Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

• Название: Четвертая жертва сирени
• Автор: Даниэль Клугер
• Жанр: Детектив

Самара, 1890 год… В книжных магазинах города происходят загадочные события, заканчивающиеся смертями людей. Что это? Несчастные случаи? Убийства? Подозрение падает на молодую женщину. И тогда к расследованию приступает сыщик-любитель…

В русском детективе такого сыщика еще не было.

Этого героя знают абсолютно все: он — фигура историческая.

Этого героя знают абсолютно все, но многие эпизоды его жизни остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями.

Этого героя знают абсолютно все — но только не таким, каким он предстает в записках отставного подпоручика Николая Афанасьевича Ильина, свидетеля загадочных и пугающих событий.

И только этот герой — ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ — может ответить на классический вопрос классического детектива: «КТО ВИНОВАТ?».

---

Владимир помолчал немного, пристально глядя на меня, потом склонился над столом и развернул рулон. Это оказалась карта Самары с какими-то пометками.

— Вот, поглядите, — Владимир сделал приглашающий жест. Я подошел и вгляделся в карту.

— Улица Панская, — сказал Ульянов. — Здесь находится магазин Ильина. — Его палец уперся в фиолетовый крестик, обозначающий место первого преступления. — Вот тут, тоже на Панской улице, — магазин Громова. Соединим данные точки прямой линией — это несложно, она прямо по Панской и будет идти, — и примерно в середине проведем под прямым углом другую линию. Видите? Она ложится почти точно на Дворянскую. Одним концом эта линия упирается в Алексеевскую площадь, здесь рядом лавка Сперанского, то есть место второго преступления, а другим концом упирается…

— Во что-то на Предтеченской улице, — пробормотал я.

— Это не «что-то», а книжный магазин Федорова! — провозгласил Владимир.

В отличие от магазинов Ильина, Сперанского и Громова, отмеченных тремя фиолетовыми крестиками, магазин Федорова[51] был обозначен на карте жирной черной точкой. Если бы эти пометки были соединены линиями, получился бы почти правильный ромб — правильный настолько, насколько злой разум убийцы или убийц мог вычертить его по настоящим улицам, а не по бумаге.

Ошеломленный, я поднял взгляд на Ульянова. Торжествующая физиономия Владимира походила на мордочку первого ученика, объяснившего у доски решение трудной задачи.

— Володя, — сказал я растерянно, — но как же… Почему вы не поставили в известность полицию? Можно ли вот так, самочинно заниматься столь серьезным делом?

Выражение торжества на лице Ульянова сменилось миной недовольства.

— Разве вы не помните, как следователь отнесся к моей догадке о связи всех трех преступлений? — сухо спросил он. — Неужели вы думаете, что за прошедшие дни этот юс[52] хоть на линию изменил свою позицию? Да ничуть! Мои рассуждения представляются ему фантазиями, — сказал Владимир с горечью. — Ни судейские, ни полиция не усматривают убийства как в случае смерти Сахарова, так и в случае гибели Неустроева. По их мнению, и тот, и другой умерли от сердечных приступов. Если бы они понимали, что произошло на самом деле, Елена Николаевна была бы сейчас здесь, с нами. Да вы и сами только что признали: даже предстоящее убийство они могут оставить без должного внимания, если только мы с вами — именно мы с вами, Николай Афанасьевич! — не возьмем убийцу с поличным. Только тогда ваша дочь окажется на свободе. — Не давая мне ни возразить, ни усомниться в чем-либо, Ульянов приблизился ко мне почти вплотную и требовательно вопросил, глядя на меня блестящими глазами: — Вы готовы?

— Разумеется, я готов, — ответил я по возможности твердым голосом.

— В таком случае снаряжайте свой замечательный Кольт, — повелительным тоном сказал Владимир. — Времени у нас совсем немного.

Я встал с дивана и двинулся к двери, но, сделав два шага, остановился.

— Володя, — спросил я, — уж коли вам удалось почти все узнать… Кто намечен жертвой в этот раз?

Ульянов покачал головой.

— Этого я не знаю, — ответил он. — Есть у меня кое-какие подозрения. Но я их пока приберегу.

— Понедельник, — сказал я, пытаясь вспомнить, в связи с чем и кто совсем недавно упоминал этот день недели.

Мысль ускользала, и тогда я спросил другое:

— Володя, но почему вы решили, что убийство должно произойти именно сегодня, а не в следующий понедельник или через две недели?

— Ах, да! — воскликнул Ульянов. — Говоря о времени преступлений, я упустил сказать вам нечто примечательное. Присядьте еще на несколько минут, Николай Афанасьевич. Вы помните, когда было совершено убийство в магазине Ильина?

— Нет, не помню. — Я снова сел на диван.

— А я запомнил. Приказчик Петя обнаружил тело утром восьмого мая, значит, Всеволод Сахаров был убит накануне, то есть седьмого мая, в понедельник.

— В понедельник… — тупо повторил я.

— А то, что произошло с Юрием Валуцким, случилось четвертого июня, ровно через четыре недели после смерти Сахарова.

