Анатолий Приставкин - Судный день

• Название: Судный день
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Современная проза

Анатолий Игнатьевич Приставкин – известный российский писатель, автор 25 книг, изданных во многих странах мира. За повесть "ночевка тучка золотая" удостоен Государственной премии, повесть переведена на все европейские языки. Повесть "Кукушата" принесла автору в 1992 г. общегерманскую Национальную премию в области детской литературы. Историями жизни советских беспризорников которые с такой любовью и пониманием детской души описаны А.Приставкиным, зачитываются люди во всем мире.

---

– Ох, нет! – вдруг запротестовала Князева. – Противно. Сводить на суде счеты… Разводить истерику, раздеваться у всех на глазах… Впрочем, посмотрим!

– Вот именно, – кивнул Букаты, потому что Зелинский и Ольга были уже рядом. Ольга быстро выскочила вперед и быстро сказала:

– Не слышали? Ничего не слышали? Все ждут по радио сообщения!

– Думаете, что… – спросила Князева неуверенно. Впрочем, эта неуверенность происходила в ней от еще прошедшего разговора.

– Она! Она! – сказал, засмеявшись, Зелинский. – Конечно же, победа!

– Не верится…

– Мне тоже не верится!

– Вам хоть, Вадим Петрович, повоевать досталось! А я сто раз в военкомат ходила! И все отказ! – сказала Ольга.

– Моя война в сорок четвертом закончилась, – бодро ответил Зелинский. – Вот сюда, в плечо, навылет. – Он показал рукой. – А теперь в тылу с мальчишками воюю… Да девчонок курносых успокаиваю… – Он провел ладонью по волосам Ольги, и та вдруг покраснела. А Князева отвернулась.

Букаты спросил:

– Зачем же вам с ними воевать-то… С мальчишками? – он смотрел строго на Зелинского и ждал ответа.

– А если преступник? – сразу вставила Ольга. Но Букаты ее не услышал. Он продолжал смотреть на Зелинского и даже добавил с тем же выражением:

– Может, их понять надо? Понять да и простить? А?

– Вот еще! – снова попыталась влезть Ольга, но Князева положила ей руку на плечо. Она тоже смотрела на Зелинского. Но смотрела не так, как Букаты, а скорей с любопытством. Что же он скажет, этот непроницаемый бывший офицер? Как ответит?

Но Зелинский не собирался спорить. Не в его манере, видно, было все открывать и самому открываться.

Хоть риска для него никакого не было. А может, был риск?

Он взглянул внимательно на Князеву, потом на Букаты, но взгляд остановил на Ольге, и не было уже в его взгляде той отеческой ласковости, что промелькнула невзначай. Так, глядя на Ольгу, он и произнес, что он-де не судья и не суд, чтобы прощать или не прощать. Его заботы – выявить действительное положение дел, а вот они, – кивок в сторону Князевой, – пусть и решают. Он, как и остальные бы на его месте, не способен быть объективным, должность не располагает. А у суда других и забот нет, они обязаны на весах Фемиды взвесить… И не ошибиться…

– Ладно. Пойдемте взвешивать, – произнесла без улыбки Князева. – Время уже. А вам бы, Илья Иваныч, – это она Букаты, – идти бы в свою палату да полежать. Болейте уж там, тут вам вредновато находиться…

– Мне лучше знать, – буркнул Букаты, поворачиваясь к дверям. Но его остановил голос прокурора. Он продолжал стоять на нижней ступеньке и будто никуда не торопился. Ольга стояла рядом.

– Илья Иваныч! – спокойно окликнул он. – А вы лично не помните, как это было… Ну, я спрашиваю, как это случилось, что Ведерников в тот день дошел до проходной и вдруг решил не являться на работу… Кто-то мог на него повлиять? – Зелинский поправился. – Кто или что?

– А я знаю, что племянница виновата, – торопливо влезла Ольга. – Вот которая с яблочками!

– Чья племянница? – уточнил Зелинский, хотя не мог не знать, о какой племяннице шла речь. – Ильи Иваныча племянница?

– Конечно. Она да тетка…

– А Толик? Васильев? Его с Ведерниковым не было тогда у проходной?

– Не было, – сразу сказала Ольга и смутилась. Она испугалась, что все заметят, что она врет. И поэтому добавила: – А он-то при чем? Мало ли кто мог быть… Что, у Ведерникова своих мозгов нет? Он должен сам отвечать за свои поступки!

– Я не об этом, курносик, – резковато одернул Зелинский, – да и не тебя я спрашиваю, – и посмотрел на Букаты.

Вот как случилось, что скрестили они шпаги-то: сперва Букаты пер на прокурора, как в лобовую атаку, а теперь и прокурор отвечал ударом на его выпад. Князева это распознала быстрей Ольги. Она тут же вмешалась в разговор.

– Ну, еще чего! – подхватилась, поглядела на часы снова. – Заседание на крыльце устроили… Хватит нам и там заседаний, чтобы запутаться…

Букаты оценил ее помощь. Но он не умел деликатничать и уходить от заданного вопроса. Он медлил, раздумывая, что же хотел от него добиться прокурор, так вот, неожиданно, исподтишка, исподволь используя расслабленность, задав каверзный, очень уводящий в сторону от главного вопрос…

Хук после удара гонга на перерыв, так, что ли, это называется у боксеров. Или это назовется запрещенным приемом?

