Анатолий Приставкин - Судный день

• Название: Судный день
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Современная проза

Анатолий Игнатьевич Приставкин – известный российский писатель, автор 25 книг, изданных во многих странах мира. За повесть "ночевка тучка золотая" удостоен Государственной премии, повесть переведена на все европейские языки. Повесть "Кукушата" принесла автору в 1992 г. общегерманскую Национальную премию в области детской литературы. Историями жизни советских беспризорников которые с такой любовью и пониманием детской души описаны А.Приставкиным, зачитываются люди во всем мире.

---

Это он не спросил, то есть не Чемоданова спросил, а себя, как бы рассуждая сам с собой. Он за своей исповедью про Василь Василича словно забыл и про то, где сидит, забыл, вздрогнул, когда Зина у него за спиной появилась.

– Здравствуй, Илья, – сказала. Будто он всю жизнь к ней приходил. Даже удивления не выразила. А Чемоданов на ее появление так объявил:

– Садись, Зиночка… Послушай, как меня тут в упор расстреливают… Казнят!

И усмехнулся, с любопытством поглядев на Букаты. Допер он, к чему этот железный старик ведет речь, хоть и не знал финала. Но суть он схватил. Ему даже интересно стало. Противник-то, выходит, пришел не сдаваться, биться пришел, а значит, вызывал у Чемоданова встречное уважение. Хоть вредный он, старик, ясно.

Но и Букаты оценил собеседника, тем, что одобрительно протянул свое «если бы…», давая понять, что тот недалек от истины, и он, Букаты, пришел с намерением решительным, и каждое его слово, как деньги в том мешке: высчитаны и взвешены и самоценны. И он, чем положено, отплатит.

– Если бы, – повторил он. И перевел суровые глаза на сестру. – Пусть слушает. Может, поумнеет… И вот странные мысли меня одолели: «А что, – говорю я себе, – Илья Иваныч, если взять этот проклятый мешок да, к примеру, украсть?»

– Какой мешок? – спросила Зина, но думала она о своем и была будто расстроена.

– С деньгами, – подсказал Чемоданов и подмигнул. Ему старик начинал нравиться. «Занятная, выходит, Буката», – молвил про себя.

Но тот не принял тона и к Зине, к ее вопросу, отнесся сурово.

– Молчи, Зинка! – цыкнул на нее и по столу пальцем, как некогда родитель, постучал. – Тебе теперь только молчать надо. А то и… Вон, пойди! По этому… По своему хозяйству!

Чемоданов защитил Зину.

– Зачем же, – покладисто сказал он. – Ей полезно знать, с кем она тут породниться собирается… – Но вспомнил про Катю, и голос изменился: – А ты ее… Нашла?

– Нашла, – сказала Зина. – Катя сейчас переодевается.

И будто не о ней спорили, решали, присела, придвинула к себе свою чашку с остывшим чаем.

– Пусть переодевается, – как постановил Букаты. – У нее свое дело, а у нас свое…

Помолчал и продолжил. Сбить его с курса было нельзя. Он шел, было понятно по его виду, как на таран, наклонив голову, белую, остриженную коротко. «Сам из металла, и волосы как из проволоки», – подумалось Зине, и сердце ее сжалось от предчувствия. Но он сейчас никого не видел и ни к кому не примеривался, и казнил он других тем, наверное, что пока-то на их глазах себя на площадь и на позор выводил. Но им до конца это еще не видно было. Сработало предчувствие у Зины, только и всего.

– Так вот, мысли, значит… Взять и свистнуть, говоря блатным языком, эти трудящиеся деньги… Их на танки пустят, в железо превратят… А тут человек… Девка… Но все равно… Так танков за войну мы столько наклепали, что всю Европу ими заполнить можно… Да уж и заполнили… А девка-то у меня одна! Перед которой я кругом виноват, потому что упустил… Не думал, что ее продадут да купят… Пропадет моя племяшка!

Тут Зина не выдержала, чтоб при ней такие слова говорили.

– Ты что, Илья! – с места в голос, в скандал. – Ты думаешь, что говоришь?

Но брат на то и брат, с ним не поговоришь. Особенно когда он такой, как сейчас: крут и беспрекословен. Стукнул по столу, чашка полетела на пол.

– Молчи… Твою мать! – рявкнул. И сам замолчал. Плохо ему стало. Схватился за сердце, Зина про эту болезнь давно знала. Нервы у брата ни к черту, и все его беспокойства сейчас ему выйдут боком. Не надо было ему приходить. Сбегала, налила валерьянки, из своих рук дала отпить.

Он смущенно пробормотал, отпивая, что вот… Давно болит… А сегодня из-за центровщика… Одно к одному… Вот пошло вразнос… И, уже отходя, добавил, что некогда с ним чикаться, с сердцем, черт с ним, со старым… Не железное же оно, впрямь…

– Может, тебе пора помолчать? – спросила Зина. И Чемоданов добавил, что поговорить они успеют, важно успокоиться. Здоровье-то превыше всего.

