Олег Авраменко - Сын Сумерек и Света

• Название: Сын Сумерек и Света
• Автор: Олег Авраменко
• Жанр: Фэнтези

С самого начала времён идёт непрерывная борьба между двумя мировыми Стихиями — Порядком и Хаосом, олицетворяющими две противоположные тенденции развития Вселенной. В этой борьбе участвуют и люди, могущественные колдуны и ведьмы. Одни из них отстаивают идеалы Порядка; другие поддерживают Хаос, объявленный сторонниками Порядка воплощением Зла; а третьи привержены концепции Мирового Равновесия, согласно которой между обеими Стихиями должен соблюдаться паритет сил, как условие стабильности во Вселенной.

Принц Артур, сын короля Утера, повелителя Дома Света, и принцессы Юноны из Сумерек, узнаёт о существовании третьей, помимо Порядка и Хаоса, мировой Стихии — Источника. Стихии, очевидно, древнее двух других и, возможно, древнее самой Вселенной.

Путь к Источнику труден и полон опасностей, но это не остановило Артура. Он отправился на его поиски...

---

— А потом свои же кельты свергли его с престола, — меланхолично заметил Брендон. — И чуть не прикончили.

— И слава богам, — сказал я. — И что свергли, и что не прикончили. Благодаря этому он попал в Экватор и основал Дом Света. В конце концов, только из-за коварства Гилломана Лейнстера мы с тобой появились на свет. А что до Логриса, то он всё равно остался могущественным государством, разве что верховную власть в нём захватили скотты.

Брендон опять снял свой берет и посмотрел на него.

— Хорошо хоть юбки вышли из моды, — глубокомысленно изрёк он.

— В Лохланне и в соседних графствах килты ещё носят.

— Здесь говорят на гэльском языке, и это выглядит естественно. Зато в Авалоне вся знать говорит по-валлийски, а щеголяет в шотландских нарядах. Забавно.

— Не более забавно, чем шотландцы, говорящие по-английски, — возразил я. — Куда больше меня забавляет одержимость нашего прадеда, который навязал Царству Света свой родной язык. Знаешь, раньше мне это казалось естественным, но теперь моё второе «я» по имени Кевин МакШон поражается этому. Ведь скотты тоже хотели заставить весь Логрис говорить по-гэльски, но их было слишком мало, и в конечном итоге они сами перешли на валлийский. А тут один человек, пусть и невероятно могучий, едва взойдя на престол, заявляет своим новым подданным, что все они должны говорить на его языке. Как ни смешно, ему это удалось.

— И хорошо, что удалось, — заметил Брендон. — Иначе нам пришлось бы писать справа налево какие-то закорючки.

Я рассмеялся:

— Однако ты сноб, братец!

Он натянуто улыбнулся мне в ответ:

— Вовсе нет. Просто сейчас у меня плохое настроение.

— Почему?

— Потому что устал бездельничать.

— Так займись чем-нибудь.

Брендон вздохнул:

— Мне ничем не хочется заниматься.

— Даже делами сердечными? — лукаво спросил я.

Следующие несколько секунд я наблюдал, как щёки брата сначала розовеют, а затем становятся пунцовыми.

— О чём ты говоришь?

— Вернее, о ком, — поправил я его. — Об одной милой девушке из Авалона.

Ещё несколько секунд Брендон потратил на то, чтобы изобразить на своём лице недоумение. Тщетно.

Наконец он потупил глаза и спросил:

— Как ты догадался?

— По поведению Бренды. Последнее время она кстати и некстати расспрашивала меня о Дане. Естественно, по твоей просьбе.

— А вот и нет. Об этом я не просил. Просто она почувствовала... мой интерес и самостоятельно проявила инициативу.

— Но ты же видел Дану только раз, — заметил я. — Да и то через зачарованную лужу. Как тебя угораздило?

— Сам не пойму, — ответил Брендон. — Это, что называется, с первого взгляда. Даже не со взгляда, а... с первой мысли. Не знаю, как это случилось — то ли ты что-то напутал, настраивая зеркало, то ли она неумело с ним обращалась, — но в тот момент, когда ты принял вызов, я на секунду почувствовал её присутствие. Не просто услышал адресованные тебе мысли — контакт был гораздо глубже. Я прикоснулся к самому её существу.

— Ого! — ошарашенно произнёс я. — И ты... тебе ничего...

— Нисколько. Наоборот, мне стало очень приятно и уютно. Я словно впал в лёгкий наркотический транс. А потом увидел её, услышал её голос... и по уши втрескался.

— М-да, — только и сказал я. На память мне пришло одно пренеприятнейшее происшествие сорокалетней давности. Я много бы отдал за то, чтобы вычеркнуть из своей памяти этот прискорбный эпизод времён моей юности. Но, увы, из песни слов не выкинешь. Пока я жив, пока я помню, кто я такой, со мной будут и эти воспоминания — горькие, болезненные, мучительные...

