Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

• Название: Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт
• Автор: Фаня Шифман
• Жанр: Фэнтези

Отцы ели кислый виноград Цветомузыкальные сны многовитковой Ракушки в трёх лабиринтах

---

Ширли никогда не видела у него такого лица и вскинула на него удивлённый и смущённый взгляд. Она не успела заметить, каким образом его огромные, как маслины, глаза оказались очень близко, прямо напротив её глаз. В рамке длинных густых ресниц, они сияли, как два ярких фонаря. Ей в глаза бросился розовато-белый, по диагонали пересекающий правую бровь, рубец и тут же длинный нос. Она зажмурилась…

Ноам прижался нежными мягкими губами к её щеке, задержался и тут же отпрянул.

Отстранившись от неё, он прошептал: "Прости… Я не хотел тебя обидеть!" – "Ну, что ты, Ноам… Неужели ты не понял? Как ты мог меня обидеть?.. – и чуть слышно:

– Наоборот…" – "Да? Неужели это правда? Но всё равно… это, наверное, не совсем хорошо… то, что я сделал… Но я больше так не могу… – и заговорил быстро и сбивчиво, мучительно краснея при этом: – Ширли, девочка моя! Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю… Я очень долго старался сдерживаться, потому что нельзя распускаться… особенно сейчас… когда мы не знаем, где наш папа… что будет… Папа… не знаю… одобрил ли бы он?.. после того, что сотворила моя сестричка. Нет, дело не вообще в нас обоих и… не в тебе… Ты нам всем очень нравишься, ты – наш очень родной и близкий человечек! Просто я очень боюсь: а вдруг мы с тобой видимся последний раз… и больше никогда-никогда…" – "Нет… Нет!.. Не говори так!.." – в дрожащем голосе Ширли зазвенел испуг. В ушах зазвучал дрожащий голос Ренаны, сбивчиво рассказывающей о потрясающей интуиции Ноама… Ей показалось, что сердце ухнуло в глубокий колодец…

Ширли сглотнула и посмотрела на Ноама снизу вверх, удивление её, смешанное с испугом, росло: ей передались его возбуждение и тревога. Что-то новое, жаркое, дрожащее, поднималось у неё внутри от живота, заставляя бешено колотиться сердце.

Лицо словно окатило жаром, по спине, напротив, перекатывалась лёгкая рябь озноба.

Она затрепетала всем телом и должна была сильно сжать кулачки, чтобы скрыть мелкую, нервную дрожь рук. Ноам снова окинул её пристальным, долгим взглядом и совершенно неожиданно для себя наклонился над её лицом и прижал свои губы к её губам. Это был робкий, неумелый, долгий и нервный поцелуй, первый поцелуй в его и в её жизни, но Ширли об этом не думала. Она вообще ни о чём не успела подумать…

Это были его губы, такие мягкие и нежные!.. Она ощутила себя необыкновенно счастливой, какой, казалось, никогда в жизни не ощущала. Ширли почти не чувствовала, как колется его борода. Она тонула в его нежных губах и в его оказавшихся так близко жгучих глазах, которые ей казались двумя глубокими тёмными озёрами. Он робко и осторожно гладил её плечи и спину, потом, оторвав свои губы от её губ, начал гладить смуглое лицо, щёки, по которым разливался тёмный румянец, и скатились одна за другой несколько слезинок. Он бессвязно бормотал, осторожно стирая мизинцем слезинки с её щёк: "Ну, что ты, любимая моя девочка, что ты! Я тебя люблю… Я не хотел тебя пугать, но не смог сдержаться… прости… Я тебя люблю… я хочу, чтобы мы с тобой никогда не расставались…

Ширли, девочка моя, любимая моя… Нет-нет, не бойся… Я не сделаю тебе плохого, не обижу! Наверно, я нехорошо поступил…" – "Ну, что ты… Любимый… Я ведь тоже тебя очень люблю… и очень хочу, чтобы мы с тобой никогда не расставались… – сбивчиво, как в забытьи, лепетала Ширли. – Только пойдём скорее… Мы должны найти выход отсюда… и наших…" Не глядя друг на друга, они пошли дальше рядышком, плечом к плечу. Ширли казалось, что в её голове что-то опрокинулось, это неведомое "нечто" кружилось, кувыркалось и раскачивалось, по всему телу как будто поднимались лёгкие пузырьки, наполняя её беспричинным, бесшабашным весельем. По лицу блуждала мягкая, удивлённая улыбка, в уголках влажно поблёскивающих глаз затаились слезинки. Она изо всех сил старалась успокоиться, смирить дрожь во всём теле, и боялась, и очень хотела смотреть, без конца смотреть на Ноама. Теперь она знала, что и он испытывал те же чувства, ту же смесь смущения и счастья. Но она не знала, что в то же время ему было немножко не по себе, его одолевали дурные предчувствия, которые он изо всех сил гнал от себя.

Ноам снова заговорил сдавленным голосом: "Только никому не говори… Ренане не говори…" – "Ну, что ты… – сдавленно лепетала Ширли, не очень успешно пытаясь проглотить комок в горле, мешающий вздохнуть, и неожиданно для себя выдохнула: – Только я надеюсь, что ты больше не сердишься на неё?" – "Нет, уже нет… Просто…

Мне трудно тебе объяснить, но я в общем-то их понимаю… сейчас уже понимаю…" – "Она очень переживала, что ты на них рассердился…" – "Ну, конечно… Нет, я на неё не сержусь… Но всё равно не говори ей…" – смущённо глянул он на девушку. Их плечи соприкоснулись, и ни один не пытался отстраниться. Так они и шли, плечом к плечу, по ухабистой петляющей узкой дороге.