Букаты головой покачал:

– Нет. Не успеем. Я чувствую… Да я уже в норме, – добавил. – В норме… Это все от моей вины. Если бы не болело, было бы хуже. Я мог бы и правда решить, что оно железное! – и замолчал, размышляя. – Так вот, хожу я вокруг, смотрю на мешок, а рядом ребятки… Ученики все мои… Одного из них мы Силычем зовем… У него руки так устроены, не как у моего центровщика, которому бы на скрипке играть Ойстраха… А у Силыча – сила, он кувалдой орудует… Ну и бригадир, он же бугор по-нашенски. Однажды заклинило на башне люк во время приемки. Так он спиной уперся и чуть не вышиб его, только радикулит после, позвонки у него хоть и крепкие, но тоже погнулись… А он лезвие бритвы в кислоте, в «царской водке», расплавит и натирает позвонок… Но силу он сохранил… – И тут Букаты пристально, не отрываясь, посмотрел на Чемоданова. – Локтем походя зацепит, так ребра как не бывало.

– Ты что это, Илья, – опять вступилась Зина, почувствовав угрозу. – С ума, что ль, сошел? Ты же не убивца какой!

Но Чемоданов ее остановил:

– Пусть, Зиночка, выскажется. А мы послушаем.

Букаты кивнул, согласился.

– Сошел… В том-то и дело! Если уж меня довели до того, что стал о таком подумывать… Не попросить ли Силыча-то постоять вечерком у этого заборчика…

– Илья! – крикнула Зина.

– Не кричи, – попросил он. – Не кричи, Зинка! Я же рассказываю, значит, не попросил. И не украл мешок… И не попросил… Я сам пришел просить… Вот его…

– Поздно ведь, – устало произнесла Зина и, чтобы прекратить это самоистязание, стала прибирать на столе, что означало: хватит разговоров, пора и время знать. Не думала она, что так у Букаты может далеко это зайти. Молчал, молчал да выдал. Лучше б уж молчал!

Но Чемоданов Зининого намека не понял. Не захотел понять. Внешне он был спокоен, но, видно было, завелся.

– Почему же меня? – спросил впрямую. – Просить?

– А кого? – вскинулся Букаты. – Ты у нас тут – бог! Пришел, а может, приехал… Всех победил! – Он машинально взялся рукой за сердце, но, предупреждая Зинино вмешательство, так на нее посмотрел, что она и про посуду забыла, села, глядя на него с испугом. Он продолжал громче: – А я седой человек, старый дурень, к моим годам ничего и не нажил, и не имею, кроме мешка с чужими деньгами… Который, вот беда, вот несчастье-то, я и украсть не умею… Так я тебя прошу… Боже… Не губи ты нас… Всех нас… Зинку-дуру, она все-таки глупая, но добрая! И меня не губи, и Катьку… Хочешь, мы у тебя все прислуживать станем. Ну что захочешь, боже! Что захочешь…

Тут Букаты лицо руками закрыл и на колени опустился, а потом упал.

Зина всплеснула руками, вот до чего дошло, и бросилась к лекарству, потом к Букаты… А тут вдруг Катя вошла в пестреньком новом платье. И она бросилась к дяде, пронзительно закричала:

– Дядя! Дядя! Ну помогите же! По-мо-ги-те!

28

Букаты вывели под руки на улицу, рубаху расстегнули, отпоили, успокоили. И уже через пятнадцать минут он сидел на скамейке в саду, а рядом сидела Катя в качестве сторожа, чтобы он по глупости и по характеру не вздумал уйти. Хоть порывался он, ясное дело. Катя повторяла:

– Вам, дядя, нельзя. Еще нельзя. Посидите.

– Работа же, – сказал он. Короче и не скажешь. Все в одном слове.

– Подождет ваша работа, – отвечала Катя, но держала крепко и даже встать не давала. Прямо-таки висела на руке.

Он вздохнул, но руку выдернул.

– Не бойсь… – произнес. – Не убегу. А вот работа… Тут уж не спрашивают, чтобы ждать…

– А сердце?

– А танки?

– Но без сердца какие же танки? – спросила Катя.

– Нет, Катька! – Он насупился, покачал головой. – На войне как на войне. Кто способен, тот еще воюет. А кто не способен…

– Но вы же не способны…

– Вот, – кивнул. – Кто не способен, как смертельно раненный все равно, тот венок себе заказывает… Туда! А я, племяшка, я еще себе кажусь способным!

Тут он встал такой решительный, что Катя поняла, удержать его не может.

– Но хоть помогу… – И оглянулась, тут уж с террасы бежала Зина, чтобы тоже помочь.

– Илья, – произнесла. – Ну еще десять минут… Ведь что случится дорогой…

Он отмахнулся и пошел, придерживаемый Катей, только пробормотал:

– До смерти ничего не случится… Бывайте!

Но тут появился Чемоданов. До поры он к Букаты не подходил. С тех самых пор не подходил, как помог вывести в сад.

Он будто издали наблюдал за ним да ходил по дорожке. От калитки до дому и обратно. Как циркулем, ногами мерял и мерял…

Но когда Букаты поднялся, он немедля повернулся и выскочил ему навстречу. Так что встал прямо на пути.

– А я? Как же я? – спросил. Выглядел он сейчас далеко не победоносно.

– А ты-то чего? – недовольно упрекнула Зина. Не хотела она, чтобы начинался новый разговор, хватит и старого.

Но Чемоданов на нее и не взглянул, а смотрел он лишь на Букаты и будто от него ждал какого-то очень важного ответа. Но не дождался. Взгляд у Букаты был медленен, устал, и уходил он куда-то в сторону, за спину Чемоданову.