Олег Авраменко - Принц Галлии

• Название: Принц Галлии
• Автор: Олег Авраменко
• Жанр: Альтернативная история

...Историческая фантастика? Фантастическая история?.. Пожалуй, и то и другое. Книга написана как вполне традиционный авантюрно-исторический роман со всеми его непременными атрибутами — закрученным сюжетом, придворными и политическими интригами, сценами битв и турниров, детальной прорисовкой исторического фона, быта и нравов эпохи, сложными, порой запутанными и неоднозначными взаимотношениями между героями — ну, и конечно, с любовью.

Вместе с тем на страницах книги в неявном виде присутствует фантастический элемент. Это не колдуны с драконами, не пришельцы из иных миров и даже не гости из будущего, стремящиеся изменить своё прошлое. Фантастика лежит в самой основе сюжета, в том самом историческом фоне. В «Принце Галлии» плодом авторского воображения являются не только отдельные персонажи и ситуации, а вся история средневековой Европы с времён падения Рима и до середины XV века, когда происходят описываемые в романе события. Автор предлагает читателю свой взгляд на наше прошлое, но не пытается ни в чём его убедить, а просто советует рассмотреть другие возможности исторического развития и самому решить, что мы упустили, а что наоборот — выиграли от того, что история повернулась именно так, а не как-то иначе.

---

— Ни одну из стрел мужчина не подобрал. Старшему сыну досталась княжна, среднему — купеческая дочь, а младшему — жаба.

— Тьфу! Так я и знала, что ничего путного из этой королевской затеи не выйдет. Надо сказать, королю еще крупно повезло, ведь все три стрелы могли попасть к жабам или к козам, или к овцам... И что же делал тот третий, Жоанчик?

— Отец заставил его жениться на жабе.

— Пречистая Дева Памплонская! Какое самодурство, какая изощренная жестокость! Мало того, что он Балбес, так ему еще жабу в жены подсунули.

— Словом, повенчались они... — из последних сил продолжал Тибальд.

— Жоанчик с жабой?

— Да.

— Побей меня гром! Как мог восточный патриарх допустить такое святотатство?

Тибальд громко застонал:

— О нет! Я этого не вынесу! Твои дурацкие комментарии доконают меня.

— Но ведь и сказка дурацкая. Я не пойму, в чем ее смысл.

— Да в том, что принцесса оказалась сущей жабой... То бишь, жаба оказалась самой настоящей принцессой.

— На что ты намекаешь? — грозно осведомилась Маргарита.

— Ни на что я не намекаю! — вскричал Тибальд и опрокинул ее навзничь. — Та жаба, на которой женился Балбес, была вовсе не жабой, а заколдованной красавицей-принцессой. В конце сказки Жоанчик освободил ее от злых чар, и зажили они счастливо, стали рожать детей...

— И что из этого следует?

Он жадно поцеловал Маргариту в губы.

— А то, что я не Балбес. Я не выходил в чисто поле и не пускал стрелу наобум. Но я спас от разбойников чокнутого Готье и дал ему арбалет, из которого он выстрелил прямо в окно королевского кабинета, чем помешал своему отцу выдать тебя замуж — говорят, за Красавчика. Филипп Аквитанский, конечно, не злой колдун, но мне все равно, злой он или добрый. Главное, что я, именно я, посредством помощи, оказанной мною Готье, спас тебя от этого брака.

— Избавил от злых чар, — задумчиво добавила Маргарита и вдруг содрогнулась всем телом. — Боже милостивый! Боже... Как мне тогда повезло! — Она рывком прижалась к Тибальду. — Какое счастье, что я не вышла за Красавчика!.. И все ты, ты! По сути, ты спас меня от него.

— Ты так боишься его? — спросил Тибальд, пораженный ее пылом.

— Он страшный человек... Нет, он, в общем, хороший — как друг. Но если бы я стала его женой... Брр!... Лучше не будем о нем.

— Ладно, не будем. Вернемся к нам с тобой.

— А тут больше не о чем говорить, — грустно произнесла Маргарита. — Я уже все решила.

Сердце Тибальда екнуло. С дрожью в голосе он спросил:

— И каков твой приговор?

— Твоя дурацкая сказка убедила меня. Я покорюсь своей судьбе. Вскоре мы поженимся. Надеюсь, ты готов к свадьбе?

Тибальд выпустил Маргариту из своих объятий и обессилено положил голову на подушку.

— Ты не шутишь, дорогая?

— Такими вещами я не шучу. Я согласна стать твоей женой.

Несколько долгих секунд оба молчали. Наконец Тибальд произнес:

— Ты говоришь это таким тоном, будто собираешься похоронить себя заживо.

— Возможно, так оно и есть, — отрешенно ответила Маргарита. — Очень может быть... Разумеется, ты можешь отказаться от этого брака, сделать благородный жест — уступить меня Рикарду...

Тибальд поднялся и крепко схватил ее за плечи.

— Нет, нет и нет! Я никому тебя не уступлю. Я не такой благородный, как ты думаешь. Я настоящий эгоист и себялюб... и еще тебялюб. Я люблю тебя и сделаю тебя счастливой. Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе.

— Хотелось бы надеяться, — вяло промолвила принцесса. — Очень хотелось бы... Скажи, Тибальд, та твоя «Песнь о Маргарите», она ведь так хороша, так прелестна... Но я ни разу не слышала, чтобы ее пели менестрели. Почему?

Он взял ее за подбородок и ласково вгляделся в синюю бездну ее больших прекрасных глаз.

— Неужели ты так и не поняла, что я написал ее только для тебя? Для тебя одной...

ГЛАВА L. ПРОЗРЕНИЕ

Филипп раскрыл глаза, уставился мутным взглядом на пламя догорающей свечи и вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий холодок исчез, его сменила приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет, это ему не приснилось!

Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая одеялом. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.

«Совсем умаялась, бедняжка, — нежно улыбнулся Филипп. — Милая, дорогая, любимая...»

Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл — все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...

Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о стену... Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил — главным образом потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.

Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки Бланки, он махнул на все рукой, взял свечку и босиком вышел из спальни в соседнюю комнату, а оттуда проследовал в мыльню, посреди которой стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная еще теплой водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.

Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того дня, когда на первом приеме у Фернандо IV он увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне объяснимым — как-никак, она была его троюродной сестрой. А потом, когда их взгляды встретились...

Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента, именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, — и не потому, что они ей и в подметки не годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти образ Луизы, как щитом, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура становилась хрупче, глаза — бойче, живее, ум — острее, манеры — более властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...

Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за исключением того, что разговор велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.