О`Санчес - Суть острова

• Название: Суть острова
• Автор: О`Санчес
• Жанр: Современная проза

Роман завершен. Я хотел, чтобы роман вышел необычным, но чтобы необычность его проступала перед читателем постепенно. Я надеюсь, что роман вышел захватывающим, но он — не фэнтези и не боевик. Название романа — великое дело. Для этого романа я искал его года два. И придумал, и удивлен, насколько хорошо оно подходит. «СУТЬ ОСТРОВА» — вот его название. Роман состоит из двух равных частей, каждая из которых имеет свое подназвание. Первая часть: «Суть о'строва» Вторая часть: «Суть острова'». В первом случае слово «суть» существительное, во втором — глагол множественной формы (суть = имеют место быть), в первом случае слово «острова» — существительное единственного числа в родительном падеже, во втором — «острова» — существительное множественного числа в именительном падеже. Общее название — читается вслух на усмотрение читающего.

Автор.

---

— Господин Ромеро?

— Я самый, присаживайтесь.

— Леон Ромеро, уроженец города Ур?

— Ну, да. А ты-то кто? Что за допросы? Мне сказали, что у вас конкрет…

— Сука!!! — Крикнул я от души, и очень понадеялся, что крик мой не долетит до его охранников, по совместительству офисных менеджеров. А долетит — драки будет не избежать, потому что Анджело парень крупный, но двоих-троих вооруженных — не удержит… И уже тоном ниже, зловещим шёпотом:

— Сука-а-а… Долго же я тебя искал. Моего дядю помнишь?

— Чего??? — Ромеро оказался вдрызг ошарашен моими воплями, и если бы не мой кольт у него на кадыке — проорал бы не тише моего, а так — прохрипел. — Чего надо?

— Мигеля Рваного помнишь? В восемьдесят пятом году которого ты урыл?

— Я? Что это еще за протыки? Да я его с самой посадки больше в жизни никогда не видел!..

— Это мой дядя и мне плевать, видел ты его потом, или нет. А факт таков, вернее два факта: он в тюряге помер во время следствия, без грева, без лекарств, до суда не дотянув, а другой факт — это ты его туда определил, себя выгородил… Молись, гадина. Я еще сомневался…

— Ты псих ненормальный! Убери, убери волыну, я там ни при чем! Я к твоему дяде вообще касательства не имел!

— Н-на! Еще цапнешь за ствол — помрешь на месте… Тихо. Сиди тихо, три шишку, а то еще поставлю. Успокоился? Вот что, Леон Ромеро, я не дурак и не псих, и даже, строго говоря, не убийца… Но тебя, суку!!! Сидеть. Я все проверил, я все показания читал… Это был родной брат моего отца, он мне был заместо отца… Он паровозом пошел, а ты выкрутился. Ты и покойный Доба, оба чистенькие остались.

— Погоди. Но на троих нам бы каждому еще больше отломилось, чем одному, а Мигеля все равно уже взяли… так бы каждый из нас поступил на его ме…

— Цыц, падла! Каждый из вас на воле веселился, а дядя мой подох прямо на нарах…

— Ну а я-то при чем?

— При том. Сиди тихо, я позвоню. Шелохнешься — две пули в яйца, а две в глаза. Але?.. Это я. Ну, короче, это он. Нет, я нормальный, и это — он, стопудово — он. И я имею с него получить… Еще чего! Какая еще Пайп? Что она уже подписала?.. Ничего я не забыл. Да мне хоть… Але, да… Кому передаешь?.. Я… Да, слышу. Я помню, зачем… А потому что я имею полное право с него по… Ни фига себе! Меня?.. За что? Я никого не подставляю, и я в своем пра… Погоди, шеф, но ты же сам клялся-божился, что он твоим другом был… Я не психую, я слушаю… Но… Но… да. Я понял. Чем я буду божиться по телефону? Хорошо. Лягавый буду, если я его трону без надобности. Но если он, не дай бог… Хорошо, я понял. Все, у меня трубка садится. Все….

— Слышал, сколько у тебя заступников? Старый урод… командует тут еще… Совсем нюх потеряли, все всё забыли, понятия, принципы, все всё за бабки меняют… Ничего, и без указов разберемся… Слишком много боссов развелось и все угрожают… Короче… Эта… Пайп — да? — передала, чтобы ты подписывал. Ты куда полез крыса??? Ты какую кнопку нажал (У Ромеро в кабинете не было тайных кнопок и мы об этом знали. А была бы — предварительно бы перерезали.)? Ну-ка показал… Нитро…глице... рин. Что за хрень такая? Короче: подписывай заявление и хиляй крупным хилем на все четыре стороны. Профсоюз распускается. — Ничего себе мужик ошалел, даже и про страх забыл, и про екнувшее сердце:

— То есть, как это распускается? Ты его, что ли, распускаешь?

— Не важно кто. Делай что тебе говорят и дыши. Одна твоя подпись осталась. Но помни, падла, встречу тебя в более уютном месте — тебе не жить, меня никто не остановит. Я не посмотрю… гадина! Ты еще смеяться!!!.. — На этих словах я так вошел в роль, что и сам испугался пистолета в руке, так и захотелось нашпиговать до смерти перетрусившего Леона Ромеро свинцовыми цукатами.

— Я… не… тебе же приказали… — И ладонь выставил, видимо, пули ею ловить.

