Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

• Название: Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
• Автор: Лев Друскин
• Издательство: OVERSEAS PUBLICATIONS INTRCHANGE LTD
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

"Лёва умер в 90-м году и похоронен […] в Тюбингене. А родился он в 1921 году. Это была долгая жизнь, в ней было много тяжелого и много болезней. Но он был очень счастливым человеком, потому что его любили. Если вы прочтете "Спасенную книгу", вы тоже его полюбите. Ее рекомендую прочесть и тем, кто думает, что ценность и счастье человеческой жизни напрямую зависят от наличия и подвижности членов тела. Ее же рекомендую тайным и явным сторонникам эвтаназии. А тем, кто умеет любить "некрасивых ангелов" рекомендую книгу Льва Друскина в утешение. Упокой, Господи, душу ангела нашего Лёвушки!"

Юлия Вознесенская

---

Не нужно? Почему же?

"Все пропаганда, весь мир — пропаганда!"

Англичане бы съели, американцы бы съели, а вот советские люди отдали государству все до кусочка.

И еще одно поражает в этой книге. Свидетельствуют рабочие, интеллигенты, врачи, учителя, служащие Эрмитаж» — и все они русские. Как будто в блокадном городе совсем не было евреев.

Это, разумеется, не случайность. У сестры Даниила Александровича Иры в паспорте — еврейка. А у Даниила Германа, кроме фамилии, изменена и национальность. То ли он белорус, то ли кто другой — во всяком случае, не еврей.

Так в нашей стране удобнее.

В последние годы Гранин заматерел, стал маститым. Он всегда спокоен, немногословен, от него исходит какая-то недобрая сила.

Недавно он пышно справил свой шестидесятилетний юбилей.

По всему Союзу писателей шел нервный шепоток:

— А его пригласил…

— А меня не пригласил…

На этом вечере сильно подвыпивший Виктор Конецкий в присутствии 120-ти гостей произнес тост: "Все мы знаем, что Даниилу Александровичу не так уж много отпущено от Бога, и только своим великим трудом…"

Все сделали вид, что ничего не заметили, и Гранин тоже. Но я Конецкому не завидую.

Как-то летом, встретив писателя Н., Гранин рассказал ему, что вдова замечательного поэта Вагинова живет впроголодь. Единственный человек, который ее иногда поддерживает, — Николай Семенович Тихонов.

Гранин спросил:

224

— Может быть, и вы, Г. С, примете участие в благородном деле?

Услышав это, мы с Лилей так и взвыли:

— А сам?

Н. даже удивился: "Ну что вы!" И добавил:

— А какая картина Филонова висит у него в гостиной! Бесценная!

— За сколько же он ее купил?

Н. помялся, с опаской покосился на стенку, за которой жили Рытхеу, и сказал шепотом:

— Он не покупал, это подарок. Он получил его за то, что помог сестре Филонова устроиться в хороший инвалидный дом.

Помню, я сидел в коляске у ворот комаровского кладбища. Друзья, сопровождавшие меня, пошли поклониться Ахматовой, а я дожидался, положив руку на мохнатую голову Гека.

Это был первый ясный день после дождливой недели.

Вдруг я услышал голос:

— Лева, вам помочь?

Я поднял глаза: Гранин. Чего это он?

— Да нет, спасибо, — ответил я, недоумевая. Он кивнул и отправился дальше.

И тут я заметил, что подушечка, которую мне подкладывают под бок, выскользнула, упала и лежит в грязи. Так вот он о чем!

— Гек, подними, — сказал я.

И моя собака охотно мне помогла.

225

Государство моего духа

МОЯ КОМНАТА –

Мой мир — это моя комната. В каком государстве она находится? В государстве моего духа.

Между ним и соседней державой — открытая граница, и жена ежедневно пересекает ее, отправляясь за книгами и за продуктами.

Въезд к нам — без визы, но есть и персоны нон-грата. Территория для них, конечно, запретна, но, как и во все страны, засылаются иногда шпионы и лазутчики, и распознать их удается не сразу.

Диверсий, слава Богу, пока еще не было.

Мое государство не покоится на прочной финансовой основе. Оно бедное — беднее, чем Израиль. Мы целиком зависим от могучего соседа, и внешне нам приходится под него подлаживаться.

Наш сосед — великая страна с тысячелетней культурой: эта культура прекрасна, она входит во все наши поры, она воздух, которым мы дышим, но, к сожалению, зубы нашего соседа находятся слишком близко от моего горла.

Но я пишу и думаю все, что хочу. Хотя, разумеется, не

229

печатаю. И соблюдаю меры предосторожности. Недостаточные. Иначе я не могу.

И мои друзья, мои умные золотые друзья качают головами:

— Смотри! Вспомни о Чехословакии. Все до поры, до времени.

Но я ничего не в силах переменить.

КАКОЕ ЭТО ЧУДО, ЧТО Я УСПЕЛ-

Боже мой, Боже мой, что я делаю — зачем я пишу прозу?

