Венсан Равалек - Ностальгия по черной магии

• Название: Ностальгия по черной магии
• Автор: Венсан Равалек
• Издательство: «Иностранка»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-211-Х

В свои 38 лет Венсан Равалек считается одним из ведущих авторов нового поколения.

Эта книга – последняя створка триптиха, озаглавленного Перст Божий в белом небе. Цель Равалека – представить в трех романах свое видение конца века. В Ностальгии по черной магии мир исчезает в волнах, под собором Нотр-Дам возникают пещеры, под Эйфелевой башней живет гигантский спрут, а в тоннеле квартала Дефанс – единорог.

---

Венсан Равалек Ностальгия по черной магии

Валери, Бенжамену и Амели

Что поражает при исследовании черной магии, так это неизменный облик ее ритуалов и учения, несмотря на любые перемены в остальных социальных институтах.

Жером-Антуан Рони. «Магия» 1950

Книга первая Видение смерти после дождя

Ныне пришло время вновь вручить душу Господу. Ныне пришло время Армагеддона.

С.С. Иов. Книга последних дней. F.EherVerlag, 1933

Солнце исчезло навсегда, и гаргульи на соборе Нотр-Дам ожили, зашевелились, зашептали, забормотали возбужденно, – по-моему, хорошо бы сейчас зонтик, или шляпу, или хоть что-нибудь – прикрыться от ливня, плащ или анорак, лучше анорак, они теперь их делают с подстежкой, сверху непромокаемый, а внутри подстежка, даже вроде бы где-то была распродажа. Гаргульи моргали в сумерках выпученными известняковыми глазами. Недавно церковные власти решили устроить в соборе капитальный ремонт, но едва сняли леса, как стены опять стали черные; одни, ухватившись за это, принялись ругать загрязнение воздуха и машины, да, все эти машины и заводские трубы еще дадут нам прикурить, а другие проклинали архиепископа, говорили, будто во всем виноват он и это явный знак, что религия с треском провалилась; одна вечерняя газета даже вышла с заголовком ПРОКЛЯТИЕ БОГОМАТЕРИ, намекая, что за всем этим наверняка стоит сам Дьявол либо, во всяком случае, нечистая сила.

С тех пор дождь шел уже тридцать дней и тридцать три ночи, и Марианна только что сказала мне, что беременна.

Все началось с жуткой жары, уже весной стояла невероятная сушь, ну так ведь если летом жарко, это еще не самое худшее; когда же люди поняли, что на дворе октябрь, а они по-прежнему купаются в фонтанах, ходят полуголые и радуются каникулам, которые, похоже, не желают кончаться, недовольных было что-то не видно.

Ровно после этого небо потемнело и пошел дождь – 1 ноября, в День всех святых.

На западе собрались облака, горизонт подернулся белесой дымкой, а потом упали первые капли, их встречали восторженными криками, весь город высыпал на улицы и танцевал, празднуя возвращение воды и окончание засухи. С тех пор дождь лил не переставая.

– Ты уходишь? – спросила Марианна. – Ты видел, в метро опять нашли змей?

С какого-то момента мысль о ребенке витала в воздухе. Я не особенно возражал, надеясь, что со временем вопрос как-нибудь рассосется (честное слово, чтобы предлагать такие вещи, надо вообще не понимать, что кругом творится, закинуть ребенка в этот бардак!), но, к несчастью, он в конце концов приобрел вполне конкретные очертания.

– Наверняка они сбежали из зоомагазина с набережной Межиссри, – объяснил я ласково, – тут все-таки не джунгли, знаешь ли, тут Париж.

Я собрал свой чемоданчик, маленький чемоданчик, с которым хожу на работу, сказал Марианне, чтобы не волновалась, и вышел из дому, не дав ей времени завести разговор о фараоне и о жезлах, сделавшихся змеями.[1] Из-за истории с младенцем вся совокупность данных представала в новом свете, серьезном и важном, и мне это не очень нравилось.

Консьерж в компании жильцов смотрел, как идет дождь, когда я проходил мимо, он сказал: все никак не кончится, и я ответил: да, в самом деле.

Недавно я нарисовал маленькую карманную церковь, очень хорошенькую, всю в дымке ладана и органной музыки, что делает пространство как бы и весомым, и бесплотным, миниатюрную такую церковь, с ней можно было бы играть в куклы.

В небе я пририсовал средневековые дельтапланы, чем-то напоминающие зловещих птиц.

– Ты поздно вернешься? – крикнула из окна Марианна. – Осторожнее, береги себя!

Положение наше было не то чтобы шаткое, но нестабильное, мы изворачивались как могли. Марианна легально работала по вызову, по вечерам, три раза в неделю, есть такие типы, хотят, чтобы их связывали и били хлыстом, она говорит, обычно им ничего больше не нужно, то есть не совсем шлюха, просто несколько ударов плеткой да пара наручников. В остальное время она бродила по квартире, занималась какими-то таинственными приготовлениями или покуривала сигарету, больше всего это походило на танец, балет, она делала для него странные костюмы, а главными действующими лицами были Двуликий Шут, грязная Старая Дама или Король Корморан.

