Карл-Юхан Хольцхаусен - Цвет надежд — зелёный (сборник)

• Название: Цвет надежд — зелёный (сборник)
• Автор: Карл-Юхан Хольцхаусен
• Жанр: Научная Фантастика

В основу сборника положена одноименная повесть старейшего шведского писателя К.-Ю.Хольцхаусена. Публикуются также произведения известного шведского фантаста и издателя Сама Люндваля, рассказы Пера Линдстрема, Фредрика Чиландера, юморески Берье Круны. Все произведения печатаются на русском языке впервые.

Для широкого круга любителей фантастики.

---

Я не ученый, не разбираюсь в теориях, связанных с изучением линий Вероятности, а что и знаю, мне непонятно. Я только нажимаю на кнопки и сижу запертый в стальной камере, пока у меня не отрастает борода, напряжение становится невыносимым и начинают сниться кошмары. Вообще-то все не так страшно, быстро едешь Наверх, приборы записывают необходимые данные, и возвращаешься назад. Бывает, застреваешь Наверху на месяц-другой, но это не опасно. Постепенно привыкаешь. Вернее, приучаешься. Через несколько лет уже не выносишь внешнего мира, вот почему в здании Службы квартиры без окон. В стальных камерах есть телемониторы, там всякого насмотришься.

Мы сидели в отдельной кабинке ресторана, подальше от окна.

— Я ничего толком не знаю, — признался я. — Не мой хлеб, это дело ученых. Мы заходим в стальные камеры и едем куда-то вдоль линии Вероятности, я даже сам не управляю, а еду, куда пошлют.

— А почему называется Наверх?

Я пожал плечами.

— Откуда мне знать! Просто так называется. Мы едем вдоль линии Вероятности в вариант нашего мира, который не существовал или мог бы существовать, если бы что-нибудь развивалось по-другому, а потом мы сидим там и все изучаем.

— Что именно?

— Не знаю. Измеряем влажность воздуха, следы радиоактивности, проводим визуальные наблюдения… — Несмотря на жару, я поежился. — В некоторых из этих Вероятностных миров отвратительно. Даже вспоминать не хочется. Другие… другие ничего.

— Лучше здешнего, — это было утверждение, а не вопрос.

— Некоторые гораздо лучше, — я задумчиво пригубил вино.

— А что будет, если выйти из камеры? — спросила она.

— Дверь заперта.

— А если отпереть?

— Выберешься наружу.

— Значит, это возможно?

— Конечно, раз плюнуть, только… — Я осекся. — Мне ничего об этом не известно. Никто никогда не пробовал выходить, значит, и рассуждать не о чем.

— Стало быть, ты там просто сидишь?

— Вот именно. Иногда несколько часов, иногда несколько месяцев. В зависимости от обстоятельств. Не знаю почему, но иногда можно вернуться, когда хочешь, а иногда не получается.

— Примитивно как-то, — сказала она.

— Так оно и есть. Линии Вероятности были открыты всего десять лет назад, ученые пока шарят в потемках. Во всяком случае, меня это не касается. Я только нажимаю на кнопки и слежу за приборами, вот и все. Идем. — Я встал.

Мы пошли в другой кабак и еще выпили. К тому времени она стала уже более чем неотразимой. Я желал ее до боли. Сдерживаемые два Месяца молодые силы бурлили во мне и рвались наружу. Я готов был на что угодно, буквально на что угодно, лишь бы добиться ее. Мы сидели в ночном баре, и она спросила:

— Почему же никто ничего не привез Сверху?

Я пожал плечами, в мыслях самозабвенно обнимая ее.

— Может быть, когда-нибудь привозили, — продолжала она. — Давно, когда исследования только начались.

— Может быть, — равнодушно отозвался я. — Все знают, чем это грозит, поэтому… — Я снова осекся. — Никто ничего об этом не знает.

— О чем?

— Ни о чем.

Черт возьми, не робей я так, я бы наплевал на нее и нашел себе другую девочку. У меня были деньги и, уж поверьте, — желание. Но я робел, а кроме того, мне показалось, что раз я так долго ее слушал, то теперь имею на нее право.

— Когда начинали изучать линии Вероятности, много экспериментировали, — сказала она, — и привозили всякое Сверху.

— Ясно, — сказал я. — Привозили, а потом поняли, чем это пахнет, и быстренько перестали. Мне-то откуда знать? Я просто там работаю! — Я разозлился. — Неужели не о чем больше говорить? Черт побери, у меня выходной!

— Прости, — сказала она, уставившись в свою рюмку.

— Ничего. — Я почувствовал себя дураком. — Извини, погорячился. Но я два месяца сидел взаперти в этой стальной камере и глазел на одну и ту же сцену в телемониторах, не зная, когда мы сможем вернуться. И сейчас мне хочется только забыть.

Она смотрела прямо перед собой, ее глаза терялись в тени.

— Представь себе, что ты застряла там и не можешь вернуться.

Она закусила губу.

— Прости, — повторила она.

