Петр Врангель - Записки (ноябрь 1916 года - ноябрь 1920 года)

• Название: Записки (ноябрь 1916 года - ноябрь 1920 года)
• Автор: Петр Врангель
• Жанр: История

Для всякого, кто интересуется Гражданской войной в России, «Записки» генерала Врангеля станут незаменимыми документами. В них засвидетельствованы обстоятельства предшествовавшие падению монархии и то бессилие Временного правительства перед хаосом, которое в итоге приводит страну к октябрьскому перевороту. 

 Не только война с ее ужасами и жестокими нравами становится темой его повествования, но также анти-русская политика окраин некогда великой империи, самостийные устремления казачества наряду с бездарностью командования и коррупцией власть имущих вместе с их интригами, которые привели к полному краху самоотверженную борьбу тех, кто стремился к возрождению России

---

"Товарищи, я их знаю, - показывая на нас, сказал он, - они ни в чем не виноваты, и в бою не участвовали".

"Ладно, там разберутся", - отстранил его один из матросов.

Мы стали садиться в автомобиль, когда, расталкивая толпу, появилась моя жена.

Подбежав к автомобилю, она ухватилась за дверцу и пыталась сесть, матросы ее не пускали. Я также пробовал уговаривать ее остаться, но она ничего слушать не хотела, плакала и требовала, чтобы ее пустили ехать со мной. "Ну ладно, товарищи, пусть едет", - сказал наконец, один из матросов. Автомобили помчались по улице по направлению к молу. Там виднелась большая толпа, оттуда слышались крики. Два миноносца, стоя у мола, изредка обстреливали город. Автомобили остановились у пришвартовавшегося миноносца. "Вот они, кровопийцы. Что там разговаривать, в воду их", - послышались крики из толпы. Мне бросились в глаза лежавшие на молу два трупа, кругом стояла лужа крови... Стараясь не смотреть на окружавшие нас зверские лица, я быстро прошел по сходням на миноносец, вместе с женой и шурином. Нас провели в какую-то каюту. Почти тотчас же в каюту вошел какой-то человек в морской офицерской форме, но без погон. Он поразил меня своим убитым и растерянным видом. Жена бросилась к нему и стала спрашивать, что с нами будет; он пытался ее успокоить, отрекомендовался капитаном миноносца и обещал сделать все, чтобы скорее разобрать наше дело:

"Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят", - говорил он, но ясно было, что сам не верит в свои слова... Шум и топот раздались близ каюты, и толпа матросов появилась в дверях. Они требовали выдачи нас и немедленной расправы. С большим трудом капитану и пришедшим к нему на помощь двум, трем матросам удалось уговорить их уйти и предоставить нашу участь суду.

Через полчаса привели еще одного арестованного - какого-то инженер-полковника.

По его словам, он был захвачен также по навету служащего, с которым у него были денежные расчеты. Он больше всего беспокоился об оставленных им дома деньгах и важных документах, которые могли пропасть.

Жуткое, неизъяснимо тяжелое чувство охватило меня. Я привык глядеть смерти в глаза, и меня не страшила опасность; но мысль быть расстрелянным своими же русскими солдатами, расстрелянным, как грабитель или шпион, была неизъяснимо тяжела. Больше всего ужасала меня мысль, что самосуд произойдет на глазах у жены, и я решил сделать все возможное, чтобы ее удалить. Между тем, она упросила капитана провести ее в судовой комитет и там пыталась говорить и разжалобить.

Наконец, она вернулась, конечно, ничего не добившись. Я стал уговаривать ее пойти домой:

"Здесь ты помочь мне не можешь, - говорил я, - а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе". После долгих колебаний она решилась. Я был уверен, что уже больше ее не увижу. Сняв с руки часы-браслет, которые она подарила мне невестой и которые я всегда носил, я сказал ей:

"Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать". Она взяла часы, и, плача, вышла на палубу. Не прошло и пяти минут, как она вернулась. На ней не было лица: "Я поняла, все кончено, - сказала она, - я остаюсь с тобой". На ее глазах только что толпа растерзала офицера.

Ежеминутно ожидая конца, просидели мы в каюте до сумерек. Около пяти часов в каюту вошли несколько матросов и с ними молодой человек в кепке и френче, с бритым лицом, державшийся с большим апломбом. Обратившись к сидевшему с нами полковнику, он объявил ему, что он свободен - "вы же, сказал он, обращаясь ко мне и к моему шурину, - по решению судового комитета предаетесь суду революционного трибунала. Вечером вас переведут в помещение арестованных".

Полковник вышел, но минут через десять мы увидели его вновь. Он горячо спорил с сопровождавшим его матросом: "я требую, чтобы мне вернули мои часы и мой бумажник, в нем важные для меня документы", горячился он. Матрос казался смущенным, "я ничего не знаю, - говорил он, - обождите здесь, сейчас приглашу комиссара", он вышел. - "Моего освобождения потребовали мои служащие, - портовые рабочие. За вас также пришла просить толпа народа, - быстро проговорил полковник, - не беспокойтесь, Бог даст и вам удастся отсюда выбраться..."