– Помнить я, естественно, не могу, – медленно, взвешивая слова произнес Букаты, исподлобья посмотрел на Ольгу. – Но мысли по этому поводу у меня есть… Если, конечно, вам интересно?

– Интересно! – живо откликнулся Зелинский.

– Да никто на него не влиял, я думаю.

– И племянница ваша не влияла?

– Нет. Не влияла, – не проявляя своей обычной раздраженности, отвечал Букаты. – И Толик не влиял… И Ольга, – тут он снова посмотрел на Ольгу. – На него нельзя было повлиять, вот в чем дело. Ольга тут права: на него мог повлиять только он сам.

– Как это? – спросил Зелинский и даже сделал шаг по ступеньке навстречу Букаты, чтобы лучше его видеть и слышать. Князевой почему-то опять бросились в глаза его зеркально сверкающие сапоги с узкими модными голенищами, сшитые, уж точно, на заказ и никак не фронтовые, их блеск начинал ее раздражать. Как и та настырность, почти твердость прокурора в выяснении того, что и без лишних дерганий больного человека было ясно. Но Букаты будто не замечал всего этого. Он витал глазами где-то по верхам прозрачных деревьев, но вряд ли что-то видел, он смотрел куда-то внутрь себя.

– Да обыкновенно, – отвечал он и вдруг оживился, будто только сейчас нашел нужные слова, которые давно искал. – А мы с ним, кстати, в чем-то похожи… С Ведерниковым! Я это в больнице понял…

18

Брошенный Толиком, у которого оказались какие-то дела с этой психопаткой Зиной, Костик дошел почти до проходной и замедлил шаги; не было в нем ничего, что призывало бы его сейчас перешагнуть порог…

Порог, а может, это была граница его прежней и нынешней жизни?

Завидев проходную, он остановился. Недоуменно некоторое время ее рассматривал, будто впервые увидал. Не желая вообще куда-то двигаться, он присел невдалеке, прямо под деревом, и стал смотреть, как мельтешат подъезжающие к воротам машины и как суетятся за оградой люди, их было слышно и видно в непрерывно распахивающиеся ворота.

Занятно это – впервые увидеть свой завод во время работы со стороны. «Гудит как улей родной завод…» – вспомнились прочитанные Толиком стишки. Концовка их была нецензурна. Но ведь и правда улей: все в движении, все снует и хлопочет, и еще вчера он, Костик, был в этом улье маленькой полезной пчелкой, носящей свой медок в общий котел… А вот живут пчелки тридцать дней. Может, сорок. Носят, носят свою капельку, а потом хлоп – и нет. Но так как их сотни, тысячи, миллионы, то никто и не заметит, что у них убыло… Пчелки-то одинаковые, взаимозаменяемые: что та, что эта! Может, и о Костике не вспомнят?

Необычные это были мысли, но хороши ли или плохи они были, этого он не знал. Никогда бы они не пришли в голову, если бы не этот отстраненный, почти потусторонний, потому что невозможный для смертного человека, взгляд во время работы откуда-то снаружи, из-за ворот. А тут, среди мельтешащих людей, вдруг объявилась запыхавшаяся Ольга, небось, бегала по своим комсомольским делам.

– Костик? – с налету пошла чесать. – Ну, слава богу! Там Букаты с ума сходит! Привезли два танка… – Тут, кажется, заметила она что-то необычное в лице Костика, придвинулась, заглядывая в глаза. – Ты что? Заболел?

– Нет, – сказал Костик, будто очнувшись. – Тебя Букаты прислал?

– Никто меня не присылал, – обидевшись, произнесла Ольга и оглянулась. Она явно кого-то искала. – Я тебя вижу каждый день тут у ворот… Но ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Не знаю. А сколько?

– Ты что? Только проснулся? – ужаснулась Ольга. – Пятнадцать минут опоздания! Беги же! Скорей только! Тебя еще пустят! Ну!

Она даже попыталась сдвинуть его с места, но Костик вырвался из ее цепких рук и снова сел. Он не хотел, чтобы его куда-то тащили. Он вообще ничего и никого не хотел, и уж Ольги видеть сейчас тут он не хотел тем более. Они вместе кончали ФЗО, но Ольгина, прежде звали ее Лялей, суета по поводу всяких там общественных мероприятий вызывала в Костике раздражение, иной раз необъяснимое, непонятное ему самому. А тут еще вспомнилось недавнее собрание, то самое, где выгоняли Толика из бригады. Как она гнула, как настаивала, чтобы Костик поднял руку… А он не стал поднимать. Может, в другое время и поднял бы, а тут именно оттого, что она так настаивала, и не захотел голосовать, выразив свой протест против ее нажима.

Теперь же она крутилась вокруг него совсем не та, что была в цеху, на секунду даже Костику показалось, что их, этих девушек, вообще две, и одна из них Ольга точная, даже жесткая, мать-отца продаст, но своего добьется, она-то и была против Толика да и против Костика. Зато другая, Лялька, уж точно живая и сочувствующая, способная переживать и помогать, если станет тяжело. Но уж слишком наросло против нее, накопилось в душе всяких предубеждений, чтобы сразу ей поверить и просто не раздражаться.