Анри де Ренье - Грешница

• Название: Грешница
• Автор: Анри де Ренье
• Жанр: Исторические любовные романы

Имя Анри де Ренье (1864—1936), пользующегося всемирной и заслуженной славой, недостаточно оценено у нас за неимением пол­ного художественного перевода его произведений.

Тонкий мастер стиля, выразитель глубоких и острых человече­ских чувств, в своих романах он описывает утонченные психологиче­ские и эротические ситуации, доведя до совершенства направление в литературе братьев Гонкуров.

Творчество Анри де Ренье привлекало внимание выдающихся людей. Не случайно его романы переводили такие известные русские писатели, как Федор Соллогуб, Макс Волошин, Вс. Рождественский.

---

Прибытие кавалера де Моморона, на носилках, освободило ее от этих дум. Его не без труда усадили в карету, где заняли место также мсье де Сегиран и мсье Паламед д'Эскандо, но, очутившись рядом с мадам де Сегиран, мсье де Моморон довольно скоро пришел в нечто похожее на хорошее настроение и рассыпался в комплиментах красоте своей невестки. Мсье ПаламеД д'Эскандо вторил его словам, посылая мадам де Сегиран тайные взгляды, не ускользнувшие от внимания мсье де Моморона, который решил, если бы ему вздумалось долечивать рану у брата, строго следить за невесткой и не подпускать к женщинам своего Паламеда, который довольно неожиданно, мошенник, оказался к этому как будто расположен. Мсье де Моморона это не устраивало, и он вовсе не собирался лишаться благосклонности своего любимчика.

V

Однажды утром, бреясь и прилаживая парик, маркиз де Турв был отвлечен от своего занятия странным происшествием. Сперва он счел было себя игралищем слухового обмана и засунул палец в ухо, чтобы таковое прочистить. Затем по его широкому лицу разлилось выражение удивления, причем он поднялся с кресла и остался стоять, внимательно прислушиваясь. Безусловно, он не ошибался. До него доносились звуки флейты, и мсье де Турв узнавал в них арию, которая была ему знакома и которая как будто исходила из комнаты, где недавно жил мсье де Ла Пэжоди. Комната же эта оставалась запертой со времени отъезда Ла Пэжоди с цыганкой, ибо мсье де Ла Пэжоди увез ключ с собой. Между тем, сомнения быть не могло, кто-то играл на флейте у мсье де Ла Пэжоди. Случись это ночью, мсье де Турв, будучи довольно суеверен, подумал бы, что музыкальный призрак мсье де Ла Пэжоди проник в его обиталище и что там дает концерт его тень, но после рассвета призраки не являются, а потому мсье де, Турв, решив самолично дознаться, в чем дело, выбежал на лестницу и вскоре очутился у двери в магическую комнату. Незримая флейта раздавалась в ней столь мелодично, что мсье де Турв на миг замер, очарованный, потом, толкнув дверь плечом, остановился на пороге, пораженный тем, что он видел.

Мсье де Ла Пэжоди, в утреннем одеянии, смирно сидел на стуле перед нотным пюпитром. При виде мсье Де Турва он отнял флейту от губ и встретил его приветственным движением, в то время как мсье де Турв, в съехавшем на сторону парике и наполовину недобритый, махал руками, не в силах говорить. Когда это ему наконец удалось, он разразился обычным для него потоком слов. «Черт возьми, хорош этот Ла Пэжоди, Исчезнуть, ничего не сказав, и появиться вновь, как ни в чем не бывало! Какими это судьбами ему удалось пробраться ночью в дом, когда все двери наглухо заперты? Или эта цыганка, за которой он отправился следом, научила его чарам, позволяющим ему не считаться с замками и проходить сквозь стены? Но словом он вернулся, а это главное, как и то, что он не разучился играть на флейте!»

Мсье де Ла Пэжоди спокойнейшим образом выслушал обращение мсье де Турва и претерпел его объятия но ответил самым холодным и недоуменным тоном, что он решительно не понимает, причем тут цыганка, что все это одно воображение и ни на чем не основано; что накануне он, действительно, присутствовал при отъезде цыган, но что затем он вернулся в турвовский особняк откуда и не выходил целый день; что, поужинав, он лег спать и, отлично проспав всю ночь, только что проснулся, свежим и бодрым; что, словом, все эти бредни о его отсутствии мсье де Турву приснились и что ему бы лучше о них молчать, если он не желает, чтобы его сочли спятившим с ума. Что он лично, Ла Пэжоди, не поступится из сказанного ни словом и назовет лжецом всякого, кто вздумал бы утверждать противное!

