Василий Вишняков - Конструкторы

• Название: Конструкторы
• Автор: Василий Вишняков
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: История
• Год: 1989
• ISBN: 5-7030-0342-3

Повесть о творческом подвиге конструкторов М. И. Кошкина и Н. Л. Духова. Первый из них создал в предвоенные годы знаменитый средний танк Т-34, признанный лучшим танком второй мировой войны. С именем Н. Л. Духова связано создание тяжёлого танка КВ — самого мощного в начальный период Великой Отечественной войны.

Для массового читателя.

---

Духов заглянул за ширму, где в плетёной кроватке спала его дочка Ада — почти ровесница КВ, Здесь же на маленьком диванчике крепко спала умаявшаяся за день её бабушка — Мария Михайловна. Очень довольный этой мирной картиной, Николай Леонидович подошёл к детской кроватке и, наклонившись, осторожно поцеловал тёплый лобик ребёнка. В эту минуту он и в самом деле верил в свою счастливую звезду.

11. Стальное сердце

Много хорошего о дизелях Духов слышал ещё в студенческие годы от профессора Кирпичникова, читавшего политехникам курс «Двигатели». Профессор, ещё будучи молодым инженером, участвовал в проектировании первого дизельного двигателя на заводе Нобеля в Петербурге (теперь этот завод назывался «Русский дизель»). С начала века неприхотливые стационарные двигатели этого завода, работавшие на дешёвом керосине, широко распространились по России, приводя в действие бесчисленные молотилки, маслобойки и лесопилки. В своих лекциях профессор Кирпичников предрекал, что недалеко то время, когда компактные и мощные дизели вытеснят бензиновые моторы не только с тракторов, но и с автомобилей и самолётов. В это, по правде сказать, тогда мало кто верил.

Рассказывали, что профессор в молодости бывал в Германии, встречался с самим Рудольфом Дизелем, работал даже у него на заводе в Аугсбурге. Не меньше удивляло и поражало студентов то, что профессор, как говорили, женат на вдове известного белогвардейского генерала и будто бы даже бывшей фрейлине императрицы. Последнее казалось совсем уже неостроумной выдумкой недоброжелателей. Но, как ни странно, весь этот «вздор» оказался правдой, и Николаю довелось убедиться в этом лично.

Произошло это случайно. Профессору потребовался чертёжник для оформления проекта теплосиловой установки, выполненного им по договору для какой-то мастерской или фабрики. Он обратился к коллеге — преподавателю черчения, а тот рекомендовал ему отлично владевшего графикой Духова. Николай охотно принял предложение, так как вознаграждение было вполне приличным и совсем не лишним для скудного студенческого бюджета.

…Дверь ему открыла стройная немолодая женщина с высокой причёской, в сером платье с фартучком. На лице со следами увядания, но не дряхлости, — живые чёрные глаза, приветливо-выжидательная улыбка. Говорят, что красота быстро проходит, но это не совсем так. Подлинная красота не проходит, а изменяется, как и всё в этом мире. Красивая девчушка превращается в красивую барышню, красивая барышня в красивую даму… А последняя, когда приходит время, становится красивой старухой.

— Я студент Духов. Мне к профессору.

— Проходите, пожалуйста.

Маленькая грациозная женщина, идя впереди, подвела гостя к высокой двери и здесь, одобрительно кивнув, остановилась в стороне, предоставляя Духову самому открыть дверь. Он открыл дверь и вошёл в кабинет профессора весь ещё под впечатлением от встречи с доброжелательной и милой хозяйкой.

В кабинете профессора, уставленном шкафами с книгами, за чертёжной доской у окна, Николай проработал почти целый месяц, Он приезжал каждый вечер к пяти часам, а по выходным — к девяти утра, и уходил обычно так, чтобы успеть на последний трамвай, следовавший в Автово. Работа оказалась довольно сложной и дала Духову не только заработок, но и неплохую практику в деталировке узлов и подготовке рабочих чертежей.

В домашней обстановке профессор до странности не походил на того всегда корректного, но строгого и даже сурового человека, каким казался в институте. У себя дома Викентий Николаевич много и охотно разговаривал, шутил, смеялся. Рассказывал Николаю о своей работе над монографией о дизелях, вспоминал прошлое, нередко обращался к искусству и литературе. Запомнилось, как он сказал о Достоевском:

— Единственный пророк России. И, как все пророки, не понят в своём отечестве и всуе подвергался хуле черни. — И даже прочитал знаменитое лермонтовское:

Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Жена профессора, Анна Александровна, была неизменно матерински доброжелательна к Николаю, потчевала чаем, оставляла обедать, проявляя ненавязчивое и доброе внимание к нему. Позднее Николай понял, что таким отношением к себе он был обязан не каким-то особым симпатиям к нему со стороны Анны Александровны, а единственно той школе воспитания, которую она прошла; она поступала по велению и в рамках этой школы — только и всего.