Пришел комиссар, и полковник вышел с ним.

Вскоре за нами пришли. Под конвоем красногвардейцев нас повели в здание таможни, где содержались многочисленные арестованные. Было темно, дул холодный ветер и шел дождь. Толпа разошлась, и мы беспрепятственно прошли в нашу новую тюрьму. В огромном зале с выбитыми стеклами и грязным заплеванным полом, совершенно почти без мебели, помещалось человек пятьдесят арестованных. Тут были и генералы, и молодые офицеры, и студенты, и гимназисты, и несколько татар, и какие то оборванцы. Несмотря на холод и грязь, здесь на людях все же было легче. Хотя все лежали, но никто видимо не спал, слышался тихий разговор, тяжелые вздохи. На лестнице стояла толпа матросов и красногвардейцев, и оттуда доносилась площадная ругань. Вскоре стали вызывать к допросу. Допрос длился всю ночь, хотя допрашивали далеко не всех. Вскоре вызвали меня. Допрашивал какой-то студент в пенснэ, маленький и лохматый. Сперва задавались обычные вопросы об имени, годах, семейном положении. Затем он предложил вопрос, признаю ли я себя виновным.

"В чем?" - вопросом ответил я. Он замялся.

"За что же вы арестованы?"

- "Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете. О настоящей причине я могу только догадываться", и я рассказал ему о том, как побил нагрубившего жене помощника садовника, из мести ложно донесшего на меня:

"Я не знаю, есть ли у вас жена, - добавил, - думаю, что если есть, то вы ее также в обиду бы не дали".

Он ничего не ответил и, записав мое показание, приказал конвойным отвести меня в камеру арестованных. С утра стали приводить новых арестованных. К вечеру доставили хорошего нашего знакомого, молодого князя Мещерского, офицера Конно-Гренадерского полка, задержанного при попытке бежать в горы.

Часов около восьми в комнату вошел матрос крупного роста, красивый блондин с интеллигентным лицом; его сопровождали несколько человек, в том числе допрашивавший нас ночью студент и виденный мною на миноносце комиссар.

"Это председатель трибунала, товарищ Вакула, - сказал один из наших сторожей, - сейчас будут вас допрашивать".

"Революционный трибунал" переходил от одного арестованного к другому. Мы увидели, как увели куда то старого генерала Ярцева, князя Мещерского, какого-то студента, еще кого-то... Товарищ Вакула подошел к нам. Я слышал, как студент, допрашивавший меня накануне, нагнувшись к уху председателя "революционного трибунала", сказал: "это тот самый, о котором я вам говорил".

"За что арестованы?" - спросил меня последний.

"Вероятно за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю".

- "Отчего же вы не в форме, небось раньше гордились погонами. А вы за что арестованы?" - обратился он к моей жене.

- "Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем".

- "Вот как. Зачем же вы пришли сюда?"

- "Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца".

Вакула, видимо предвкушая театральный эффект, обвел глазами обступивших нас арестованных.

"Не у всех такие жены - вы вашей жене обязаны жизнью, ступайте", - он театральным жестом показал на выход.

Однако вечером нас не выпустили. Оказалось, что мы должны пройти еще через какую-то регистрацию и что из под ареста нас освободят лишь утром. Вакула, обойдя арестованных, вышел. Через десять минут под окнами на молу затрещали выстрелы - три беспорядочных залпа, затем несколько отдельных выстрелов. Мы бросились к окну, но за темнотою ночи ничего не было видно. "Это расстреливают", - сказал кто-то. Некоторые крестились. Это действительно были расстрелы. Уже впоследствии я узнал это, со слов очевидца, старого смотрителя маяка, - на его глазах за три дня были расстреляно более ста человек. Трупы их, с привязанным к ногам грузом, бросались тут же у мола в воду. По занятию немцами Крыма часть трупов была извлечена, в том числе и труп молодого князя Мещерского. Труп старого генерала Ярцева был выброшен на берег в Симеизе через несколько недель после расстрела.

Второй день арестованные ничего не ели. К вечеру принесли ведро с какой-то бурдой и одной общей ложкой. Нам посчастливилось - теще моей удалось через наших тюремщиков прислать нам к вечеру холодную курицу, подушку и два пледа. Мы устроились на полу. Пережитые сильные волнения отразились на моей старой контузии. Своевременно я пренебрег ею и, не докончив курса лечения, вернулся несмотря на предупреждения врачей, в строй. С тех пор всякое си-ьное волнение вызывало у меня сердечные спазмы, чрезвычайно мучительные. Последние полгода это явление почти прекратилось, однако теперь под влиянием пережитого болезненное явление повторилось вновь. Всю ночь я не мог заснуть, и к утру чувствовал себя столь слабым, что с трудом держался па ногах. Наконец, в одиннадцать часов, нас освободили и мы пешком, в сопровождении одного красногвардейца, вернулись домой.