Спустя какое-то время Ноам снова заговорил, поначалу выталкивая слова словно через силу, а потом быстро и сбивчиво: "Не очень-то хорошо расхваливать родных братьев… Но объективно Шмулик – профессиональный музыкант-духовик, причём очень высокого класса. Петь он, скорей всего, не будет – не хочет… Только играть!" – "А жаль: голос у него уж очень хорош!" – сдавленным от волнения голосом откликнулась девушка. – "Рувик, наверно, пенье не забросит и свою гитару тоже. Но с братом ему не сравниться… Стихи вот пишет, лирику… Может, к скрипке ещё вернётся…" – и Ноам замолк. Ширли не удержалась и обронила: "Рувик тоже прекрасно поёт и играет. Каждому свой инструмент!" – "Ага…" – рассеянно откликнулся Ноам. И снова замолчал. Внезапно он искоса посмотрел на неё и стремительно прикоснулся губами к её губам. Ширли с готовностью ответила на его отчаянный поцелуй. Ноам обнял дрожащую девушку и принялся покрывать её лицо быстрыми поцелуями, потом впился ей в губы, и уже не отпускал. Она прижалась к нему и принялась гладить его плечи, спину, руки, куда могла дотянуться…

Дальше они шли и целовались, не в силах оторваться друг от друга, ничего не видя вокруг и не замечая, как миновали несколько поворотов. На краткие мгновения отрываясь от неё, он шептал: "Шир, ты моё маленькое чудо! Я даже не знал, какая ты… Маленькая, славная, чудесная!" – "Ноам, Ноам, Ноам…" – и больше ничего не говорила, проталкивая дорогое имя через комок в горле.

***

Когда они на краткие мгновенья отрывались друг от друга и оглядывались по сторонам, им начинало казаться, что их путь лежит по нескончаемой спирали, которая то раскручивается, то скручивается. То и дело менялось освещение, однако, не рассеивающее оседающий спиралями полумрак. Стены то словно покрывались склизким мхом, то как бы становились полу-прозрачными, и за ними виднелись целые каскады пустынных и перепутанных витков-коридоров, вихляющих то вправо, то влево – как в расположенных друг против друга кривых зеркалах. Сначала их это рассмешило, потом встревожило. Они вдруг поняли, что воздух почти не шевелится.

И снова на них навалилась тупая немота, так что они едва слышали друг друга.

Чтобы отвлечься от жутковатых ощущений накатывающей тупой немоты, они снова принимались целоваться. Но в какой-то момент это перестало помогать.

Они с усилием оторвались друг от друга и растерянно оглянулись по сторонам.

Наконец, Ширли проговорила тихим дрожащим голосом: "Ничего себе виды!.. Только что слушали такую прекрасную музыку (жаль, что мы не сидели рядом!) – и вот…

Что называется – окунулись!.." – "Куда нас занесло? Надо поскорей выбираться, Шир, девочка моя. Ох, боюсь я, фанфаразматики нас с тобой вычислили и теперь в ловушку завлекают. Как же Ирми с ребятами не догадались заранее, врубить посильнее команду, но с оттяжкой!.. А ну-ка, попробую! – и он нажал кнопки включения ницафона. Экранчик почему-то тупо мигал несколько раз и тут же гас. – Ч-чёрт… Не зарядил до конца… увлёкся…" Он принялся вполголоса читать "ШМА", пытаясь оживить свой ницафон. Он низко склонился над такринатором, никак не решаясь его выдвинуть до отказа, и выговаривал слова тихим голосом прямо в тускло мерцающий шарик. Попробовал проделать то же самое с прибором Ширли – всё было тщетно. Ницафоны не проявляли никаких признаков жизни. Ширли пыталась читать псалмы дрожащим голоском, всё время сбивалась и со слезами поглядывала на Ноама, не в силах перенести горестной укоризны в его взгляде. "Ничего не поделаешь… Только музыка… Надо петь… пусть и моим козлиным голосом…" – "Да никакой у тебя не козлиный голос!.. – робко выдавила девушка, исподлобья поглядывая на Ноама, – не для сцены, не для хора… необработанный… но… нормальный голос!.." Ноам усмехнулся и вдруг, потупившись, прошептал: "Ширли, я знаю, что это нехорошо с моей стороны, но… мне кажется, у тебя голос подходящий. Ты чисто поёшь, не сбиваешься… Напой какую-нибудь мелодию… из наших… Ты же знаешь!.. Может, хоть это оживит… В конце концов, пикуах нефеш!.." – "Давай вместе…" – выдавила Ширли, подняв на него удивлённые и налитые влагой смущения глаза, потом отвернулась и начала тихо-тихо напевать одну из субботних песен, из тех, что она впервые услышала в доме Доронов в шабат. Ноам тихо подхватил, не сводя глаз с экранчика ницафона. "Ещё, девочка! Ещё! Он оживает!!!" – воскликнул Ноам, направив на неё такринатор.