А вот её дочь Тася этой школы уже не имела. Она была одних лет с Николаем и окончила уже не Смольный институт, и даже не гимназию, а советскую девятилетку. Правда, как и Анна Александровна, Тася знала три языка. Работала она машинисткой в каком-то советском учреждении. Внешне ничем не походила на мать, была довольно высокого роста, краснощёкая, спортивная, крепко сложенная, а главное — прямая, откровенная и совсем не признающая этикета. Носила короткую стрижку, куртку, красную косынку, сапоги и походила на типичную комсомолку, а не на дочь царского генерала и бывшей фрейлины императрицы. Впрочем, профессор удочерил её, и по документам Тася была Анастасией Викентьевной Кирпичниковой, что, надо полагать, спасало её от многих неприятностей.

Ещё одним членом семьи профессора была высокая, ещё крепкая, но совсем седая женщина, которую все, в том числе и Тася, звали Зинушей. У Зинуши было плоское лицо и какой-то словно отсутствующий взгляд серых глаз. Она почти всё время молча занималась чем-нибудь по хозяйству. Зинушу вполне можно было бы принять за домработницу, но её усаживали за стол вместе со всеми, и Анна Александровна оказывала ей не только знаки внимания, но и почтения.

Незримым членом этой семьи был ещё один человек. О нём не говорили ни слова, подчиняясь, вероятно, своеобразному семейному табу. Николай, рассматривая как-то семейный альбом, предложенный Анной Александровной, увидел портрет молодого военного в парадной форме. Форма была гвардейская — кавалергардская или гусарская — белый мундир с золотым шитьём, эполеты. Лицо показалось знакомым. Но вопрос: «Кто это?» — Анна Александровна не расслышала, И только потом сообразил, что у военного такое же плоское лицо и отсутствующий взгляд светлых глаз, как у Зинуши.

Вскоре Николай стал чувствовать себя в этом доме, словно в родной семье. Стал заходить сюда и после того, как чертежи установки были закончены. Приходил просто так — навестить, попить чайку, провести вечер в уютной домашней обстановке. Считалось, что он навещает Тасю, но её часто по вечерам не бывало дома, И его всегда ласково, по-матерински, принимала и потчевала Анна Александровна.

Как-то она спросила:

— Духов… Эта фамилия, как раньше говорили, семинарская. Ваш отец из духовного сословия?

— Нет, Анна Александровна, он был военным фельдшером. — И, сам не зная почему, Николай неожиданно добавил: — Но моя мать родом из малороссийской дворянской семьи.

— Ну вот, видите, — с улыбкой сказала Анна Александровна. — Это заметно.

После этого отношение к нему Анны Александровны стало, казалось, ещё более дружелюбным и сердечным, но Тасю он стал заставать дома всё реже и реже.

Тася плакала больше всех, навзрыд, безутешно, и это удивило и тронуло Николая. Раньше ему казалось, что несколько бесстрастное выражение её красивого лица — от бесчувственности, а не от сдержанности. Искренность её горя трогала.

Случилось это прямо на лекции, У профессора неожиданно выпал из руки мел, которым он писал на доске длинную формулу. Повернувшись к аудитории, Викентий Николаевич хотел, очевидно, что-то сказать, но язык его не послушался, а лицо перекосилось страдальческой гримасой.

На похороны приехало много старых и молодых учёных из Москвы, Харькова, Казани, и это было неожиданностью для Николая. Он считал почему-то, что профессор Кирпичников живёт затворником и вне стен института мало кому известен.

Кроме Таси плакала ещё Зинуша — плакала молча, не вытирая катившиеся по плоскому некрасивому лицу крупные слёзы. Анна Александровна время от времени подносила к глазам белоснежный платочек, но слёз не было.

Похоронили профессора Кирпичникова в Александро-Невской лавре недалеко от могилы Достоевского.

Ещё тогда, вскоре после похорон, Николай хотел спросить Анну Александровну о монографии, над которой работал профессор. Викентий Николаевич не раз говорил, что эта монография — итог всей его деятельности, нечто вроде лебединой песни. Но удобного случая не представилось, а потом…

Вспомнив теперь все обстоятельства своего «разрыва» с семейством профессора Кирпичникова, Николай Леонидович мысленно ругнул себя, улыбнулся и пожал плечами. Нет, не произошло ничего такого, что мешало бы ему вновь посетить знакомый дом.