Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации

• Название: Зоны нейтрализации
• Автор: Богдан Петецкий
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1972

БОГДАН ПЕТЕЦКИЙ – польский фантаст, по профессии востоковед. Входит в число ведущих и лучших.

Дебютировал в 1971 году на удивление неудачной повестью «На половине пути». За ней последовали «Зоны нейтрализации» (1972), «Только тишина» (1974), «Люди со звезды Фери» (1974), «Операция «Вечность» (1975), «Рубин» прерывает молчание» (1976, переведена в самиздате).

На этом серьезный период творчества автора пока что закончился. Дальнейшие произведения представляют собой фантастические «боевики», нередко с элементами детектива, предназначенные для детей старшего пионерского возраста. Это повести «Икс-1, отдай «звезду»!..» (1977), «Сола с северного неба» (1977), «Прямо к звездам» (1978), «Королева космоса» (1979), «Солнечный ветер» (1980).

Ряд рассказов («А.Б.В... двадцать четыре» и т.д.) был опубликован в периодике.

Официально не переводился.

---

Мы проработали шесть часов без перерыва. Автоматы перетрясли покинутые корабль, устанавливая все контакты, переключатели, распределители в нулевое положение. Простое это действие потребовало нового перепрограммирования механизмов. Мы поручили его нейромату. На космическом корабле – нетрудно подсчитать – несколько тысяч выключателей, от ночников у постелей до автоматов наводки и пульта управления. Энергия израсходовалась в результате деятельности множества устройств. Среди них могли оказаться и такие, приведение в действие которых вызвало бы, к примеру, стрельбу по «Урану» изрядными дозами антиматерии. Невозможно определить программу, заложенную в автоматику корабля, когда в ее цепях не осталось ни следа энергии.

Заодно автоматы проверили целостность и экранировку цепей, удостоверились в верности контуров и соединений, устранив заодно две-три мелкие неисправности, какие всегда отыщутся, после любого мало-мальски длительного рейса. Теперь можно было подумать и о переправке некоторого количества топлива из энергозапасов «Урана» в емкости покинутого корабля. Перед этим мы соединили люки обоих кораблей вакуум-коридором, точно таким же, что применяются на стартовых полях первой попавшейся космической станции. Помпы работали на полную мощность, атмосферное давление на обеих ракетах понемногу выравнивалось. Мы ожидали, пока указатель содержания кислорода окажется в зеленом секторе круга, а пока проверили программу всех автоматов наводки, поле обстрела всех наших боевых единиц, после чего отправились спать.

Я проснулся до назначенного времени. Снагг и Рива храпели за милую душу, нежась в пенолитовых объятиях своих кресел. Я услышал негромкое верещание лакея. Но сон хорошо освежил меня. Закрыл глаза и лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину пространства, раскинувшегося в одиночестве времен и изменений за бортами корабля. Усталости я не чувствовал. Зато появилось неясное ощущение, что моя жизнь, или, скорее, та часть сознания, которая не принимает непосредственного участия ни в каких действиях, обогатилась чем-то крайне важным, что не было предусмотрено программами обучения инфорпола и уж наверняка не понравилось бы их авторам. Что же, собственно, произошло? Пока что, ничего особенного. Жители системы, в пространство которой вторглись земные корабли, располагали аппаратурой, парализующей психическую координацию человека. В поле, возбуждаемом этой аппаратурой, я, парень из Корпуса, начинал испытывать эмоции, которые неведомы даже самому незащищенному из людишек. Страх, растерянность, тоска... Слова из английских мелодрам девятнадцатого века.

Мне пришло на ум, что Снагг и Рива не могли поверить в то, что я им рассказал.

Лежа с закрытыми глазами, в кабине, тьму в которой нарушали только лишь не яркие огоньки индикаторов, я неожиданно обнаружил, что испытанные вчера эмоции вовсе не были неприятны. Скорее даже сам факт, что нечто этакое вообще случилось. Не то, чтобы страх тот или же то вялое самодовольство доставляли мне удовольствие. Но я не мог избавиться от впечатлений, что, пока я находился в зоне действия полей, нарушающих координацию нервных центров, я добрался до более глубинных, до тех пор неоткрытых уровней собственной личности. Впервые в жизни я задал себе вопрос, не кроется ли под всей этой машинерией, тщательнейше запрограммированной в централи Корпуса и тысячекратно проверенной в самых немыслимых ситуациях, не кроется ли под ней нечто большее, до сих пор мной не обнаруженное, к чему я смог лишь прикоснуться слегка, собственными руками перенастроив память персональной аппаратуры.

Я мог позволить себе задавать такие вопросы. Ответы на них ни в коей мере не могли повлиять на результаты доверенной нам миссии. Если даже почва, на которой был возведен механизм парня из Корпуса, была, по сути дела, землей неведомой, то сама конструкция, так или иначе, работала без неожиданностей. Даже, если то, что мне пришлось испытать вчера, когда я добирался до мертвого «Гелиоса» было всего лишь тенью того, что нас ожидает после посадки. Мы выполним все, что от нас требовалось.

