Andrew Лебедев - Гаs

• Название: Гаs
• Автор: Andrew Лебедев
• Жанр: Современная проза

Любовно-производственный роман о людях, работающих в ГАЗПРОМЕ

---

Andrew Лебедев Гаs

Роман: Проза Любовно-производственный роман о людях, работающих в ГАЗПРОМЕ.

Andrew Лебедев

ГАS

(Роман в жанре лайв-риэлити) посвящается величественному зданию Газпрома на улице Наметкина Life's a gas* Mark Bolan Gas – разг. бахвальство, трепотня, болтовня Life's a gas. – Жизнь – это пускание пыли в глаза (название песни Марка Болана, группа T.Rex)

***

При каждой мысли о Веронике, сердце в груди у Сухинина робко замирало.

– Пузачёв умер, на похороны пойдешь? – спросил Митрохин. Спросил совершенно по делу, ведь не каждый день их институтские товарищи умирают. Нормально и естественно спросил, а Сухинину всё равно почудился в этом какой-то подвох и двойной смысл. Он даже представил себе лицо Митрохина, как на другом конце телефонной линии тот делает стоящим подле него товарищам страшные глаза и, прикрывая трубку ладонью, шепчет: "звоню Володьке, вот потеха! Он же в нашу вновь испеченную вдову влюблённый, так, наверное, теперь прибежит на похороны ее мужа, как на своё первое любовное свидание…" И то, правда. Искушение – увидеть Веронику по такому чистому не подстроенному поводу было очень и очень сильным. Он любил её, и в этом обстоятельстве похорон Игоря Пузачева пряталась деликатная двусмысленность. Потому как любил ее Сухинин чересчур робко, по-детски, по-пионерски. И все знали об этом, и в том была неловкость ситуации. А неловкости, Сухинин с детства не умел преодолевать – всегда от них сбегал. Не умел никогда ни сочувствия нормально выразить, ни слов обязательных сказать. А вернее – не умел играть дежурных лицедейских ролей, с чем запросто справлялись все остальные его друзья и товарищи, а потому дилетантскому актёрству Сухинин всегда предпочитал простой котовий эскейпизм. То есть, убегал в таких случаях, как недовольный обидчивый кот, и прятался, сказавшись больным. Или просто исчезал и выключал телефоны.

"А и то, правда! Ведь смешна и анекдотична эта двусмысленность в самом действе утешения молодой и красивой вдовы влюбленным в нее другом мужа", – думал Сухинин, прикидывая к груди галстуки, – "мадам, я буду утешать вас медленно и скорбно, – так в непристойном анекдоте говорится?"…

В раздражении он отбросил очередной шелковый лоскут и принялся через голову, не расстегивая, стягивать белую сорочку. Электричество с треском прошло по его спине.

"Надену просто черную рубаху без галстука", – решил он. Но тут же засомневался:

"на мафиози из фильма с Де Ниро похож буду, она смеяться станет".

"Она? Она будет над ним смеяться?" – этого Сухинин как раз более всего боялся по жизни. Более всего.

***

На отпевание он опоздал, на самом кладбище заблудился, поплутал среди склепов и монументов, и подошел, когда Пузачева уже закрыли крышкой и, забив гвоздями, принялись опускать. И тут Сухинина вдруг смех разобрал. Он вспомнил анекдот про то, как в армии сержант заставлял солдат принимать разные позы и прыгать в яму, изображая этакий процесс анимированного тетриса… Сухинин был горазд рассмеяться в самый неподходящий момент. В этом, что ли проявлялась защитная психологическая реакция?

Он вспомнил, как в детстве умирала прабабушка… А он только-только перед тем прочитал фантастический рассказ про марсиан, и как одного из пришельцев там звали Ок-Вок и как один из землян, услыхав это, сказал своему товарищу, – "ок-вок, дружище, это похоже на предсмертную икоту". И вот, когда прабабушка отходила, когда все родственники собрались в ее спальне, и бабушка, как показалось Сухинину, собралась в последний раз икнуть, Володя вдруг затрясся, вспомнив про марсиан. Прямо-таки зашелся, пыжась едва сдерживаемым смехом. Но ласковая тётя Валя, подумав, что племянника сдавливают рыдания скорби, обняла его и, прижав к себе, помогла справиться с приступом душивших его эмоций…

Вот и теперь.

"Тетрис", – подумал Сухинин, встав в очередь, чтобы бросить на крышку гроба свой персональный комок кладбищенского грунта.

***

Своего шофера он отпустил, и в большом красивом автобусе, заказанном для пожелавших ехать на поминки, Владимир Павлович специально сел рядом с незнакомым ему пожилым мужчиной в модном верблюжьем пальто.

"С этим не надо будет разговаривать", – подумал Сухинин.