— Да чего там. — Я обнял ее за талию. Она замерла, потом расслабилась и даже улыбнулась мне. — Идем.

— Куда?

— Ко мне в берлогу. Там поговорим.

— В Службу Вероятностей?

— Ну, до этого я еще не дошел. У меня квартира в нескольких кварталах от Службы. Тихая и спокойная.

— Ладно уж, — сказала она после долгих колебаний.

Она поднялась и вышла на улицу. Я в темноте пошел следом, обнял ее, привлек к себе. Она шла напряженной походкой, глядя прямо перед собой.

— Ты, наверное, думаешь, что я чокнутая, — сказала она. — Говорю только о твоей работе. Я тебе надоела?

— Ничуть, — ответил я.

Мои пальцы впивались в ее талию, ее теплое тело манило, при каждом шаге касаясь меня. У меня перехватывало дыхание.

Мы пришли ко мне. Комнатушка почти без мебели, с одной кроватью. Плотные занавески на окнах. Она быстро огляделась.

— Тесновато, — сказала она.

— Я нечасто здесь бываю. Больше мне не нужно.

Она подошла к окну.

— Не надо! — резко сказал я.

Она обернулась.

— Тебе не нравится вид из окна?

Я тяжело опустился на край кровати.

— Оставь занавески в покое, — приказал я. — Послушай, я два месяца просидел за семью замками и смотрел на телеэкраны, где показывали площадь перед Службой Вероятностей. В точности такую же площадь, ту самую площадь, только в другой Вероятности. Там были… казни, днем и ночью, ужасы, каких ты и представить себе не можешь. Я был в панике, когда вышел оттуда сегодня, я знал, что это другая Вероятность, но пока мы переходили площадь, во мне все ревело от страха. Город пугает меня, через год-другой я вообще не смогу выходить на улицу, так что будь добра, не трогай занавески, я не хочу смотреть в окно.

Она подошла и села рядом со мной.

— Это так страшно?

— Ты не понимаешь, — сказал я. — Кто сам не пережил, тому не понять. Большей частью город такой же, как у нас, с небольшими отличиями. Ну, люди по-другому одеты, автомобили другие. Но иногда люди и ведут себя по-другому, творят бог знает что. Бывает, и города нет, одни леса и луга, как-то я видел только воду, а есть линия, где вообще ничего нет, буквально ничего, кроме какого-то клубящегося тумана, который даже на экране пугает до смерти. Понимаешь? — твердил я в отчаянии. — Откуда мне знать, где реальность, а где нет? Каждая из этих линий Вероятности столь же реальна, как та, где мы сейчас находимся, и через некоторое время уже не знаешь, какая самая реальная, какая твоя, в какой из них ты окажешься, покидая камеру. Когда выходишь, словно попадаешь в другую линию, и если возвращаешься из какой-нибудь красивой Вероятности, то здесь все кажется невыносимым. Только дни считаешь, когда снова отправишься Наверх, потому что уже не понимаешь, где реальность, и никогда не поймешь — все тебя пугает, и все невыносимо. — Я откинулся на спину и закрыл глаза.

Она положила холодную ладонь мне на лоб.

— Я не знала, — сказала она.

— Наплевать, — мрачно сказал я.

Она прислонилась к моему плечу, мягкая и сладостная, пахнущая розами. Я схватил ее, как утопающий, и притянул к себе. Она шепнула: "Не надо", но я уже не слушал. Она почти сразу перестала сопротивляться.

Потом я лежал на спине рядом с ней, в темноте ощупью пытаясь найти сигареты. Я чувствовал себя немного сонным и испытывал некоторое чувство стыда. Она вышла из комнаты в ванную, потом включила кофеварку. Двигалась она тихо, как черная тень в темной комнате.

— Ты сердишься на меня? — спросил я.

Она принесла кофе и села на край кровати, поставив между нами поднос.

— Нет.

— Разочарована?

— Мне следовало сразу понять. Десять лет назад я была бы в ужасе, кричала бы и плакала. Но теперь это не имеет значения, — она смотрела на меня, глаза поблескивали на темном овале лица. — Но ты мог бы быть тактичнее.

— На нашей работе перестаешь считаться с другими. Когда доходишь до того, что не отличаешь реальности от фантазии, о чувствах других людей уже не думаешь.

— Я знаю, — сказала она.

— Ничего ты не знаешь.

Я отхлебнул кофе. Он был крепкий и горьковатый, с сильным привкусом — чего? Соли? Я скривился.

— Бог мой, что это?

Она уставилась на чашку.

— Прости, — сказала она. — Я забыла.

Она пошла к кофеварке и вернулась с новой чашкой кофе, крепкого и сладкого.

— Я все еще забываю, — сказала она, протягивая мне чашку. — После стольких лет.

Я отхлебнул кофе.

— Откуда ты?

— Ты этого места не знаешь.

— А вдруг знаю?

— Недалеко отсюда, — сказала она. — С километр, не больше.

— Непохоже, что ты родилась здесь, — сказал я. — У тебя занятный акцент, непохоже, что ты давно живешь здесь, в городе.