— Ну да! — воскликнул я. — Пятого июня в квартиру моего зятя пришел следователь, а на следующий день Аленушка-то и исчезла, и с тех пор…

— Через четыре недели! — перебил меня Владимир. — А Василия Неустроева убили в день вашего приезда в Самару, то есть восемнадцатого июня, ровно неделю назад. И как раз через две недели после того, как несчастный Валуцкий не по своей воле покинул этот свет. Вы понимаете? Между первым и вторым убийством — четыре недели, между вторым и третьим — две недели, между третьим и, возможно, четвертым убийствами…

— Неделя! — Я был настолько поражен, что мне показалось, будто в комнате враз потемнело. — Выходит, и впрямь сегодня…

— Не знаю, почему такая арифметика, однако же срок между убийствами каждый раз сокращается вдвое… — почему-то шепотом сказал Ульянов.

— Понедельник! — снова повторил я, но уже не растерянно, а с силою.

Я уловил ту мысль, которую две минуты назад никак не мог поймать! И испытал еще одно потрясение. Наверное, лицо мое изменилось, потому что Владимир подошел, присел передо мной на корточки и спросил с тревогою:

— Что? Что такое вам пришло в голову? Выкладывайте, Николай Афанасьевич!

— Володя, — ответил я, чувствуя, как про спине моей пробежала холодная струйка пота, — но ведь именно по понедельникам Витренко встречался с Аленушкой… Он же сам сказал тогда, помните? Григорий заявил, что для книжных магазинов у него существует один день недели — понедельник.

Владимир так и сел на пол.

— Верно! — объявил он. — Теперь вспомнил! А что если это случайное совпадение?

— А что если нет? — ответил я вопросом на вопрос.

Ульянов вскочил на ноги.

— Собирайтесь быстрее, Николай Афанасьевич! Теперь нам еще сильнее надо спешить!

Мы взяли извозчика, но по настоянию Ульянова доехали только до угла Москательной и Саратовской, а оттуда пошли пешком. Уже изрядно стемнело. Добравшись до места, мы вошли во двор магазина Федорова. Здесь, предупредив меня шепотом об осторожности, Владимир быстро и беззвучно приблизился к росшему в углу двора большому клену. Под его сенью мы и укрылись. Отсюда хорошо была видна калитка во двор.

Потянулось томительное ожидание. Крепко сжимая в руке револьвер, я, однако же, не испытывал уверенности в том, что нам сегодня удастся настичь убийцу. Не все сказанное Владимиром представлялось мне в полной мере убедительным.

Луна еще не взошла. Керосиновые фонари, стоявшие по Предтеченской с промежутками в двадцать саженей, давали неплохой свет, но сюда он почти не доходил, и двор был погружен во мрак.

Вдруг мне послышалось, как отворилась калитка. Я замер. Фигура вошедшего была видна неясно. Человек некоторое время помедлил, затем беззвучной тенью метнулся в сторону и исчез.

Вновь потянулось ожидание. Но теперь я испытывал гораздо меньше сомнений в правоте моего спутника.

Следующий персонаж появился на сцене спустя еще четверть часа. Единственное, что я разглядел, так это тускло блеснувшие пуговицы на тужурке.

Как и первый вошедший во двор, человек в тужурке помедлил немного и двинулся было в глубь двора, направляясь к двери, ведущей на склад магазина Федорова. И тут, словно из-под земли, перед ним возник тот, первый. Человек в тужурке сделал шаг назад, видимо, от неожиданности. Он по-прежнему стоял к нам спиной. Очертания фигуры этого господина показались мне знакомыми. Его визави я не мог поначалу разглядеть. Но тут человек в тужурке шагнул чуть в сторону, и отблеск уличных фонарей все же высветил лицо его собеседника. Я едва не выдал себя возгласом или движением: там стоял убийца с парохода. Тот самый, кто затем следил за нами в трактире и наблюдал за квартирой Ульяновых из соседнего дома.

По счастью, Владимир крепко взял меня за плечо, и я остался неподвижен. Хотя рука моя, в которой я сжимал Кольт, повлажнела.

Меж тем два странных господина вели посреди двора тихий разговор, который нам не был слышен. Изо всех сил напрягая слух, я услыхал, как мне показалось, слово «ошибка» или «ошибся».

Встреча закончилась внезапно. Батраковец коротко двинул рукой — так, что я скорее угадал, а не увидел это движение, — и сделал шаг в сторону. Его собеседник рухнул ничком.

В этот момент — по всей видимости, понимая, что убийца уйдет, — Владимир закричал:

— Стреляйте! Стреляйте, Николай Афанасьевич!

Я вскинул руку, прицелился в плечо батраковца, взвел курок и выстрелил.

Ничего не произошло. Револьвер лишь щелкнул.

«Порох! — подумал я. — Ах ты незадача какая! Порох старый! Надо было свежий в выстрелы засыпать!»

На крик Владимира и на щелчок револьвера батраковец повернулся в нашу сторону и чуть пригнулся — я понял, что он сейчас помчится стрелой.