В суматохе переезда на новую квартиру, кошек, вещей наспех беспомощно исписанных страниц, в меня вдруг ниоткуда ударили две строки:

Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Боже, дай подняться, дай собраться с силой.

Я лежал, я ничего не подозревал, а на меня обвалом пошло стихотворение — сразу, строка за строкой, и тут же стало теряться, пропадать. Сперва я ничего не сообразил, потом вскочил, выхватил тетрадь, но оно уже уходило и я не успевал — всюду оставались пропуски. Но я напряг память и вот — почти все они заполнились.

Неужели я успел? Какое это чудо, что я успел!

Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Боже, дай подняться, дай собраться с силой.

Я тебя не видел, я тебя не знаю…

Дай прожить, ладони кровью не пятная.

Огради от злобы, охрани от муки,

Я тебе целую сморщенные руки.

Даже если вправду нет тебя, Владыка,

Упаси от раны, удержи от крика.

Сжалься надо мною, сделай землю милой…

Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Для чего я пишу прозу?

230

О БОГЕ-

Верю ли я в Бога? На этот мучительный для меня вопрос я отвечаю отрицательно.

Но горюю и завидую, потому что верующим легче.

Я поэт, я знаю, что такое подсознание и интуиция. И все же главное для меня — понять.

И я изо всех сил старался понять.

Я перебирал в уме десять заповедей: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего своего… И недоумевал: ведь это кодекс любого порядочного человека.

А люди глубоко верующие крали, желали жену ближнего своего, устраивали войны, и два священника именем Божьим благословляли каждый свою армию.

Я жадно расспрашивал верующих. Они не обижались, но отвечали:

— Сначала надо уверовать, а не понять. Понимание придет потом. А если не придет, это тоже не имеет значения. Главное — вера.

Лишь один человек (довольно, цинично) попробовал объяснить:

— Вот предположите, что вы евнух, а я нет — и перед нами обнаженная женщина. Сумеете ли вы понять мои ощущения?

— Да, — ответил я, — сумею. У нас с вами есть общее — язык. Вы мне обо всем расскажете. Ощутить не смогу, а понять смогу.

Я прочел изумительную книгу отца Сергея Желудкова "Почему и я христианин?" Меня потрясло, с каким бесстрашием и с какой честностью он собрал в начале книги аргументы противников религии.

Я убедился: человек вышел на бой с открытым забралом.

Но когда началась эта схватка, она началась с того же:

— Сперва надо уверовать.

И я продолжаю задавать себе и другим все те же вопросы:

— Почему умирают маленькие безгрешные дети? Почему

231

войны? Почему вчера в нашей парадной злодей убил женщину? Почему Бог это допускает?

Кто-то привел мне мысль Бердяева, что Бог не околоточный. И добавил:

— Человеку дана свободная воля.

Но если Бог равнодушен к моей судьбе, во всяком случае, пока я не уверую, да в общем-то и потом, то какая разница, существует он или не существует?

Я понимаю, что с точки зрения верующих я кощунствую. Но я не хочу кощунствовать. Я просто пытаюсь понять.

Я знаю изречение: "Не мудрствуйте лукаво!"

Но если Бог дал мне свободную волю, то он дал мне и разум. Дал ведь для чего-то? Почему же я не имею права размышлять?

Меня упрекают:

— Ты хочешь создать Бога по своему образу и подобию, ты хочешь, чтобы у него были твои понятия о добре и зле.

Разумеется.

Если есть Бог, которому для каких-то иных, высших, непонятных мне целей нужна смерть невинного ребенка, то он мне просто враждебен, и дай Бог, чтобы его не было.

Не трогает меня и мысль повторяемости жизней. Если я являлся в прошлых своих превращениях Наполеоном, деревом или тигром, но не могу соединить это памятью воедино, то что мне с того?

Не волнует меня также идея, что я частица мирового духа. Умру — увижу. А пока — почему это должно меня утешать? Какой с этого толк?

Я не могу, к сожалению, читать философии, тем более религиозной. У меня иной склад ума.

Я спросил:

— Кого мне прочесть из философов? Кто легче? Мне посоветовали Спинозу.

Это было действительно совсем просто. Но где-то на третьей странице внимание отвлеклось, и я потерял одну мысль. Одну — а все здание рухнуло. Выпало логическое звено, и цепь разорвалась и обессмыслилась.

232

Я почувствовал безмерное уважение к философии и страх перед ней.

Геннадий Гор без конца рассказывает мне суть бесчисленных философских учений. Я слушаю его всегда с острым интересом, хотя наутро все путаю и забываю.

Но и он однажды сказал мне:

— Истин много. Поэтому в философии я ищу не истину, а красоту.

Возвращаюсь к религии.

Повторяю: мое неверие — мое горе. Для меня Бог — зто лишь символ нравственного начала. Я следую всем десяти заповедям. Я не краду, не желаю жены ближнего своего (вероятно потому, что люблю свою), не совершаю подлостей, борюсь, как умею, со злом.

Мне говорят: