Петр Верещагин - Время убивать

• Название: Время убивать
• Автор: Петр Верещагин
• Жанр: Фэнтези

Год 457 эры Христовой. Ослабевшая от внутренних раздоров Империя на краю гибели, ибо к рубежам ее подступает орда, которую ведет сам Бич Божий, не ведающий жалости Аттила. И лежать бы ей в руинах, не мелькни в одной голове черная мысль об устранении опасности… не совсем достойным и честным способом. Фэнтезийно-историческое повествование, лишенное элементов фэнтези и на историческую достоверность не претендующее.

---

Кайл Иторр Время убивать

Там, где прошел страх, останусь только я!

Фрэнк Херберт «Дюна»

Убить легко.

Немало есть в человеческом теле мест, поражение которых приведет к смерти. Еще больше – к смерти немедленной. И уж разновсякого оружия человек создал вполне достаточно, чтобы быть убитым не раз и не два. Даже если не считать оружием его собственные руки.

Убить легко. Убивать – сложнее.

Убивая, надо уметь, посметь взглянуть в глаза умирающему. Чтобы ВИДЕТЬ миг перехода последней черты. Чтобы быть уверенным, что он умер. Что он уже не вернется оттуда и не сделает то, чего не должен был сделать.

Убивать – сложнее.

Пусть даже не обязательно при этом стоять рядом с жертвой…

Нет, «жертва» – неверное слово. Жертва – это беспомощное тело, привязанное к алтарю; это выщербленный кремневый нож или золотой серп, вспарывающий грудь, чтобы добраться до сердца; это возносимый богам молебен, обеспечивающий добрый урожай и благоденствие края… Жертва – это уже не личность, это лишь средство. Средство достичь чего-то, некоей цели.

Я же – я имею дело не со средствами, а как раз с целью. Целью, которую должен поразить – и УВИДЕТЬ, удостовериться, что она поражена.

Целью, которую надлежит устранить.

Так говорят те, кто поручает мне такую работу. Они опасаются называть по имени Смерть и Ее проявления. И правильно опасаются – сама собой Смерть не приходит никогда, однако память у Нее неплохая, и поминающих Ее всуе Она привечает так, что даже меня, даже подобных мне такое не вдохновляет…

«Устранить» – коротко, ясно и безопасно. Для них.

Они так полагают.

Они полагают, будто Смерти не дано видеть за словами истинный их смысл… Смысл, простой, как сама смерть.

Впрочем, я могу назвать смерть – смертью и убийство – убийством. Потому что я вижу, смею и умею видеть Ее появление. Видеть Ее появление в глазах своей цели. И для этого – нет нужды наклоняться над остывающим телом, нет нужды видеть в пустых глазах искаженное отражение себя самого… Незачем даже на него смотреть.

Смотреть и видеть – далеко не одно и то же. Смотрят – глазами, видят же… нет, не так. Смотрят – НА что-то, видят – НЕЧТО.

Я могу назвать смерть – смертью, потому что вижу Ее. Потому что в этот момент, в момент появления Смерти – умирает не просто моя цель.

Умираю – я.

Умирают всякий, кто видит Ее – и тот, к кому Она является, и тот, кто за этим наблюдает. Моя цель – и я сам…

* * *

– Он не придет. Не осмелится.

– Не осмелится – не придти. У него нет выбора. Впрочем, разве есть он у нас?… Мы нужны ему не больше, чем он – нам.

– Diavolo, но и не меньше!

– Не буди лиха, Констанций! ЭТОГО звать тут не стоит. Особенно – тут, aye…

– Хорошо, Вельма, прости… Чшш! Слышишь?

Шорох листьев где-то вдали. Молчание.

– Показалось…

– На вашем месте я бы не оборачивался, господа хорошие.

Дернувшаяся рука мужчины застывает, не успев дотронутся до рукояти меча. Женщина вздрагивает, потом усмехается.

– Кое на что ты еще годишься, Призрак. Признаю. Ну, коль ты все же явился, дело тебя заинтересовало.

– Почему нет? Свободная ночка у меня есть, выслушать ваши условия я могу. А там посмотрим.

– Условия простые: нам необходимо, чтобы один человек прекратил земное существование. В средствах ты не ограничен, а вот время, к сожалению, поджимает. Несколько дней, не больше.

Молчание. Перекатывающиеся в руке кубики игральных костей.

– Имя.

– Аттила. Владыка гуннов Аттила.

Перекатывающиеся в руке кубики игральных костей. Шелест ветра.

– Бич Божий, значит… Я не уверен, что соглашусь.

– Решать тебе. Цену называть – тоже тебе. Решить нужно сейчас, цену назовешь по завершении работы. Я заранее согласна. Могу даже расписку дать, если хочешь.

Шелест ветра. Нарочито громкое чавканье влажной глины под босыми ногами.

– Это последнее мое дело, Вельма. Давай расписку.

Свет чадящего факела выхватывает из темноты тощую, грязную руку, потянувшуюся за вынырнувшим из складок одеяния женщины клочком пергамента. Закованная в кольчужную перчатку лапа Констанция перехватывает запястье Призрака.

– Не подведи нас, убийца. Иначе…

На расстоянии волоска от правого глаза воина возникает влажно поблескивающее острие. С коротким проклятьем Констанций выпускает руку незнакомца, отшатывается и выдирает из ножен меч.

