Илья Константиновский - Первый арест

• Название: Первый арест
• Автор: Илья Константиновский
• Жанр: Современная проза

Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык. После присоединения Бессарабии к СССР жил в Москве. Первая книжная публикация – сборник очерков «Гитлер в Румынии», вышедший в 1941 году. Член Союза писателей СССР с 1955 года. На протяжении 1960-х годов создал автобиографическую трилогию «Первый арест» (1960), «Возвращение в Бухарест» (1963) и «Цепь» (1969) о подпольном революционном движении 1930-х годов в Румынии. В 1960-1970-е годы в нескольких книгах одним из первых в русской литературе затронул тему Холокоста в Польше и Румынии (см. повесть «Срок давности», 1966). В 1970 году в серии ЖЗЛ опубликовал беллетризованную биографию румынского писателя И.Л. Караджале, чей том избранных произведений в переводах, составлении и с комментариями Ильи Константиновского вышел в 1953 году. Рассказы И.Л. Караджале в переводах И. Константиновского были также включены в том классической румынской литературы, выпущенный издательством «Художественная литература» в серии «Библиотека Всемирной Литературы» в 1975 году. Занимался переводами современной и классической художественной прозы с румынского языка, публиковал литературоведческие статьи по современной румынской литературе в журналах «Звезда», «Новый мир», «Иностранная литература» и других. Произведения: · Первый арест: Повесть. Москва: Советский писатель, 1960 · Возвращение в Бухарест: Роман. Москва: Советский писатель, 1963 · Первый арест: Повесть. Москва: Детская литература, 1965 · Срок давности: Повесть. Москва, 1966 · Цепь: Роман. Москва: Советский писатель, 1969 · Караджале. Серия «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ). Москва: Молодая гвардия, 1970[1] · Книга странствий: Путевые очерки. Москва: Советский писатель, 1972 · Первый арест. Возвращение в Бухарест. Москва: Советский писатель, 1975 · Города и судьбы: Документальные рассказы. Москва: Советский писатель, 1979 · Книга памяти: Документальные рассказы. Москва: Советский писатель, 1982 · Время и судьбы: Повести. Москва: Советский писатель, 1988 · Московская улица. Ваша явка обязательна (совместно с Борисом Ямпольским). Москва: Книжная палата, 1990 · Судный день. Исповедь советского еврея (роман). Библиотека «Алия». Иерусалим, 1990 · Как свеча от свечи…: Опыт биографической мысли. Москва: Московский рабочий, 1990 · Тайна земли обетованной. Москва: Библиотека журнала «Огонёк», 1991 (Из проекта "Википедия")

---

– Господа! – кричал он. – Это возмутительная наглость! У них нет ничего святого: они смеют оскорблять тех, кому мы должны быть благодарны… Я спрашиваю вас, кто мы, господа, студенты или… -…агенты сигуранцы! – вставил Милуца.

– Ты молчи! Ты большевик! – закричал парень с продавленным носом и угрожающе выдвинулся вперед. – На жалованье Москвы!

– Как вам не стыдно! И это вы говорите о жалованье? Где пятьдесят тысяч, которые примария дала на дрова?

– Молчать! Не то плохо будет!

– Донесете на нас полиции?

– Господа! – снова закричал студент с черной блестящей головой. – Речь идет сейчас не о том, как распорядился комитет «Фундации» деньгами примарии.

Предположим даже, что он совершил ошибку. Но разве прошлые ошибки дают вам право забрасывать нас грязью…

– Браво, защитник! – закричал чей-то веселый голос, и многие рассмеялись.

– Господа! – снова начал первый оратор.

– Погоди! – перебил его верзила с продавленным носом. – У меня с ними другой разговор! Мэй, вы… бога, архангела и всех святых из календаря… Если вы сейчас же не снимете эту пакость…

– Не смей! Позор! Попробуй только!

