О`Санчес - Суть острова

• Название: Суть острова
• Автор: О`Санчес
• Жанр: Современная проза

Роман завершен. Я хотел, чтобы роман вышел необычным, но чтобы необычность его проступала перед читателем постепенно. Я надеюсь, что роман вышел захватывающим, но он — не фэнтези и не боевик. Название романа — великое дело. Для этого романа я искал его года два. И придумал, и удивлен, насколько хорошо оно подходит. «СУТЬ ОСТРОВА» — вот его название. Роман состоит из двух равных частей, каждая из которых имеет свое подназвание. Первая часть: «Суть о'строва» Вторая часть: «Суть острова'». В первом случае слово «суть» существительное, во втором — глагол множественной формы (суть = имеют место быть), в первом случае слово «острова» — существительное единственного числа в родительном падеже, во втором — «острова» — существительное множественного числа в именительном падеже. Общее название — читается вслух на усмотрение читающего.

Автор.

---

— В какой?

— Шутка такая. Не в сракной, а в красной, игра слов. Оп па… Поехали.

Безногого знакомца звали очень смешно: Титус. Впрочем, откликался он и на Августа. Смуглый, скуластый, видимо, с индейскими примесями, лет сорока на вид. Ног у него не было по самые ляжки.

— Титус Август!

— Ну, я.

— Пожалуйста без «ну», господин Август, храпеть вы будете в спальне, но не в аудитории. Если вы не читаете, то хотя бы другим не мешайте. И не мните, пожалуйста книгу. И если вам что-нибудь непонятно — поднимите руку, позовите, спросите, я подойду и отвечу по мере моих скромных возможностей.

— …положеннных мне Господом, — прошептал Титус, кривляясь украдкой в сторону Сигорда. Голос его был хрипл, потому что он действительно заснул прямо за столом, даже и не пытаясь, в отличие от Сигорда, читать и слушать пресные спасительные благопоучения. Титус рукавом утер слюнявые спросонья губы, попытался зевнуть со стиснутым ртом, потом все-таки прикрыл ладонью…

— Скука. По идее, это она бы должна читать нам божественное, жития святых, или еще какую чудь, а она…

— Да тише ты, опять сейчас наорет…

— Слушай, точно как в школе, да? Жил и не думал, что за миску бесплатного супа вернусь в прежнее униженное состояние…

— Это точно. Но ты потише. Можно же так кемарить, без храпа. Сколько там до обеда?

— Скоро уже. А ты что, думаешь, ты не храпишь? В каждой ноздре по свистульке.

— Да? Что, серьезно?

— Ну, это еще не храп, но сопишь знатно.

— Титус Август!

— Все, молчу я, молчу. Это с голоду…

Суп гороховый оказался наваристым, вторым блюдом прыгнула в желудок отварная рыба поверх настоящего картофельного пюре, а чай оказался пресным и полусладким.

— Это нам повезло с гороховым супчиком. Здесь на неделе в среднем пять дней постных, никакого тебе мяса и бекона, но на сахар и заварку — всегда жмотничают, даже и в скоромные дни.

— Да знаю я, — Сигорд улыбнулся новому товарищу, — я же здесь третий раз, я же тебе говорил…

— Ну а я сотый. Покурим? У меня есть заначка — пара штук.

— Опять заначка? Давай, Рокфеллер! При случае отдам, не забуду, не сомневайся.

— Да ладно… Вези скорей, а то после обеда сил моих нет — как курить хочется…

В приемке, в своего рода маленьком карантине, кроме них почти никого не было и никто не помешал им занять место в курилке у самого окна, с подоконником для Титуса.

— Поможешь барахло перенести? Матрас, подушку? — Сигорд ухмыльнулся и наморщил нос. Во всем мире люди одинаковы, хоть в обезьяннике, хоть в приюте, хоть лягавые, хоть калеки…

— Слушай, Титус, ты вообще… Я бы тебе и без курева помог. Не стыдно, а? Подмазчик хренов.

И вдруг случилось небольшое чудо: Титус Август смутился, аж уши заалели.

— Ну, извини. Привычка, что никто нигде никогда ничего никому «за так» не делает. Ты, я вижу, не из простецов, интеллигент?

— Был интеллигент, теперь я бомж. Почему так — не помню.

— Да я и не лезу с распросами. Я вообще не имею этой привычки — лезть в чужую душу. Дети есть?

— Есть. Сын, дочь.

— Взрослые?

— Да.

— А жена, родители? — Сигорд опять оскалил остатки зубов, но уже с некоторым раздражением, без улыбки.

— Это ты так-то не лезешь и не имеешь таких привычек, да? Не помню, я же тебе внятно сказал. — Сигорд не докурил почти треть сигареты и швырнул ее в унитаз.

— Ну все, все… Чего ты сразу распсиховался…

— Ничего. Я же тебя не спрашиваю? Не расспрашиваю.

— Это потому, что ты боишься.

— Чего это я боюсь?

— Что я начну подробно отвечать.

Сигорд прислушался к себе, засопел, не выдержал и рассмеялся, атмосфера разрядилась.

— Это ты верно меня пришпилил, не выношу чужих рассказов о «поломатой» жизни, да и сам помалкиваю. Я лично всем доволен.

— Оно и видно. Ну что, поехали обустраиваться? Ты что себе планируешь?

— Залезай. Ничего не планирую, завтра отсюда сдергиваю.

— А спасение души и тела? Ты же их уверял, что хочешь получить работу и крышу над головой?

— Я солгал.

— Да? В этом вместилище святости ты посмел солгать? Ну и?..

— Дальше буду бомжевать, есть у меня точка, пока живу, а там видно будет. А ты?

— У-у… Смотри, в черный список занесут, фиг потом у них переночуешь. Я здесь на неделю как минимум. Пока мне Пиночет колеса починит, да пока я более-менее отъемся здесь… Они меня знают, я калека без фуфла, алкоголизмом не отягощен, воровать толком не выучился… — Титус притворно вздохнул.

— А учился?

— Куда мне? — Титус вытянул руки ладонями вверх — две огромные сплошные мозоли подковами. — У меня же обе руки заняты, я ими хожу по белу свету, тележку свою катаю. Да, теперь я сюда, на побывку, а пока баба моя пусть от меня отдохнет недельку, а я от нее.

— Так у тебя что, и баба имеется?

— Регулярно имеется. А ты что думаешь, она бы иначе к себе жить пустила? Не-е-ет, бабы, брат, это такой практичный народ… Имеется, конечно. Но если говорить об удаче и материальных ценностях, даже и с моими руками-крюками — если что где подвернется — украду, естественно.

Ночлежная комната, небольшой зал на два десятка комнат, постепенно наполнилась гостями-постояльцами и их запахами, и несмотря на то, что суровые самаритянки-спасительницы дело свое знали, ежедневно и неустанно дочиста отскабливая людей и помещения от грязи, пахло в комнате довольно сильно, можно сказать смердело.

— Бывает — напердят, надышат, струпья расчешут — под утро хоть вешайся. Если насморк пробьет — считай повезло. Ну что, спать?

— А кто такой Пиночет?

— Я же тебе рассказывал, завхоз местный, из бывших воспитанников. Но все равно сохранил от прежней жизни привычку к пьянству и добросовестному труду — руки у него на месте. Я ему по электрической части помогаю, когда я здесь, в электрике он, можно сказать, не петрит. Кличка у него такая и зовут его Аугусто, тезка он мне. Только у него имя Август, а у меня фамилия… Спишь уже?

Нет, Сигорд не спал, он прикрыл глаза, терпеливо переждал, пока замолкнет словоохотливый Титус — о, захрапел, наконец — теперь можно всласть думать о будущем, хоть до утра.

Да, Сигорд искренне убеждал спасительниц, что хочет работу и крышу над головой, но вся его решимость исчезла без следа, стоило ему только в первый же день, первые два часа посидеть, послушать, пообонять, понаблюдать… Лучше под забором сдохнуть, или в обезъяннике… Вот это самое выражение про забор и обезъянник, под которым лучше сдохнуть, Сигорд подцепил несколько лет назад в обезъяннике же, у случайного соседа-бродяжки, и с тех пор присвоил его, пользовался как будто сам его выдумал, так оно ему понравилось… Чем, чем оно ему понравилось — гордостью, свободолюбием?.. Какая там гордость, при чем тут свобода?.. Скорее, лень и страх перед нормальными людьми, от которых отвык, от общения с ними отвык. И как же быть, на что решиться? Завтра он уйдет без благодарственной отработки и очень подпортит себе репутацию в глазах доброхотов; супу может быть и нальют когда, а чтобы опять мыть стричь, да стирать задарма — шиш с маслом! — Сигорд заворочался — и уперся подсердием во что-то твердое, приносящее резкую боль. Рука нашарила нечто холодное и твердое, коробочку странных очертаний… Ах, ты, елки-моталки! Это же станок бритвенный! Сигорд во время гигиентческих процедур, уже в самом конце, когда его стригли наголо, умудрился украсть старомодный станок под безопасное лезвие, вместе с коробочкой, пластмассовым футляром, да пакетик с пятью неиспользованными лезвиями. Если не ошмонают и не найдут — это будет клёво! Кому-то пустяк — а в жизни пригодится, пяти лезвий надолго хватит на самые разные нужды. Когда-то, в детстве, его учили таким вот лезвием затачивать карандаши и он научился…

Коробочка нагрелась, к телу правильно прижатая, теплая такая, гладенькая… Сигорд заулыбался в темноте, перелег на другой бок и заснул.

Сестрам-цистерианкам было не привыкать к людской неблагодарности, Сигорда отпустили легко, не занося ни в какие черные списки, но персонал в приюте более-менее стабильный, память у всех профессиональная — в следующий раз другого бедолагу облагодетельствуют, а этот неблагодарный бродяжка пусть ищет милосердие и бесплатный кошт в других местах.

— Ну, пока!

— За пока — мнут бока! Увидимся еще, Сигорд! Выпьем, закусим, посидим!

— Само собой, Титус Август, дружище. Я помню твой адрес, обязательно занесу должок сигаретный!

— Сам дурак. — Оба рассмеялись, еще немножко пополоскали руками в воздухе, изображая прощание и развернулись спинами: Титус исчез из окна приемного покоя на первом этаже, видимо, сполз с подоконника, а Сигорд побрел к себе в нору. Идти было где-то час неспешным ходом, впереди лежал день среда, почти целиком, не считая утра… Завтрака ему не полагалось, придется опять самому добывать. Сигорд вспомнил вдруг про заначку с червонцем, да про другую — с чаем, да бульонную — из осторожности он все свои ценности рассовал по разным местам, так что если дом жив — то и вещи, скорее всего, целы. Сигорд хлопнул себя по карману штанов, ощупал трофейную коробочку с бритвой и ускорил шаг. Потом остановился: нет уж, если что случилось, то уже случилось, а бегать он не мальчик. Возле уличной урны, на автобусной остановке, лежал здоровенный окурок, напомаженный, бабой выброшенный; Сигорд свернул было подбирать, но поймал на себе взгляд двух теток и отступил: нехорошо. И тут же пожалел: подумаешь, взгляды, зато бы покурил хорошего табачку… Но возвращаться поленился.