Этот превосходный ответ был дан с такой уверенностью, что мсье де Турв совершенно опешил и растерялся, не зная, рассердиться ему или рассмеяться, но во всяком случае вывел из него, что мсье де Ла Пэжоди дает им понять о своем желании, чтобы о его побеге с ним не говорили и вежливо считали таковой не имевшим места. Тем не менее, маркиз де Турв, будучи весьма болтлив и не умея ничего таить, не мог удержаться от того, чтобы не разгласить повсюду об этой новой шутке мсье де Ла Пэжоди, возвещая вместе с тем о его возвращении, что было неосмотрительно, ибо у мсье де Ла Пэжоди имелись враги, воспользовавшиеся этим ему во вред. Мсье де Ларсфиг был тому свидетелем и сообщил мне об этом в числе многих подробностей этого странного дела, которые я от него узнал и которые во многом почел бы сомнительными, если бы он не ручался мне в их точности. Итак, мсье де Ларсфиг слышал в двадцати местах, будто из слов мсье де Ла Пэжоди явствует с очевидностью, что он был похищен цыганской дьяволицей, с которой, по-видимому, бывал на шабаше, как это принято у цыганок, где и предавался с нею всем творящимся там бесовским мерзостям, но что эта адова дщерь, при помощи каких-то зелий или чар, отняла у него память об их преступных бесчинствах, дабы он не мог их изобличить и в них покаяться и был таким образом неминуемо осужден. Поэтому, быть может, он и вполне искренно утверждает, будто не выходил из своей комнаты в турвовском доме, но, чистосердечен он или нет, с этим Ла Пэжоди все равно опасно знаться и водиться, ибо он носит в себе яд ужасного греха, которым, сам того не зная, может заразить других, и мечен на лбу когтем сатаны. Впрочем, добавлялось к этому, если бы даже мсье де Ла Пэжоди и сохранил воспоминание о своем бесовском приключении, он едва ли бы старался от него очиститься, будучи по своим воззрениям вольнодумцем, безбожником и отъявленным нечестивцем, мало помышляющим о божьем суде. Мсье де Ла Пэжоди давно уже вознамерился быть проклятым и, не забывая о том, чего надлежит желать своему ближнему и ждать от небесного милосердия, разве не позволительно считать его уже отныне таковым?

Естественно, что никто так пламенно не поносил мсье де Ла Пэжоди, как мадам де Галлеран-Варад. В этом она усердствовала и растекалась хулой. Встречаясь с мсье де Ла Пэжоди, она крестилась и затыкала нос, чтобы избежать серного запаха, который, по ее словам, он распространял. Это кривляние забавляло мсье де Ла Пэжоди, который был довольно равнодушен к тому, о чем шептались у него за спиной. С него было достаточно, если в глаза с ним обходились приветливо, а остальное его мало заботило, в особенности если эти благосклонные лица были женские. А мсье де Ла Пэжоди видел, что, после его возвращения из кочевья, расположение к нему не уменьшилось. Старая мадам Де Сегиран по-прежнему называла его своим маленьким Ла Пэжоди, и многие дамы были бы рады услышать на подушке, предпочтительнее ли тайные прелести цыганских красавиц их собственным. Но мсье де Ла Пэжоди, вопреки своему обыкновению, не спешил произвести между ними выбор и казался безучастен к их многозначительным взглядам, из чего мадам де Галлеран-Варад сострадательно заключила, что дьявол, коему он предался в лице темнокожей дьяволицы, поразил его злыми чарами, лишившими его мужеской силы. Она утверждала, что так часто бывает с теми, кто имеет сношения с сообщниками сатаны. Ей когда-то поведал об этом один францисканский монах, весьма опытный в подобного рода делах, ибо он в свое время судил, приговорил, заклял и сжег двадцать с лишним колдуний и колдунов. И, по словам мадам де Галлеран-Варад, такая же участь ожидала и мсье де Ла Пэжоди, чему она премного радовалась, заранее любопытствуя увидеть, каков-то он будет среди горящих угольев и дров.

Эти и еще многие другие речи, неудобства и даже опасности, коих мсье де Ла Пэжоди не замечал, достигли и до слуха мсье и мадам де Сегиран, несмотря на уединение, в котором те жили в Кармейране. Мсье де Сегирана они только забавляли. Благосклонность все столь же подчеркнутая, каковую его мать продолжала выказывать мсье де Ла Пэжоди, защищала в его глазах этого молодого человека, который по-прежнему ему нравился, хотя многое в нем его и коробило, а именно его неисправимое нечестие и распущенность нравов, но мсье де Сегиран с удовольствием вспоминал путешествие в Париж, когда он ехал свататься к мадмуазель д'Амбинье и мсье де Ла Пэжоди оказался таким приятным попутчиком, равно как был ему благодарен за то, что тот, когда мадмуазель д'Амбинье стала мадам де Сегиран, не старался сделать более тесною близость, на которую вправе мог бы рассчитывать. Мсье де Ла Пэжоди сам понимал, что его манера держать себя не такова, чтобы прийтись ко двору в Кармейране, и соблюдал в своих отношениях с молодой четой сдержанность, от которой никогда не отступал и которая проявлялась всякий раз, когда им приходилось встречаться. Кроме того, мсье де Ла Пэжоди пленял мсье де Сегирана своими музыкальными дарованиями. Мсье де Сегиран был очень чувствителен к гармонии. Не играя сам ни на каком инструменте, он любил слушать тех, кто на таковых играл, и затем усердно напевал услышанные и запомнившиеся ему мотивы, что нередко делало его невыносимым, ибо он весь гудел припевами.

Эту страсть к куплетам и руладам мсье де Сегиран разделял со своим братом, кавалером де Момороном, который тоже был великий мурлыкатель песенок и арий. Правда, те, что ему нравились, были по большей части омерзительны, благодаря словам, коими он их уснащал и непристойностью коих наслаждался. Все же, несмотря на такого рода предпочтение, мсье де Моморон не был чужд и более возвышенной музыки. А потому имел обыкновение держать у себя на галере маленький оркестр, который и возил с собой в морских походах. Своих музыкантов он одевал в красивые цвета и требовал, чтобы в дни сражений они оставались на палубе, пока не начнут прыгать ядра, а затем премного потешался, смотря, как они бросаются врассыпную и бегут прятать свой страх в недра камбуза, чему хохотал во все горло, ибо приближение боя всегда приводило кавалера де Моморона в отличное расположение духа.