Теперь кричали все, и уже ничего нельзя было понять, только одно мне было ясно: газета в опасности. Я стоял около стенки и, когда началась свалка, увидел вдруг длинную руку, тянущуюся как раз

к тому углу стенгазеты, где красовалась моя статья. «Он ее сорвет!» – промелькнуло в голове, и я не раздумывая вцепился в протянутую к газете руку. В следующее мгновение кто-то ударил меня по лицу, потом, очевидно, та же рука вцепилась в расстегнутый воротничок моей косоворотки, и я услышал треск разорванной материи. Больше я уже ничего не соображал, потому что снова получил оплеуху…

Вокруг меня кипела драка. Кто-то забаррикадировал столом дверь, но стол был немедленно опрокинут, и дерущиеся начали выскакивать во двор общежития, где было значительно удобнее продолжать потасовку. Когда я тоже выбрался во двор, я услышал свист и увидел, как парень с продавленным носом, держа в руках пожарный шланг, поливает всех выходящих. Чуть задетый холодной противной струей, я отскочил в сторону, но успел заметить, как кто-то ударил сзади портфелем по голове парня со шлангом и он выпустил его из рук.

Когда драка заглохла, в четырнадцатой комнате началось небольшое совещание.

Здесь собралась уже знакомая мне редколлегия и еще несколько человек в разорванных рубашках, с всклокоченными волосами и другими признаками активного участия в недавней потасовке. Пришел и Подоляну с внушительным синяком на лбу – хоть он и опоздал, но все же успел принять участие в «деле». Однако вид у него был, как всегда, веселый, сияющая улыбка открывала ослепительно белые зубы.

– А ты зачем полез? – спросил он меня укоризненно, но глаза его лукаво блестели.

– Статья… – сказал я. – Они хотели сорвать мою статью…

– А это что? – обратил он внимание на мою разорванную косоворотку. – Это ты получил гонорар за статью?

Все рассмеялись. Мне тоже стало весело. Пожалуй, он прав! Я получил свой первый гонорар – две пощечины и разорванная рубашка. И первый урок: в студенческом мире царят не только беззаботность и веселое товарищество шпалтизма…

Министр – хороший парень!

Министр, которому я привез письмо от его партийного единомышленника, доброго уездного аптекаря, жил «на шоссе». Так назывался аристократический район Бухареста, примыкающий к «шоссе Киселева» – широкой асфальтированной ленте, протянутой среди сплошного массива зелени и деревьев. Улочки этого района поразили меня разнообразием особняков, построенных во всех мыслимых архитектурных стилях, жарким блеском цветов, высаженных на тротуарах, отсутствием пешеходов и обилием постовых в парадной форме, томящихся от безделья на всех перекрестках. Здесь был особый мир, тихий, пристойный, – даже уличным торговцам воспрещалось здесь рекламировать свои товары, – и очень чистый, с аккуратно подметенным асфальтом и влажным пахучим воздухом от маслянистой зелени и свежеполитых цветочных клумб. Кое-где у ворот стояли уютные застекленные будки – в них сидели полицейские, еще более важные и скучающие, чем постовые на перекрестках. Часть будок пустовала, но по всему было видно, что хозяева содержат их в полной готовности и отнюдь не потеряли надежды вновь получить высокую должность, дающую право иметь своего полицейского у ворот.

Когда я наконец разыскал дом моего министра, полицейского там не оказалось. Не было даже будки: очевидно, Константин Рогожану только «субсекретар де стат» – товарищ министра. Я вспомнил, как Литвин беспокоился, сумею ли я достаточно учтиво ему улыбаться, и подумал, что у министров, очевидно, такие же нравы, как у провинциальных полицейских подкомиссаров, обожающих, когда их называют «господин комиссар». Но я ошибался.

Все произошло совсем не так, как я ожидал. Хорошенькая горничная с черными смеющимися глазами, узнав, откуда я приехал, немедленно провела меня из пышной прихожей, украшенной оленьими рогами, в кабинет, отделанный в строгом, деловом стиле. Я знал, что Рогожану по профессии адвокат. Но только здесь, в его кабинете, я получил некоторое представление о том, насколько сложны и запутаны пути правосудия. В дубовых шкафах поблескивали кожей и золотым тиснением огромные фолианты – собрания румынской юриспруденции; на отдельных полках красовались элегантные тома французской коллекции знаменитых процессов.

