Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

• Название: Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта
• Автор: Мор Йокаи
• Издательство: Коровина
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Это не авантюрный роман, это роман об авантюристе, то есть о человеке, который выбрал авантюру своей профессией. Читателю предлагается решить интереснейший психологический конфликт: констаблер Гуго — так называли артиллерийского офицера в XVII веке — предатель и шпион. Более того: на суде он дерзко признается не в семи, а в двадцати двух смертных грехах, и среди прочих фигурирует людоедство и заключение пакта с дьяволом — весьма пикантные отклонения от честного и тернистого жизненного пути. Однако нельзя не признать обаяние, ум и отчаянную храбрость авантюриста. Какими ухищрениями судьба бросает Гуго в пограничные и конфликтные ситуации? Кто такой Гуго? Преступник или благородный герой, или жертва злого рока? Географический горизонт романа весьма широк — Польша, Германия, Голландия, Индия, океан. Мы постоянно пребываем в экзотических ландшафтах, где люди сомнительных призваний — гайдамаки, «рыцари козла», «тамплиеры», фальшивомонетчики, убийцы, ведьмы проявляют свою опасную активность. Повествование не просто любопытно, а захватывающе интересно в своем сложном и напряженном динамизме. Совершенно отсутствуют общие места, прозаизмы, утомительные пейзажные или философические периоды. Действие и только действие, сюрприз каждой следующей минуты! Неподражаемый юмор в передаче ситуаций, фразеологии, костюмов, бытовых подробностей жизни монахов, разбойников, дворян, шарлатанов оригинально сочетается с трагической интонацией, восходящей в чисто романтический пафос. Роман «Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта» вполне можно сравнить с лучшими произведениями подобного жанра, что делает честь многосторонности дарования его создателя — классика венгерской литературы Мора Йокаи.

---

А пещерный ход шел все дальше, и встречались нам иногда дивные, сверкающие кварцем и горным хрусталем залы, полные причудливых изваяний. И вдруг расширился путь, и что-то засияло в глубокой мрачной дали. Солнце.

— Свобода! Свобода! — закричал я и прижал Маду к груди.

— Свобода? Нет, всего лишь очередная неволя, — проговорила она кротко и печально. — Сейчас увидишь.

Мы шли обнявшись — дорога стала просторной. Свечей не требовалось, солнечный свет вел нас. Мы увидели голубое небо, побежали как безумные, чтобы охватить его взглядом, вдохнуть всей грудью. Наконец мы достигли края пещеры — перед нами простирался Остров-сад.

Настоящий остров, только окруженный скалами, а не морем. Повсюду скалы крутые и высокие, никакой дороги из долины или в долину, кроме тесной тропы, что привела нас сюда. Голые, вздымающиеся ввысь скалы, горные вершины, сдвинутые, словно башни гигантского собора, глубокие проемы, трещины в скалистых стенах; множество базальтовых колонн резко и прямо шли вверх, затем вогнуто изгибались, создавая впечатление разрушенного свода над Островом-садом, над круглым зеленым оазисом, пересеченным полосами обработанных полей; в южной стороне виднелся правильный квадрат огородов, окруженный пышными фруктовыми садами.

На головокружительной высоте из стены пещеры Пресьяка бил ручей, сначала распыляясь об острые камни и образуя вечную радугу над сей обетованной землею, а затем спускаясь прихотливой серебряной змеей. Сквозь прозрачный туман виднелись белые домики.

— Здесь нам предстоит жить — тихо сказала Мада. — Нам никуда не уйти отсюда. Гайдамаки поселяют здесь тех, кто недостаточно храбр для их ремесла или же устал от бесконечных опасностей, или не хочет расстаться с полюбившейся женщиной. Так они и живут здесь все вместе, трудятся, обрабатывают землю, и мир для них замкнут этими скалами.

Остров-сад и заключал тайну загадочного могущества гайдамаков. Благодаря этой сокровищнице они столь долго и успешно противостояли владыкам окрестных земель.

Тайная, неистощимая кладовая. Остров-сад, когда гайдамаки открыли его, представлял собой жалкую пустошь, где росло несколько чахлых сосен. Не то что людям — и зверям здесь было не прижиться, если бог крыльев не дал. Источников не было, копать колодцы в твердой породе оказалось бесполезно. Тогда-то и надумали гайдамаки отвести ручей в пещеру Пресьяка с противоположной скалы: далее, через трещины и расселины вода нашла путь в чащу Острова-сада, а затем уходила в землю, дабы вновь выйти на поверхность в соляных копях Шинявского.

Отведенный ручей преобразил затерянную в скалах долину. Чахлые деревья срубили, на их месте появились обработанные поля, остальные сосны великолепно разрослись, в мягком климате защищенного от ветра «острова» прижились самые чувствительные растения. Даже люди, заброшенные сюда судьбой, изменились, хотя гайдамаки, разумеется, ссылали на Остров-сад только тех, кто не мог или не хотел примириться с их дикими и жестокими нравами. По себе скажу: внешний мир полностью забывался, человек здесь жил радостно и прекрасно, словно какой-нибудь король в изгнании; много чего доставалось на мою долю, знавал я и суровое спокойствие отшельника, и бесшабашность опьянения, однако истинно счастлив был я только здесь.