Ему хотелось теперь помолчать и помечтать, не разменивая драгоценных мгновений свежего впечатления от только что увиденного лица Вероники. Её лица обрамленного черными кружевами, положенными ей сегодня по вновь обретенному статусу вдовы.

Она стояла возле могилы и, увидав его, протянула руку в тонкой черной перчатке.

А его ладонь была в красной кладбищенской глине, и он принялся суетливо обтирать эту ладонь о свои брюки.

Дурак.

Увалень.

– На поминки поедешь? – не расслышав его беспомощного бормотания, спросила Вероника.

Ну, как же он теперь мог не поехать?

Вот и ехал уже.

Хотя еще пол-часа назад сам себе клялся, что только вот бросит ком земли на крышку гроба, вот только поглядит на Веронику и тут же уедет прочь…Ан нет.

Теперь Сухинин был благодарен своему соседу в верблюжьем пальто, что тот не лез с расспросами и разговорами, не сунулся знакомиться, но, отвернувшись в окно, стал глядеть на унылые осенние пригороды, что катились справа от шоссе.

"Наверное, родственник из иногородних", – подумал Сухинин и стал вдруг вспоминать, как впервые увидал их вместе. Пузачёва и Веронику.

Тогда в начале их романа самый главный верховный небесный режиссер, что рулит судьбами людей, написал и вставил в сценарии их отношений самую великую неловкость. Такую большую неловкость, какую только можно было выдумать в качестве испытания на прочность робкому влюбленному сердечку. Там, в укромном закутке студенческой вечеринки в дальней комнате большой профессорской квартиры, на кожаном профессорском диване, в V-образном развале беленьких ноженек Вероники, Сухинин тогда вдруг увидал голую мужскую задницу. Задницу, совершавшую возвратно-поступательные движения. Задницу совершенно чужого мужчины на том месте, где поместить свою собственную, он и не мыслил даже в самых смелых своих мечтах…

И это была задница умершего теперь Пузачёва. Хорошее начало романа?

"То-то и оно"! – мысленно усмехнулся Владимир Павлович.

Впрочем, если говорить точнее, это было не началом романа, это было одной из его критических или бифуркационных точек, потому как Сухинин уже тогда был невыносимо влюблён в неё. И то обстоятельство, что задница эта, теперь холодная и стылая, лежала нынче в гробу, почему-то не ослабевало железной хватки ревностных обручей, что стискивали робкое Сухининское сердце.

Зачем тогда он пошел их искать? Сидел бы со всеми возле стола, уставленного водкой и закусками, пил бы и разговаривал о всякой модной ерунде, вроде нового горнолыжного снаряжения или давешнего концерта группы Эй-Си-Ди-Си на стадионе Уэмбли… А он вот попёрся искать её по всей квартире. И нашел. Потому что кто ищет – тот находит. Либо приключений на свою задницу находит, либо просто… Чью-то задницу в сокровенном месте. В таком сокровенном, как V-образный развал её беленьких ноженек.

***

За столом Сухинин снова оказался рядом со своим автобусным соседом.

Под оставленным в прихожей верблюжьим пальто у того обнаружился пушистый ирландский пуловер с нелепо пришпиленными к нему наградными колодками.

– Вы военный? – более из вежливости, чем из любопытства спросил Сухинин, наполняя рюмки.

– Полковник в запасе, – коротко улыбнувшись, ответил сосед.

– Пуловер у вас красивый и пальто модное, – заметил Сухинин.

– Это дочка мне из Англии привезла, – как бы оправдываясь, снова улыбнулся сосед, – она у меня в Англии живет, замужем там…

Сосед смущенно замолчал, потому что сидевший подле вдовы Слава Митрохин поднялся, и, позвенев вилкой по бокалу, призвал всех к тишине.

– Сегодня мы простились с нашим другом Игорем Пузачёвым, – глядя куда-то в центр стола, где над всеми закусками величаво возвышалась нелепая ваза с фруктами, – сегодня мы простились, – не своим голосом начал Митрохин, – а мне Игорь был институтским другом и кому-то из присутствующих здесь он был родственником, мужем, сыном, товарищем по работе, – Митрохин обеими руками держал хрустальный бокал и говоря свой спич раскачивался, как раскачиваются верующие евреи, когда молятся возле стены плача, – давайте же будем сегодня говорить об Игоре, вспоминать о нем, и пусть каждый из присутствующих сегодня здесь, вспомнит о каком-нибудь случае или факте его биографии, прошу всех по очереди, по часовой стрелке начиная от меня.

Митрохин перестал раскачиваться и сел. Сухинин машинально оглядел сидевших за столом и сосчитал, через скольких выступающих ему придется подниматься и лгать про то, как он любил Пузачева.

"Он любил Пузачева? Да он его ненавидел".