Её звали Ребекка или просто Бекки. Она была простой смертной, к тому же еврейкой — а в моём родном Доме, в силу определённых исторических причин, весьма неприязненно относились к её народу. Однако я любил Бекки, даже собирался привести её в Солнечный Град и назвать своей женой.

Но прежде чем поступить так, я решил проверить её чувства ко мне. Тогда я был слишком молод и глуп; я пренебрёг советами старших, которые не уставали твердить нам, юным колдунам, что очень опасно заглядывать в мысли других людей, а тем более — в самую их душу, где скрывается самое сокровенное, самое интимное. Я хотел знать, что на самом деле думает обо мне Бекки, как на самом деле она ко мне относится.

И я узнал. Убедился, что она любит меня больше всего на свете, искренне и самоотверженно. Но это уже не имело ни малейшего значения — ибо в тот же момент моя любовь к ней умерла. Я сам убил её, заглянув Бекки в душу. Хотел проверить её чувства, а вместо этого проверил свои. И они не выдержали такого испытания...

С тех пор я не виделся с Ребеккой и старался не думать о ней, но полностью забыть её я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно, было самым гадким поступком всей моей жизни, и любое напоминание о нём вызывало у меня стыд. В результате сильного комплекса вины у меня выработалось стойкое неприятие любых проявлений антисемитизма, который среди детей Света был весьма распространён. Порой я столь откровенно демонстрировал свои убеждения, что яростные борцы с мировым сионизмом, даже невзирая на моё положение принца, занесли меня в свои чёрные списки. И никто понятия не имел, что моя терпимость — дитя любви, закончившейся ненавистью, и рождена она в муках раскаяния...

Я тряхнул головой, прогоняя непрошенные воспоминания. А Брендон истолковал мой жест по-своему.

— Что, не веришь? Я понимаю, в это трудно поверить. Внутри каждого человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть её, да и то не всегда. А для постороннего увидеть её, прикоснуться, попробовать — в лучшем случае противно. Всё это так — но должны же быть исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило; исключения, без которых это самое правило становится бессмысленным. В случае с Даной как раз было такое исключение, и вместо всего наихудшего, что в ней есть, что есть в каждом из нас, я увидел самое прекрасное. Может быть, мне помог опыт общения с Брендой. Мы научились терпеть грязь друг друга, как свою собственную; в некотором смысле, она у нас общая. И отношения между нами сродни отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля скепсиса и безграничная самовлюблённость.

— Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, — сказал я.

— Ещё бы, — кивнул Брендон. Затем подозрительно покосился на меня и добавил: — Но если ты намекаешь...

— Боже упаси, — поморщился я. — Ни на что не намекаю... И знаешь, брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что вас подозревают в кровосмешении. Ваши настойчивые утверждения, что между вами ничего нет, не было и быть не может, производят обратный эффект. Я-то, положим, верю вам, потому что хочу верить. Однако вынужден признать, что ваш излишний пыл настораживает. Будь я к вам объективен, то, пожалуй, припомнил бы пословицу, что дыма без огня не бывает. Или другую, ещё более меткую — на воре шапка горит.

Брендон был явно обескуражен моим ответом. Он смущённо отвёл взгляд, достал из кармана сигарету и закурил.

— Хорошо, Артур, мы с Брендой учтём твоё замечание. И кстати, о горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя неуловимо меняется голос. Становится нежнее и теплее. С чего бы это?

Ценой невероятных усилий мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица.

— Ты что, ревнуешь?

— Да, ревную, — честно сознался Брендон. — Ты, наверное, решишь, что это несерьёзно, ведь я действительно видел Дану только пару минут и обменялся с ней едва ли парой слов, но... — Он замялся. — В общем, я считаю, что ей будет очень к лицу алая с золотом туника и венец королевы Света.

Почему-то я совсем не удивился. Может быть потому, что и сам мысленно примерял к Дане корону Авалона... Я вздохнул, забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил её и выбросил окурок за борт.

— Твоя ревность не по адресу, брат. Не стану скрывать: между мной и Даной всё же есть... ну, некоторая симпатия. Но мы только друзья — не более. А вот кого ты впрямь должен остерегаться, так это Моргана Фергюсона. Ради Даны он даже собирается развестись с женой. У него серьёзные намерения — как и у тебя.

Пока он обдумывал услышанное, я сунул руку за отворот камзола и извлёк оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон собирался встать и отойти в сторону, но я жестом велел ему оставаться на месте.

Рябь... Туман... Контакт.

Я увидел лицо Даны в обрамлении огненно-рыжих волос, которые беспорядочно разметались по подушке. Она смотрела на меня, сонно улыбаясь, и часто моргала глазами. Лично для меня нет зрелища прекраснее, чем вид нежащейся в постели девушки, и мне стоило больших усилий не залюбоваться ею в присутствии Брендона.

— Доброе утро, Дана, — сказал я. — Извини, что разбудил.

— Привет, Артур, — ответила она. — Не беспокойся, я уже давно проснулась. Вот только никак не могу заставить себя встать.