль науки, ее вес! Ну как же так? Это же ведь… Вы, как передний край…

— Нет, Коля! Нет. Я, конечно, ценю ваше благоговение и тому подобное, но… Вы имейте в виду… То есть я уже, можно сказать, безработный. Передний край уже не я, уже все…

— Я понимаю, Герман Петрович, почему вы… Вы не подумайте, что я так просто, досужий интерес, формальный этикет… Нет! Я — серьезно. Я знаю: наш век — век науки и техники. Когда такие усилия ученых, внедрение в такие области…

Визин в какой-то момент заметил на стене русалок. Да-да, этот супермодерн — это, оказывается, выглядывающие друг из-за дружки русалочки, русалки и русалищи, разных обличий и конфигураций.

— Местный художник! — Коля моментально переключился с науки. Самородок, в известном смысле.

— Вот бы ни за что не подумал, что местный, — сказал Визин. — Такое воображение, такая фантазия! И мысль, мысль! Я не хочу, конечно, сказать, что тут, на далекой периферии, не может быть мысли и воображения, но все-таки неожиданно. Знаете, как привыкли: раз периферия, то — обязательно примитив, аляповатость, подражание, робость, — словом, периферийность. Есть, существует такое городское заблуждение. А вот — пожалуйста! Я, Коля, немного знаком с художнической братией, так что… Этот ваш художник очень впечатляет. Признаться, я не видел, чтобы так раскованно, непосредственно… Наверно, русалки — потому что озеро рядом, да?

— Ну да! Ресторан называется «Озерный». А у этого художника, Герман Петрович, вообще очень нетрафаретные идеи.

— И нетрафаретное исполнение, я бы сказал.

— Мимо ведь не пройдешь, верно?

— Не пройдешь! Фантастика, и в то же время так реалистично. Конечно, профессионально я судить не берусь…

— Тут вообще много интересных людей.

— Оно и видно. Ваше здоровье, Коля!

— Ваше здоровье!

— И здоровье Долгого Лога!

— О, вы еще увидите!

— Уже вижу…

И еще что-то говорилось, и еще, и они уже все друг про друга знали, и к ним уже подсели, и Коля всем представил Германа Петровича, видного ученого-газолога, и снова поднимались тосты — за здоровье каждого в отдельности и всех вместе, за Долгий Лог. И Визин, войдя в раж, кричал что-то про искривление мира, про ночное небо и мелодию из-за стены, про царя-путника, доярок и волюнтаристов, а также про то, что наука ни черта не понимает, и меньше всего понимают разные писаки, потому что когда наука бессильна, они ей поют гимны, а когда действительно на взлете — разводят галиматью про кризис, отрыв от реальности, и так далее и так далее. Визин кричал, а Коля аплодировал. А кто-то лохматый и симпатичный все повторял, подмигивая, что ты, дескать, Петрович, не теряйся, баба она добрая, одинокая, и официантка меланхолически улыбалась и почему-то не разгоняла компанию, хотя ресторан был пуст и время работы вышло.