– Спокойно! Констанций – долой оружие, прах тебя побери! А ты, Призрак, – прошу, ступай.

– Только ради тебя, девочка…

Нарочито громкое чавканье влажной глины под босыми ногами. Шорох листьев где-то вдали.

– Девочка, ха! – убирая клинок, фыркает Констанций. – Да ты мне в бабки годишься, Вельма, хотя и выглядишь на тридцать…

– Он мой старший брат, – задумчиво отвечает женщина.

– Diavolo!

– Я же просила!..

* * *

Убивать – сложно, сложнее, нежели кажется. И не потому, что человек часто цепляется за жизнь буквально зубами и ногтями, отгоняя Смерть из последних своих сил (порой это даже получается).

Убивать – сложно, потому что убийце вовсе не хочется отправляться на тот свет вместе со своей целью. А отправляться приходится, от Смерти не убежишь и не укроешься. Уйти на тот свет легко; зато возвращаться…

Странно, вроде бы: убийце приходится тщательно изучать не столько пути умерщвления, сколько пути возвращения к жизни. Жизнь – вообще странная штука, говорили многие умные люди, и я этим трудно не согласиться.

Жизнь – штука странная и сложная. Смерть много понятнее и проще. Легко – убить, единожды призвав Смерть, но нелегко – убивать, раз за разом вслед за своей целью появляясь на Серых Равнинах – и раз за разом возвращаясь оттуда. Возвращаясь – к жизни.

Несущие смерть, говорят о нас. Глупцы.

Это Смерть несет нас.

Смерть несет нас, скользя багряно-огненным потоком между седыми от пепла погребальных кострищ берегами жизни. И если не вынырнуть вовремя, не стряхнуть рыжие щупальца пламени, – мы растворяемся в этом потоке, становимся едины со Смертью, принимая Ее последнее объятие. Мы. Такие, как я.

Это – наша сила и наше прибежище. Этот поток. Знание, что никуда мы от него не денемся, что все равно однажды придем к огненной реке и нырнем, чтобы не вынырнуть.

Зная это, зная на собственной шкуре, – ни к чему знать больше. Ни к чему слушать притчи о богах, милосердных в своей кровожадности и безразличных в своей бесконечной доброте. Ни к чему слушать истории о том, что ждет всех нас за последней чертой… Да что они вообще знают об этом! С увлечением рассказывающие о том, где сами не были и откуда не возвращались, – в отличие от нас…

Зная это – ни к чему обдумывать, достойно ли мы поступаем, отправляя наши цели на тот свет. Достойно. Потому что переправляем мы их туда, где уже побывали сами, а уж вынырнут ли они из огненной реки – зависит только от них самих.

Мы, убийцы, умеем выныривать. Иногда.

Но в первый раз – в первый раз никто из нас не знает наверняка, что сможет вынырнуть, что совладает с потоком. Равно как не знает он этого во второй, или в третий, или в двенадцатый раз…

Мы умеем выныривать, но огненная река умеет топить. Точнее, отбирать у нырнувших желание выныривать. Одному из этих двух умений предназначается победить, только и всего. Да, в конце концов река побеждает, однако сама борьба с нею – вот единственное ощущение, достойное быть названным «жизнью». Для нас, по крайней мере.

И для борьбы этой нужна сила. Своя сила, не заемная.

Уж не знаю, что дает силу другим, а я выныриваю из потока лишь тогда, когда изобретаю новый лично для себя путь призвать Смерть в чьи-нибудь глаза…

* * *

– Будь осторожен, вождь, призрак смерти идет по твоему следу!

«Вжжик! Вжжик!» – скользит взад-вперед лезвие ножа по прочному ремню из конской шкуры. Треск фитиля в светильнике.

– Груд, сколько голов ты насадил на пики вокруг своего шатра?

– Два раза по десять и еще четыре, мой вождь, с середины весны. Прежние выкинул.

– У тебя есть что-то ВАЖНОЕ, Хаом?

Треск фитиля в светильнике. Мелкий стук старческих зубов.

– Это важно, Бич Божий. Это не герой-одиночка, не воин-мститель и не наемный убийца. Это призрак с печатью смерти. Твоей смерти, Аттила.

Удар и мелкий стук старческих зубов, рассыпающихся по земле.

– Футь фошто… фошен, фошть…

Удар. Тяжкий вздох.

– Груд…

– Да?

– Повесь его голову на почетное место. Он служил мне до конца.

– Будет сделано, вождь.

Тяжкий вздох. «Вжжик! Вжжик!» – скользит взад-вперед лезвие ножа по прочному ремню из конской шкуры.

* * *

Сложно не убивать, сложно – возвращаться.

Обычно это так.

Но теперь… впервые я встречаюсь с целью, которую поразить не так-то просто, даже если позабыть о собственном возвращении. Цель достойна меня, лучшего из всех.

И незачем вспоминать, что лучший я среди себя одного, ибо других больше нет. Может, когда-нибудь попозже объявятся, но в настоящий момент я – единственный. Не то чтобы мне нужна была команда помощников, мы всегда работаем в одиночку… и все же странно сознавать, что на весь огромный мир более нет никого способного видеть Смерть. Убийцы-то есть, точнее, зовущие себя убийцами; только от нас, познавших жар огненной реки, они отличаются так же, как Прометеев огонь – от светца-лучины в монашеской келье.