Сам же я носился с мыслью стать большим художником и грабил стариков. Бедных стариков, они попадались мне в музеях, на экскурсиях, в общественных скверах, я морочил им голову, говорил, что я провинциал, приехал в Париж по объявлению, торговать овощами и фруктами, а в результате бессовестные жулики обобрали меня до нитки.

Старики обычно скучают и готовы проглотить любую чепуху.

Улица напоминала разоренный пейзаж в исполнении какого-нибудь современного художника; с понедельника везде появились разноцветные навесы для машин: розовые, цвета зеленого яблока, лиловые, прозрачные, они придавали окружающему особенный тон – потуги на фантазию посреди стихийного бедствия; не особо красивая, полузатопленная парижская улица, дождливый день, быть может, начало нового конца света – и разбросанные там и тут пестрые концептуальные чехлы. Я сел в машину, мотор, по счастью, еще не совсем отсырел, и взял курс на западную часть Парижа; сегодня я намеревался увести тяжеленькую кубышку у нескольких дедушек и бабушек, моих недавних знакомцев. Так ли уж мы сильно хороши, чтобы принять в этом мире новое существо, новую, готовую распуститься жизнь? В этом я не был уверен.

Честно говоря, я мог бы попробовать продавать свои картины или устроиться куда-нибудь иллюстратором, но постоянно общаться с себе подобными мне почему-то было противно, и, если не было особой нужды, я старался держаться от них подальше; и потом, мне казалось, что любая попытка продаться безнадежно запятнала бы мое вдохновение. Я всегда помнил о чарах наскальной живописи, тысячелетиями ждавшей своего часа в непроглядной темноте пещер и тем не менее несравненной по силе и энергии.

Живопись была для меня едва ли не магическим действом, почти колдовством, абсолютно не совместимым с любой формой коммерции.

На данный момент меня мало волновало, что все кругом рушится, у меня были свои дела, мои старики, мои полотна, мой увлекательный замысел – до конца передать на холсте тайну соборов и эзотерическое толкование Великого Делания.[2]

Мне, в отличие от Марианны, не требовалось постоянно заклинать смертельную тревогу.

На улицах было еще довольно много машин, наводнение уже приобретало угрожающие размеры, и власти решили отключить электричество, чтобы попытаться восстановить затопленную сеть, – значит, до завтрашнего утра город погрузится в полную темноту – мрак, дождь, фары отражаются в воде. Если все пройдет удачно, то завтра утром у меня будет на что принять совершенно спокойное и трезвое решение по поводу ребенка.

СМИ уже несколько дней передавали одну и ту же информацию, повсюду висели плакаты с просьбой к населению не покидать своих домов, в городе ввели что-то вроде комендантского часа, и на улицах не было практически никого, только несколько припозднившихся прохожих спешили к себе да колонны машин коммунальных служб в сопровождении военных медленно двигались к местам аварий, усиливая и без того жуткое впечатление смерти, войны, стихийного бедствия.

Старики владели небольшим участком, там были построены два смежных дома, симпатичное жилище совладельцев-пенсионеров, вкушающих от благ трудовой жизни. Как только начались волнения, они, естественно, тут же сняли свои сбережения со счетов, комендантский час наверняка убедил даже самых нерешительных. По моим подсчетам, кубышка должна была наполниться до оптимального уровня.

Я катил по призрачному городу в направлении моста Сен-Клу, бак был полон, я заправился сегодня вечером, а на заднем сиденье лежали принадлежности, необходимые для успеха моей затеи.

Немного не доезжая Булонского леса меня остановил полицейский кордон, люди в плащах махали светящимися жезлами, а когда я притормозил, один из них чертыхнулся, типа, что за хулиганство не соблюдать комендантский час, тут с дождем хлопот не оберешься, я ответил, что у меня родила жена, я спешу туда, такое счастье; мне не до комендантского часа, ведь это вполне естественно. Они, ворча, пропустили меня; в тот миг, когда я трогался с места, мой взгляд упал на какую-то фигуру чуть поодаль, тоже в плаще, на секунду фары высветили лицо, и я остолбенел, меня точно ударило током, улыбка, адресованная мне, была дружеской и чуть печальной, я знал это лицо, эта девушка умерла несколько лет назад, и я был на ее похоронах.

У меня отвисла челюсть. Боже, силился я пролепетать, боже, что ты здесь делаешь, но не успел броситься к ней, как она растворилась в ночи, а люди сзади закричали, чтобы я не задерживал движение, – эй! ты едешь, нет? – и я поехал, вцепившись дрожащими руками в баранку и повторяя себе, что это, конечно, ошибка, просто обознался.