— Подписывай, и пожалуйста, как можно быстрее. Тебе хочется жить — и мне не меньше. Я за такую вонючую чушку как ты, в непонятное не собираюсь, но если ты еще хоть слово…. Вот здесь вот. И здесь. И здесь. И еще здесь, здесь и здесь. Все. Час тебе на сборы, тебе и твоим свиньям. Пусть тоже напишут. Или пусть рискнут остаться, это будет даже смешно. Но десять минут из конуры не выходить. Чао.

С этими словами, я покинул кабинет, моя часть работы на этом была почти завершена.

Кохен — просто супермен, еще быстрее моего управился: стоит под дверью, ухмыляется, а парня, Анджело, отослал к другой двери, ведущий в общекабинетный предбанник.

— Что, Джордж, стоишь, гримасы строишь? Порядок у меня, а у тебя?

— Как видишь. Давай, ходу отсюда. Ну-ка покажи подписи? Нормально. Эй, — Анджело, на, передай Карлу. — Я оставил пятерых ребят и Карлика на официоз, а мы — домой, в головной офис. — И, предупреждая мой вопрос о причинах спешки: — Генеральный приказал, это ему не терпится выслушать, больше ничего такого «пожароопасного».

— А Карлик что?

— Карл проследит, чтобы члены профсоюза, который пока еще есть, за сегодня и завтра написали заявления о выходе и подписали бы новый трудовой договор, каждый индивидуально, двухсторонний: работник и администрация киностудии. Там, в условиях, все не хуже, а как бы лучше для каждого, чем в прошлом договоре, но без профсоюза, что и требовалось. А уж там дальше, когда обживутся без профсоюзов… Время покажет.

— А мы? Где тут место «Сове»? — спрашиваю Джорджа, а сам думаю ну совершенно не о деньгах и не о «Сове»… Думаю и хочу спросить, и боюсь спрашивать… Поташнивает слегка, нет, не от страха…

— Мы — это весь набор юридических и охранных услуг, взамен того отребья, которое профсоюз привадил к студийной кормушке. Вот так вот. Что тормозишься, Рик, что с тобой? Может быть, этот гангстер тебя напугал? — спрашивает Кохен и ржет, зараза… Он ведь слышал там, за дверью, если не все, то основное.

— Как… ну, наша дамочка?.. Когда с компрой ознакомилась?

— Как по маслу. Боже, ты бы видел, как она рыдала… Сказала, что повесится.

— А ты?

— А я… Вы же католичка, говорю, что вы мелете, сударыня? Грех замаливают добрыми поступками, а не покрывают смертными грехами. У нас, говорю, как в банке: своего добились — и забыли навсегда, утешьтесь.

— Так…

— Вот и все… Как она рыдала… Говорила, что все двадцать лет молилась и каялась, и что нет ей прощения… А я ей говорю: есть прощение, и на Небесах, и здесь, на грешной земле. Эта подпись — первый шаг к истинному покаянию… Что-то там про гордыню приплел, ну, не мне тебе рассказывать, ты же сам у нас парень жох, язык без костей…

Бросать надо, к чертовой матери, всю эту службу поганую, эту драную «Сову»… Я не гожусь для этой работы, мне она не по плечу… Сказать, что мне стыдно было слушать похвалы Кохена в мой адрес и его похвальбу, — это ничего не сказать, благо что Кохен, весь в неостывшем азарте и в предвкушении наград, не смотрит на меня, к тому же и за рулем… Да, не гожусь. Дело не в стыде, и не в совести, и не в чем-то там таком… Цельным, увесистым человеком надо быть, а не рваным гондоном на сыром ветру. Отрыл я постыдный компромат на благонравную католичку, примерную мать семейства, с помощью этого мощного рычага развернул ее в нужную нам позу… И радуйся: молодец, справился! Если же, вдруг, ты содрогаешься от жалости за нее, представляя, каково ей будет жить дальше, низвергнутой с престижной должности, вынужденной каждый день смотреть в глаза своим любимым: незаконнорожденному сыну и обманутому супругу, не имеющей ни малейшей возможности отомстить обидчикам и свидетелям ее позора, — то, милый мой, стригись в монахи, а еще лучше — заранее стыдись последствий своих поступков и избегай их совершать. Но когда ты сначала жертву загоняешь в обеденный угол и перекусываешь ей горлышко, а потом уже начинаешь плакать горючими слезами, бессильно наблюдая, как твои слезы и слюни смешиваются в единый ручеек с ее кровью — то нет тебе уважения и оправдания, ни от хищников, ни от вегетарианцев.

Надо что-то решать…

— Чего ты там бормочешь, Рик? Мала премия?

— Нет, господин директор, премия — самая то. Это я спасибо выговорить не мог, спазмы в горле от радости.

— Да? Тогда ладно, а вид у тебя какой-то грустный. Ну, что парни, еще по кофейку врежем? Могу рому добавить, по корабельному обычаю, сегодня — всем нам можно. Молодцы… И тебе, Рик, тоже просто кофейку, без укрепления?.. Хорошо, судари мои, и я тогда простого, чтобы не отрываться от народа. Вот-вот ко мне важные гости заявятся, тогда я вас быстренько попрошу из кабинета, а пока — кофе, братцы, втрое лучше в кругу своих. С ними-то — бизнес, а с вами — отдых. — И все по плечам нас с Кохеном треплет.

Через три дня, в пятницу, опять меня посылают на студию, на этот раз — умять мелкие, чисто технические детали договора, наши со студией. Я бы мог и кого помладше прислать, но — его Величество Случай: из тех краев мне было весьма удобно заехать за Шонной, в одну редакцию, где она материал сдавала…