Иван Шмелёв - Солдаты

• Название: Солдаты
• Автор: Иван Шмелёв
• Жанр: Современная проза

Из Архива-Музея Ивана Сергеевича Шмелёва, хранимого Ю. А. Кутыриной.

---

– Верно, старик! – сказал Бураев. – Солдат?

– Так точно, ваше благородие… Иван Баранов, старший унтер-офицер, 72 пехотного Тульского полка, в чистой с 89 году! Наш полк с самим Суворовым в Итальянском походе был… барабан у нас пробило ядром… потому у нас теперь особый барабанный бой при марше, и турецкий барабан числится по штату военного времени, ваше благородие!… – радостно и гордо сообщил Бураеву старик-швейцар.

– Вот ты какой… молодчик! – весело сказал Бураев, только сейчас заметив у солдата Георгия. – Был в боях?

– Так точно, в осьмнадцати боях, ваше благородие! Первое…

– Заходи, брат, как-нибудь… с лагерей вернемся, ко мне чайку попить, к капитану Бураеву, в полку узнаешь. Вот тогда расскажешь, буду ждать.

– Покорнейше благодарю, ваше благородие. Упомню, обязательно зайду.

Он подал стремя и еще молодецки топнул.

– Ну, прощай, Баранов.

– Счастливо ехать, ваше благородие!

Бураев был растроган этой неожиданной встречей. Не мог он равнодушно проходить мимо героев, особенно мимо солдат-героев. «Как знаменательно-то [143] вышло», – думал он, – только что были хулиганы, молодежь… ни чести, ни отваги, и тут же рядом, старый человек, прямой и верный! И сколько их таких, невидных. Ими и жива Россия, на всех путях… Суворов в сердце, не забыл и тут… «барабан у нас пробило»! Когда же было, в битве при Требим… солдат, а знает. А спроси этих… «мать да мать!» Все еще связан с «нашим»: «у нас особый барабанный бой», «наш полк с самим Суворовым!» Почему прежние – такие, а теперь?… И во многом так. Родиной гордились, своим. Откуда этот халуек общественный, протестант – спортсмэн? Не разобравшись, вопиет: «насилие, публично издеваетесь над мальчиком!» – хотя прекрасно знает, что хулиган. Губернатором грозится, а тот же губернатор у него – «бурбон», «нагайщик», «столыпинец»? Потому что офицер вмешался! Знать не знает, что тот же «офицер» всегда обязан!… Присягой, честью. Старая повадка, рабья. И всегда тычут – привиллегии! Сколько исписали… Чуть что, ведь на коленках будет ерзать, чтобы не дали в морду. В 905 было, попритихли. Этот старик не раб. Крест на шее, и крестом отмечен, верный русский человек. Общество дает опору негодяям, не чтит закона, не понимает власти и не умеет властвовать. Гордый студень! А тоже – «не позволю». И еще лезут государством управлять. С огнем играют, пораженцы!» [144]

VIII.

«К батальонному заехать обещал», – вспомнил Бураев встречу и повернул к заставе. Кожинский забор тянулся по концу Московской, ворота выходили к полю. Бураев свернул направо, полевым простором. Старые тополя шуршали в ветре, пахли горьковато-клейко. У каменных ворот, под плесень, с отбитыми шарами, он позвонился. Знакомо раздалось по саду, в глубине, – бом… бом… Залаяли овчарки. Было видно в щели, как из людской выходит кто-то с фонарем и светит к лужам. Кричит овчаркам – цыц, лихие! Как в деревне. Это денщик Василий, садовод, как и у отца, Василий тоже. Бураев вспомнил про отца, и стало грустно. Надо написать. «Сейчас увижу Антонину, милую Юнону… интересно, какая она стала. Больше году не был, и не встречались».

Подумал: «так бы и не собрался, если бы не «свидание». И еще подумал: «вот женщина… скоро таких не будет». И увидал – «виденье». Да, Юнона.

– Кто там?… – сторожко спросил Василий.

Бураев въехал в открытые ворота, в тихий, широкий двор, напомнивший ему родное – «Яблонево» отца, где вырос. Так же выходили с фонарем к воротам, те же тополя, светящиеся окна дома, в высоких елях. Повеяло уютом, родным, исконным, теплым. А в доме, в белом платье – мама… милая Юнона, напоминающая чем-то маму. Он позвонился на парадном и подумал, как хорошо, что он заехал, привела случайность, что-то, тот «компас», который как-то направляет. [145]

Вот, надломилось в жизни, не к кому пойти, и вот – направил. Милая Юнона, как-то встретит?…

В нем заиграла радость и поднялось смущенье, когда послышались шаги за дверью. Отворил сам Кожин, в гимнастерке, костлявый, длинный, с тонкими усами в стрелку, в эспаньолке, как Дон-Кихот. В зале играли на рояле, как тогда. Сердце его забилось радостно-тревожно. Его встречают?…

Он вошел, смущенный. Особенно смутил полковник, крикнул:

– Вот он, блудный сын! вернулся!… Антонина, встречай заблудшего!… Силой притащили, а?… Под дождем прогулки совершает… все освежается. А старые друзья забыты!

