Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине

• Название: Русский самородок. Повесть о Сытине
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1966

Автор этой книги известен читателям по ранее вышедшим повестям о деятелях русского искусства – о скульпторе Федоте Шубине, архитекторе Воронихине и художнике-баталисте Верещагине. Новая книга Константина Коничева «Русский самородок» повествует о жизни и деятельности замечательного русского книгоиздателя Ивана Дмитриевича Сытина. Повесть о нем – не обычное жизнеописание, а произведение в известной степени художественное, с допущением авторского домысла, вытекающего из фактов, имевших место в жизни персонажей повествования, из исторической обстановки.

---

И книга за книгой пошли в народ: «Выделка кож-мостовья», «Русская резьба по дереву», «Набойки в России», «Как делают игрушки», «Русское кружево, узоры и сколки», «Как переплетать книги», «Абрамцево и его значение в русском искусстве и кустарном деле» и другие.

Вышла книга и Селецкого с Бедринским.

ЧЕХОВ И «РУССКОЕ СЛОВО»

Идея «Посредника» была близка и Чехову. С Иваном Дмитриевичем у него с первой встречи были деловые и дружеские отношения. Скоро в числе авторов в сытинских изданиях сверкнуло и имя Чехова. Появились в продаже его рассказы, вышедшие отдельными брошюрами.

Сытин понимал запросы деревенских читателей и предвидел, что произведения Чехова не сразу пробьют себе просторную дорогу к сердцу потребителя духовной пищи, едва усвоившего первые азы грамотности. Поэтому и тиражи книг и брошюр Чехова Сытиным предусматривались с учетом этой «интуиции», ибо – так казалось издателю – Чехов ближе к городу, нежели к деревне.

В одном из первых договоров между издателем и Чеховым (от 16 декабря 1893 года) тираж сборника чеховских рассказов определен в десять тысяч экземпляров, с оговоркой издателя: «Печатать в два приема по пять тысяч», и с обязательством автора: «Если почему-либо цензурой не будет пропущен какой-либо из рассказов, я, Чехов, обязуюсь доставить Т-ву Сытина взамен недозволенного новый рассказ в том же количестве печатных листов».

Через два дня после подписания договора с Иваном Дмитриевичем Чехов писал Суворину:

«На днях я был у Сытина и знакомился с его делом. Интересно в высшей степени. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею. Сытин умный человек и рассказывает интересно. Когда случится Вам быть в Москве, то побывайте у него на складе, и в типографии, и в помещении, где ночуют покупатели. 2300 р. я взял у него, продав ему несколько мелочей для издания.

Ваш А. Чехов».

Впоследствии Чехов был вынужден письмом предупредить товарищество И. Д. Сытина о том, что он продал свои авторские права и что печатать его произведения дозволено только одному Марксу.

Сытин, узнав об этой, невыгодной для автора, сделке сыпал упреки по адресу Адольфа Федоровича Маркса. Но упреки и ругань были только в разговорах с друзьями и работниками товарищества. Чехову по этому поводу Иван Дмитриевич писал тогда совсем в ином духе:

«Многоуважаемый Антон Павлович,

я обо всем всех уведомил по Вашему письму и, разумеется, ничего печатать в дальнейшем не будем. Вот благодать-то делает Маркс: это не по-суворински размах богатыря. Сколько он сделал усилий на распространение в народе хороших книг. Сообщаю количество имеющихся непроданных ваших книг: „Палата № 6“–4126 экз., „Именины“–3800 экз., „Жена“ – 4355 экз., „Повести и рассказы“ – 3248 экз. Вот в каком положении наши книги. Далее, разумеется, „Посредник“ печатать не будет.

Желаю Вам доброго здоровья и всего лучшего.

Ваш покорный слуга

Ив. Сытин».

Но и после этого добрые, дружеские отношения между Сытиным и Чеховым не нарушались. Сытин бывал у Чехова в Мелихове, и каждый раз, когда Чехов приезжал в Москву, Иван Дмитриевич неизменно встречался с ним по-приятельски. Чехов, получив гонорар с издателя Маркса, строил себе дом в Ялте. Сытин, разбогатев от книжной торговли, приобрел за пятьдесят тысяч рублей имение у прогоревшего на конных бегах князя Несвижского. Имение это, площадью более четырехсот гектаров, в пятидесяти километрах от Москвы, называлось Берсеневкой. Бесшабашному пьянице и прощелыге князю некогда было заниматься столь обширным земельным участком.

В одном из писем Чехову Сытин умоляет:

«Достоуважаемый Антон Павлович!

Очень все ждут Вас в Москве, когда это Вы наконец приедете? У меня с имением очень не ладится. Дайте, пожалуйста, хорошего недорогого работника, – нет хороших людей. Жду Вас, чтоб послать за агрономом по Вашему адресу; если имеете в виду, то будьте добры пришлите работящего человека.

Уважающий Вас и слуга покорный

Ив. Сытин.

Ради бога, простите за беспокойство».

Вскоре после ходынской катастрофы и коронования Николая Второго в Москве Иван Дмитриевич встретился с Чеховым в «Гранд-отеле».

– Уж сколько раз я говорил вам, Иван Дмитриевич, и не перестану убеждать вас. Открывайте свою собственную, народную газету! – снова настаивал Чехов. – А вы деньги бросаете какому-то князю за имение. Зачем вам оно? Не хватает вам разве хлопот со своим товариществом? Или на Валовой семье тесно? Не то, не то, Иван Дмитриевич, газету вам надо, народную…

– Не справлюсь, Антон Павлович!.. Не по мне груз.