Между книжными шкафами – на подставках – стояли гипсовые и бронзовые бюсты знаменитых юристов, а на стенах висели картины, наглядно показывающие всю сложность и значение адвокатского ремесла: богиня Фемида с завязанными глазами держит в руках колеблющиеся весы правосудия и литографии, изображающие суды различных эпох. Все это внушало невольное уважение к хозяину кабинета, и я живо представил себе человека с бледным лицом ученого и задумчивыми глазами. Но я снова ошибся.

Господин министр Рогожану оказался молодым высоким красавцем с золотисто-ореховой шевелюрой и большими серыми глазами, одетым в великолепный красный халат, статно облегающий его большое сытое тело. Господин министр весь засиял, увидев меня, точно он давно меня ждал и был счастлив, что я наконец пожаловал. Я попытался было извиниться за то, что явился к нему с утра, но он не дал мне и слова сказать.

– Глупости! Чепуха! Вы не знаете моих убеждений! Обожаю, когда ко мне приезжают из Бессарабии… Ну-ка, садитесь. Нет, нет, вот сюда – здесь будет уютнее…

Ленуца! Меня дома нет. Ни для кого на свете. Пока я не закончу дело с господином гимназистом!

Но Ленуца, очевидно, его не услышала. Я еще не успел извлечь из кармана письмо Литвина, как она показалась на пороге, ведя за собой другого посетителя, в очках, робкого и неуверенного, который спотыкался о ковер и не знал, куда девать руки.

Увидев его, господин министр снова просиял и заворковал:

– А, господин профессор! Очень рад. Прошу садиться… Нет, нет, вот сюда – здесь вам будет покойнее… Ленуца! Меня дома нет! Ни для кого на свете, пока я не закончу дело с господином профессором…

Профессор, так же как и я, начал с извинений, но министр не слушал:

– Чепуха! Вы не знаете моих убеждений. Обожаю, когда ко мне обращаются профессора! Кстати, мне звонили из канцелярии премьер-министра – вы давно знаете шефа? Со школьной скамьи? Что вы говорите! Великолепно! У вас прошение с собой?

Все будет сделано… Никаких благодарностей, это мой долг. Ленуца! Где ты там пролала, Ленуца?..

Ленуца не пропала. Она вводила в кабинет… нового посетителя: маленького человека, сухого, гладко выбритого, с темными колючими глазками. И все началось сначала:

– А, господин Датку! Очень рад. Прошу садиться… Нет, нет, вот сюда – здесь вам будет уютнее…

Из глубокого кожаного кресла, в котором я тонул целиком вместе со своим портфелем, я с изумлением наблюдал, как министр рассаживает других посетителей, обворожительно всем улыбаясь и обещая немедленно устроить их дела.

– Видите, сколько у меня дел… – сказал министр, вспомнив наконец и обо мне, после того как проводил к двери очередного посетителя. – Ну-ка, показывайте, что у вас там…

Я подал ему письмо Литвина.

– Что такое? – вдруг насторожившись, спросил он. – Вы коммунист?

При слове «коммунист» лицо его сделалось строгим и пухлые пальцы с большим перстнем нервно забарабанили по столику. Но это длилось недолго. Он дочитал письмо и снова весь засветился доброжелательством и благодушием. В это время его позвали к телефону. Он взял трубку и заворковал:

– Как тебе не стыдно? Какой я тебе «господин министр»? Ты не знаешь моих убеждений. Я Костел! Для своих друзей я всегда был и останусь Костелом! Что ты сказал? Я хороший парень? То-то! Вот это уже другой разговор… Привет! Целую ручки мадам Элеоноры. Па!..

После этого министр – хороший парень – вернулся ко мне и сказал, что все будет сделано: нужды моего уезда для него превыше всего, просьбы господина Литвина – закон. В гимназии, наверно, перегнули палку. Завтра же он поручит своему секретарю справиться об этом деле в министерстве просвещения. Послезавтра я могу позвонить узнать результат…