– Нет, полковник, не забыты, – в смущении сказал Бураев, – а как-то все не выходило…

Музыка замолкла. Бураев узнал знакомые шаги по залу: шла Юнона.

– Нако-нец-то… – появилась Антонина Александровна в дверях. – Что с вами было, милый капитан… почему так пропадали? И так внезапно… Кажется, больше года?…

Бураев поцеловал смущенно руку. Подумал: что это, насмешка?

– Как-то, Антонина Александровна, жизнь захлеснула… – сказал он искренно. – Страшно жалею… Так все как-то…

– Бывает, – пошутил полковник. – Нечего жалеть о прошлом. Так-то, братец.

Антонина была все та же, молода, свежа, светла, спокойна, как будто пополнела, стала еще прелестней. [146]

«Новое в ней», – следил за нею с восхищением Бураев, – «нежная усталость, томность», – и сладко, и тревожно билось сердце. Полковник скрылся: что-то с инкубатором неладно.

Выйдя в залу, Антонина вдруг остановилась.

– Почему забыли? – спросила она прямо. – Много пережили?…

Этого он не ждал и растерялся. Вспомнил почему-то, как она – давно! – склонилась к нотам, как он слушал. «Совсем другая», – пробежало в мысли. Она смотрела на него с улыбкой, как – всегда?

Он ответил:

– Много вы знаете. Я ценю ваше доброе ко мне…

– Правда? – она как-будто, удивилась. – Вы не изменились. Ну, что-нибудь скажите…

«Нет, она другая… свободней стала», – решил Бураев, любуясь, как она села на качалку. – «Как прелестна!…»

– Что же говорить, вы знаете. Конечно, я не мог себе позволить у вас бывать…

– Вот как! Почему?

«Нет, она совсем другая».

– Вы курите?! – не удержался он воскликнуть.

– Что вас удивило? – спросила она спокойно. – Так, привыкла… Ну, говорите. Не могли бывать… Ну, что еще?

– Вам все понятно.

– Почему мне… все понятно? – сказала она вверх, следя за дымом.

– Потому что вы… другая! – сказал он смело. [147]

– Я не понимаю, что это значит… другая? Какой вы странный…

– Перед вами я не могу таиться, как перед… святой! – сказал он неожиданно и тут же и подумал – «зачем я это?»

– Вот как! – она чуть усмехнулась и качнулась. Светло-сиреневое ее платье помело паркет. – О, какой вы льстец… кто вас учил?

– Я не льстец, – сказал Бураев, – вы это знаете.

– Комплиментщик, знаю! – звучно засмеялась Антонина, новым смехом. – Помните, в саду?…

Бураев грустно усмехнулся.

– Помню. Что же… вы все такая, как тогда! – сказал он прямо, в очаровании «виденья». – Видите… потому-то я не мог бывать у вас, тогда. И сегодня я не посмел бы, если бы не… полковник.

– Знаю, знаю… Ну, говорите.

– Я был обязан перестать бывать… может быть еще раньше, до «истории».

– Почему – раньше?

Бураев не ответил.

– А теперь… нисколько не обязаны… перестать бывать?

Он любовался, как она качалась, откинувшись на спинку кресла. Это оживленье, смех, играющие руки, каштановые косы, завернутые пышно, – все было новым, таинственно-прелестным новым. Он, в очаровании, ответил:

– Боюсь, что да… обязан.

Она взглянула на него издалека. Взгляд этот что-то и сказал, и нет. [148]

– Снимите «обязательство» с себя, не стоит… – сказала она шуткой. – Впрочем, послезавтра уйдете в лагери. Но… я вам разрешаю изредка бывать и летом. Андрей Максимович приезжает каждую субботу, для садов и для хозяйства. Значит, – сказала она обычным тоном, – с вашей «историей» покончено? Вы не обижайтесь. Все знают…

– Обижаться, на вас! – восторженно сказал Бураев. – Теперь, – он усмехнулся, я уже «мальчик без истории». Как я счастлив, что могу бывать… вы для меня, как… милосердие! Уверяю вас. Если бы вы знали, как я одинок. И… всегда был одинок, – прибавил он с тоскою.

– Очень рада. Что же вы не спросите про Нету? Она теперь бо-льшая.

– Я не забыл. Не встречал давно. Большая, да…

– Ушла на панихиду по Лизе Корольковой. Вы знаете? Самоубийство…

– Знаю. Ужасно. Я ее помню… фарфоровое личико, мимо проходил в казармы, часто видал в окошке. Обыски идут у нас…

– Кажется, что-то грязное. Начальница гимназии хотела запретить, чтобы устраивали панихиду, но все восстали. Вот, Неточка пошла. Кстати, который час? Без четверти десять… Надо послать пролетку. Вы с этой Корольковой не были знакомы?…

– Никогда… Почему вы меня спросили?

– Просто так. А вы… почему так спрашиваете?

Бураев не успел ответить: вернулся батальонный, нес цыплят в лукошке. [149]

– Надо Семена послать за Нетой, к Лисанским. Там она будет ждать.