– Не вам бы это говорить, Иван Дмитриевич, разве вы не умеете находить людей, которые такую вам помогут создать газету, что дай боже!

– А вы поможете?

– И я чем могу – помогу.

– Боюсь, Антон Павлович. Мешать станут, сам Победоносцев и губернатор московский, князь Сергей Александрович препятствовать будут и прихлопнут. Они мне за книжки графа Льва Николаевича до гробовой доски не простят.

– Ну, это как сказать, будем на волю провидения надеяться, а я уверен, что Иван Дмитриевич еще долго поживет. Вот за себя я не ручаюсь. Проклятая чахотка. Как врач вам говорю.

– Что вы, что вы, Антон Павлович, Ялта явится вам спасением, продлит годы вашей жизни. И Лев Николаевич там будет в Гаспре от вас по соседству, – жить вам да радоваться. А Лев Николаевич тот вообще бессмертен.

– О нем другой разговор. А я вот о газете. Не принимайте за шутку. Конечно, газета должна быть либеральной, не в пример суворинской, с вольным душком, с некоторым риском. – Чехов взял валявшуюся на столике газету «Новое время» и, смеясь, прочел небольшую официальную заметку: – «Государь император соизволил повелеть: объявить благодарность киевскому купцу Наместникову за канарейку, поющую мотив „Боже, царя храни“». Каково событие!

– Не изрядное, – хихикнув, ответил Сытин. – У нас в Костромской губернии мужики и не такие басни да анекдоты про царя рассказывают. Слыхал и от офеней немало.

– Иван Дмитриевич, о канарейке это не простой анекдот, а правительственное сообщение. Хотите еще одну штуковинку прочту? В газетешке «Русское слово», которую стряпает небезызвестный – и глуповатый доцент Александров, появилось весьма знаменательное стихотворение… – Чехов покашлял и сказал: – В этой газете заведен уголок «Альбом русского слова». В сей альбом редактора-издателя Александрова поступило стихотворение «Лес дремучий» из неизданных стихотворений Кольцова. И есть даже приписка о том, что печатаемое стихотворение прислано в редакцию из Воронежа госпожой Екатериной Михайловной Алябьевой и написано якобы поэтом Кольцовым для ее бабушки. Слушайте, Иван Дмитриевич, внимательно:

Ах зачем же ты призадумался,
Лес дремучий, зачем затуманился?
Если холод теперь, – будет снова тепло.
Кто ж горюет о том, если лето прошло?
– Сам я знаю о том, что уж осень теперь,
А всё лета мне жаль, – отвечает мне лес.
Необъятной стеною стоя предо мной
Да кудрявой вершиной покачивая.
Распахнись, развернись,
Оглянись, осмотрись —
Всюду жизнь одинаково
Даст пример нам понятный для всякого.
Утро жизни прошло, – не воротится,
Рок велит покоряться судьбе,
А затем обо всем у вас спросится,
Как мы бились в житейской судьбе…

– Я думаю, – добавил Антон Павлович, – что последнее слово в стихотворении было «борьбе», но ужасно осторожный Александров заменил его…

– Стих вполне благонамеренный, только слабоват для Кольцова, – отозвался Сытин.

– Основное здесь в заглавных буквах строчек. Это акростих. Читайте сверху вниз! – Чехов подал Сытину газету.

– Але-к-санд-ров ду-р-ак! – прочел Иван Дмитриевич и расхохотался. – Ловко поддели!.. Значит, это вовсе не Кольцов и никакая не Алябьева, а просто кто-то неизвестный подложил издателю изрядную свинью! А вы еще говорите, Антон Павлович, мне иметь газету?! Да я от стыда сгорю в этаком случае.

– Вас бог избавит от подобной напасти. У вас, Иван Дмитриевич, есть хорошая черта: вы не страшитесь умных людей. Умные вас никогда не подведут!.. А газета у вас будет, вы ее обязаны иметь, обязаны вырвать из рук такого вот дурака и сделать ее передовой в России. Поверьте мне, не пожалеете. Вы за одну рекламу сколько переплачиваете денег, а тут к вашим услугам полностью своя газета…

– Подумаю, подумаю, – начал сдаваться Сытин.

– Думайте без затяжки, побыстрей, по-сытински. Время сейчас очень подходящее для хорошей народной газеты…

Неожиданно разговор перешел на другую тему – о событиях, связанных с коронацией. Чехов не скупился и на серьезные слова, и на шуточки:

– Знаете, Иван Дмитриевич, сколько разных неприятностей произошло в самый момент коронации? Тут даже несуеверный человек, без всяких предрассудков, и тот поверит в роковую судьбину этого царя. Могу вам сказать доверительно: во-первых, когда генерал Набоков нес корону перед государем, то так разволновался, что хватил его понос, и Набоков, извините за нескромность, напустил в штаны, что в такой ответственный момент более чем знаменательно!.. А вот другой случай: князь Владимир, поправляя на царе порфиру, оборвал на нем цепь Андрея Первозванного, и она свалилась с плеч венценосца… Третий случай: во время коронации поляки поднесли царю золотое блюдо стоимостью двадцать четыре тысячи рублей. На блюде изображена шкура какого-то зверя с обрубленными когтями. Царь разглядел и сказал: «Дорог подарок и неприятен…» А Ходынка, Ходынка чего стоит. Тысяча сто тридцать восемь мертвецов!..