Извилистая тропинка, вырубленная в крутой скале, удобно спускалась из пещеры Пресьяка в долину. Мада, вероятно, не раз бывала на «острове», она даже говорила мне, в каком доме кто живет. Детишки бежали ей навстречу, обращались по имени, хватали нас за руки, зазывали к себе в дома. При нашем приближении зазвонил колокол на небольшой колоколенке. Впоследствии, когда я имел возможность разглядеть этот колокол, из круговой надписи на нем я узнал, что колокол сей когда-то принадлежал беловежскому монастырю и, видимо, был похищен оттуда.

Да, все здесь было разбойничьей добычей. Роскошное полотно и кашемир, женские платья из тафты и шелка и сами женщины — разбойничья добыча со всех окрестных земель. Однако похитители и похищенные жили среди сего награбленного добра в простодушном счастии подобно Адаму и Еве в раю, когда одежды еще не было и в помине.

Впрочем, для них все это великолепие и не было кровавой добычей. Они знай себе пахали, сеяли, собирали зерно, избытки урожая относили в пещеру, а взамен получали от недавних своих сотоварищей разнообразную утварь, дорогие украшения и одежды. И колокол был украден специально для Острова-сада.

В этой открытой гайдамаками долине не водилось никакого зверья. Привести крупных животных… трудно, даже невозможно. И протащили разбойники сквозь тесные проходы и коридоры телят, ягнят и поросят, привязав из за ноги к жердям. В результате мяса, хлеба и овощей стало так много, что никакая сила в мире голодом не могла принудить к сдаче обитателей пещеры Пресьяка. Если бы полякам удалось разрушить отводный канал, процветанию Острова-сада настал бы скорый конец, плодородная долина превратилась бы в пустыню, люди и животные погибли, а великолепные фруктовые деревья высохли бы в первое жаркое лето. Потому-то пуще всего разъярились гайдамаки на попытку осаждающих уничтожить живительный источник.

Население Острова-сада жило наподобие общины Авраамовой в земле обетованной. Старейший — патриарх — всем руководил, давал работу, распределял каждому долю от урожая, и каждый получал сколько надобно для себя и домочадцев своих. Священника не было, как у верующих в Иегову до Моисея. Воскресения не соблюдали. В погожие дни работали, в дождливые отдыхали. Грехов не замаливали, ибо греха не творили. Не странно ли: там, где каждый глава семьи был по меньшей мере грабитель, не знали распрей из-за имущества, не слышалось здесь брани и сквернословия, а женщины, насильно похищенные и ни перед каким алтарем не дававшие клятву верности, умели хранить верность так, что чужой мужчина не мог сказать даже, какого цвета у них глаза.

По нашем прибытии пригласил нас патриарх по имени Журавль к трапезе. Созвал и поселенцев — человек около восьмидесяти. Все они в прошлом были разбойниками, наводящими ужас на людей, а ныне — мирные пастухи и пахари. После пиршества повел нас патриарх к ручью, и мы по-братски выпили из общей тыквенной чаши свежей воды — другие напитки здесь не в ходу. И разбили тыквенную чашу в знак нерушимости нашей дружбы.

Затем выбрал старик место для нашего будущего дома. Площадку обозначили колышками. Жители дружно помогали: один валил деревья, другой пилил, строгал — вся община трудилась для новых поселенцев. За два дня подвели дом под крышу, снабдили необходимой мебелью и утварью. В хлеву стояли корова и коза. Спросил меня Журавль, к чему лежит мое сердце, какую работу мне поручить. Понял я — придется здесь работать, а этому меня не учили ни в школе, ни в походном лагере. Выбрал кузнечное дело — по крайности будешь держать в руках железо, без него мне и жизнь не в жизнь.

Примирился я со своей участью довольно скоро. Плен усыпляет, затуманивает разум человеческий, особо если учесть, что стены темницы сдвинуты из могучих скал и свод небесный — единственное окно. И под стены не подкопаешься, и к окну не взберешься, о побеге не помышляй. Трепыхнешься разок-другой, да и затихнешь.

Вот и я вполне свыкся с новой жизнью: целыми днями работать в кузнице, приходить домой, где на очаге что-то варится-парится, и выслушивать от жены разные разности по хозяйству. То пожалуется, что утенок задохнулся в яйце, то совета моего спрашивает, отчего коровье молоко свернулось: то ли от кислого щавеля, то ли от травы шандры, настоем которой был прополоскан подойник.

А когда моя разлюбезная Мада, стыдливо зардевшись, шепнула мне секрет, который заставляет мужское сердце сильнее забиться от радости, решил я, в простом своем ликовании, что ничего мне больше в жизни не надобно, и целыми днями думал: предстоит мне вскорости стать отцом и жить счастливо на этом клочке земли. Была эта мысль подобна древесному корню — прирастила она меня к той земле.

Как дорогá мне сделалась с той поры моя добрая, славная Мада!

И какие бы блага ни сулила мне судьба, каким бы разнообразием приключений ни прельщала — я не променял бы на них свою дорогую Маду и скромный наш дом, откуда при моем приближении раздавалась звонкая песня.

Колтук-денгенеги, или Нищенский посох

Я растворился в своем тихом счастье, и миром моим стал окруженный скалами Остров-сад; жизнь моя плыла в нежных улыбках и словах, коими добрая Мада встречала меня по возвращении.

Работали мы в кузнице до полудня, а потом каждый мог заниматься своими хозяйственными делами.

Сидел я как-то раз на крыльце своего дома и плел из красных ивовых прутьев колыбель: вдруг тень заслонила мне солнце, что склонялось за горные вершины (здесь солнце всходило летом около восьми, а к пяти уже наступал вечер). Я поднял глаза и вздрогнул, узнав Медведя.