Я бесшумно сел, широко раскрыл глаза. Что мы окажемся в состоянии сделать, лишенные координации и связи даже в пределе собственных организмов? Немного... или совсем ничего? Может, все-таки будет не настолько плохо. Может быть, именно это окажется самым суровым, наиболее безапелляционным тестом, какого до сих пор не удалось выдумать нашим спецам по обучению?

Зашумел динамик. В бестеневых лампах появился слабый поначалу свет. Снагг лениво пошевелился и отдал некий невразумительный приказ. С каждой секундой становилось светлее. Несколько часов, условно именуемых ночью, остались у нас позади.

Близился полдень. В навигационной кабине «Гелиоса» светились все экраны. Болтовая аппаратура работала без помех, словно корабль минуту назад покинул монтажный цех. С минутным интересом пальцы Снагга короткими, ритмичными движениями пробегали по клавиатуре пульта. Сам он сидел неподвижно в одном из двух кресел-близнецов, сильно наклонившись вперед. Рива и я стояли позади него. Не вмешивались. С той секунды, когда на экране и в динамиках начали оживать записи блоков памяти нейромата и бортовых регистрирующих систем, мы не проронили ни слова.

Еще раз просмотрели сообщения, ушедшие на базу. До самого конца, точнее – до того момента, когда Торнс потерял связь с экипажем «Проксимы» и пытался восстановить ее, серией выстреливая зонды. Запись обрывалась на фразе, в которой Торнс сообщал, что меняет орбиту, надеясь отыскать лучшую полосу приема.

С последним словом изображение на экране растаяло; о том, что нейромат и компьютеры все еще находились под током, свидетельствовали только скачущие линии, секундные вспышки, беспорядочные, ничего не значащие цифры, выскакивающие в самых разных участках экрана безо всякого смысла. Единственное, что можно было установить в этой неразберихе – фактор времени.

Шли минуты, из минут складывались чесы. Мы ускорили, насколько было возможно, скорость ленты. Из вспышек, цифр, прыгающих линий на экране сложился изумительный, кинематографический танец. Под веками нарастала острая, колющая боль.

Неожиданно, без малейшего перехода, изображение изменилось, выровнялось. Снагг молниеносным движением изменил скорость перемотки ленты. Динамик немилосердно заскрежетал. Недолгое молчание. Потом раздался чужой, мужской голос.

– Прием! Прием! Говорит Арег. Говорит Арег. Вызываю «Гелиос». Прием!

Рива что-то буркнул и многозначительно посмотрел на меня. Меня тоже поразила архаическая форма этого вызова, противоречащая обязательному коду.

Неожиданно из динамика вырвался крик, скорее, смешавшиеся вопли многих людей. Это происходило не на борту. Не на борту. Неизменный, прерывистый треск, слишком хорошо нам знакомый. Такой эффект дает фотонная серия. Голос женщины. Высокий, спазматический, переходящий в нечеловеческий вой. Смех.

В то же мгновение я почувствовал боль. Понял, что закусил губу. По моей спине пробежались крохотные, холодные мурашки.

– Давай его сюда, Бонс! – зазвучал чей-то голос на первом плане, заглушая крики остальных. Опять этот протяжный треск. – Кросвиц! Сзади! – взывал динамик. Марш мурашек у меня по спине ускорил движение. Я узнал голос Торнса.

– Прием! – Это кричал Арег. – Прием! Я один на борту. Я один...

В то же мгновение серия повторилась, но значительно ближе, словно стреляли вплотную к микрофону. Из динамика раздался чудовищный скрежет, от которого у меня все заныло под черепом, словно я сунул голову между полюсов нуклеарного вибратора. Внезапно все стихло.

По экрану спокойно проплавала запись действий Арега, после этой недолгой – назовем ее так – трансляции со спутника. Несколько часов подряд он всеми возможными способами пытался связаться с базой на поверхности, если вообще они успели выстроить там какую-нибудь базу. Потом выключил аппаратуру. Какое-то время не предпринял ничего. Наконец взял небольшую ракету, вооруженную одним лазерным излучателем, последнюю из находящихся на борту, и полетел. Но перед этим запрограммировал орбиту «Гелиоса» и пеленгационный передатчик корабля.

Прошло несколько часов с тех пор, как мы задействовали аппаратуру, расположенную в этой кабине. Без перерывов просматривали данные, которых уже не было, пустив ленту с максимальным ускорением. Счетчик указывал, что с того момента, когда Арег покинул корабль, прошли уже не месяц, а годы.

Еще раз мелькнуло нормальное изображение на экране. Скорость уменьшили.

Место Арега занял Торнс. Вел он себя по меньшей мере странно. Что-то мудрил с диагностическим автоматом. Потом несколько часов неподвижно лежал в кресле. Затем поднялся и направился в ванную, косясь по дороге на проектор, который, кстати, тогда не действовал. Получасом позже он открыл огонь. Из всех лазерных батарей, бластеров, излучателей антиматерии. Экран, зарегистрировавший эту затянувшуюся канонаду, медленно угасал с течением времени, он же, однако, ничего не предпринял, чтобы обуздать этот ад, который царил в радиусе многих сотен километров от «Гелиоса». Это длилось до тех пор, пока светляки датчиков не потускнели и не погасли, барабаны, падающие ленты записи на регистраторы, не замерли в неподвижности, пока не нависла мертвая, безмолвная ночь.