Константин Коничев - Из моей копилки

• Название: Из моей копилки
• Автор: Константин Коничев
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

«В детстве у меня была копилка. Жестянка из-под гарного масла.

Сверху я сделал прорезь и опускал в нее грошики и копейки, которые изредка перепадали мне от кого-либо из благодетелей. Иногда накапливалось копеек до тридцати, и тогда сестра моего опекуна, тетка Клавдя, производила подсчет и полностью забирала мое богатство.

Накопленный «капитал» поступал впрок, но не на пряники и леденцы, – у меня появлялась новая, ситцевая с цветочками рубашонка. Без копилки было бы трудно сгоревать и ее.

И вот под старость осенила мою седую голову добрая мысль: а не заняться ли мне воспоминаниями своего прошлого, не соорудить ли копилку коротких записей и посмотреть, не выйдет ли из этой затеи новая рубаха?..»

К. Коничев

---

59. ДОБРАЯ ДУША

БУДЬТЕ знакомы. Церковный сторож Иван Васильевич Герасимов. В ту пору ему было лет под сорок. Жил он в большой комнате церковной кельи. В комнате у него своя столярная мастерская.

В свободное время, а времени такого было достаточно, Иван Васильевич делал по заказам гробы, и гробики, и кресты восьмиконечные. Мог резные оконные наличники сделать и рамки для портретов; если угодно, то шкаф или стол мог также смастерить – залюбуешься.

Прислуживая попу и дьякону в церкви, а также в разъездах но приходу, Герасимов был всегда безответным, исполнительным и аккуратным служкой. Он и в кадиле уголек раздует, и ладану положит в меру; для подслеповатого попа в Евангелие закладочку сделает на той самой, странице, где по чину и времени службы читать положено. А если дьякон Никаха Авениров окажется перед службой в подпитии, то не беда, сторож Иван вместо него любую «руладу» голосом вытянет и не собьется.

Дьякон, тот спьяна мог и матерно выразиться, и по секрету – всему свету сказать, что бога не существует, а есть только одна вера у разных отсталых народов в разное ничто.

Иван Герасимов отмахивался от таких разговоров и считал, что он, Герасимов, богу обязан своей кроткой и благонамеренной службой. Начитавшись божественных книг, разных житий угодников и мучеников, Иван стал подражать им – делать добро ближним и никого не обижать ни словом, ни делом, ни помыслом. И это ему удавалось.

Бывало, в пивные престольные праздники на Фрола и Лавра, на Петра и Павла, на Николу и Тихвинскую божью мать в эти календарные дни в нашей волости мужики разгуляются, малость подерутся, рамы в избах повышибают, стекла побьют – разбой да и только.

Иван Герасимов тут как тут. Ходит по деревням. Большой ящик со стеклами и замазкой за спиной на лямке через оба плеча. Ходит и напевно покрикивает:

– Кому рамы чинить?! Рамы!..

– Кому стекла вставлять?! Стекла!..

– Беру только за стекло, а за работу ничего!..

Его спрашивают:

– Иван Васильевич, а почему задешево стекла вставляешь?

– А потому, родимые, что во всем виноваты не только драчуны греховодники, а виноваты и божьи угодники, в честь которых люди после обедни вино выпивали, а потом рамы выбивали. Пожалте: за продольные створки по пятиалтынному, за верхнее поперечное стекло – десять копеек, итого четыре гривенника с окна.

Идет Герасимов домой с пустым ящиком, денежки в кармане побрякивают. Навстречу – учитель церковноприходской школы.

– Алексей Дмитриевич! Мое почтение. Сколько ныне у вас учеников экзамены сдали? – спрашивает Герасимов.

– Да немного, как всегда. Десять получают свидетельства, двое с похвальными листами.

– И то добро…

А через неделю Герасимов приносит учителю для сдавших экзамен отполированные лаком рамки со стеклами.

– Это ребятишкам от меня как поощрение и добавка к свидетельствам.

Ночлежники-зимогоры находили в келье церковной бесплатный ночлег, кипяток, а пищу – какую им бог послал.

– Дрова пилите и колите и печь топите сами… Курить на улицу выбегайте, – наставлял их Герасимов.

Зимогоры довольны. В крепкие морозы чего еще надо?

– Спасибо, Иван, кипяточком изнутри, дровишками снаружи согреемся. Дай тебе, господи, божий ты человек, добрая душа…

Однажды Иван Васильевич сходил в монастырь к Спасу Каменному. А там, на острове Кубенского озера, у монахов станция спасения утопающих. Несчастные случаи на большом озере бывали нередки. Особенно в весенние ледоходы да летом во время бурь.

На близком расстоянии от монастыря монахи не боялись в лодках пробираться к потерпевшим. А чуть подальше, в туман или в ночную пору, побаивались на тревожные крики выезжать: как бы самим на дно не угодить.

Осмотрел Иван Герасимов монастырские спасательные лодки, осмыслил, как можно делу помочь, и стал помогать.

К двум лодкам к бортам снаружи добавочные обносы сделал. В корме и носу наглухо закрываемые ящики сколотил. Лодки получились нетонущие, незатопляемые. В таких не страшно в озеро сунуться. Третья лодка, пострадавшая в ледоход, нуждалась в большом ремонте. Сам игумен сказал:

– Отжила лодочка свой век, употребите ее на дрова.

– А может, еще поживет? – смекнул Герасимов. – Давайте-ка починим, заново поставим днище да засмолим. А для удобства подачи на льдинах и надежности на воде приспособим к днищу две пары крепких дубовых полозьев. Береженое и бог бережет.

От монахов-караульщиков заработал в тот раз Герасимов спасибо, а от игумена – благословение.

О добрых малых делах Ивана Васильевича всего не расскажешь. От работы он не бегал, всегда что-нибудь да делал. Чаще всего бескорыстно, за спасибо, «за так». Жил, довольствуясь скудной платой церковного сторожа. Собственности – никакой. Семья – жена и сын.

Я хорошо знал и помнил Ивана Герасимова. Особенно запомнил его не меняющийся, тонкий, напевный, ласковый, успокаивающий голос. Роста он не высокого, опрятен, вежлив, почтителен. Ходил мелкими шажками, но быстро семенил, всегда куда-то спешил. Был у него некоторый недостаток – бороду и усы и даже прическу до семнадцатого года подлаживал по портретному сходству под Николая второго и последнего.

Впрочем, это ему шутя посоветовал делать проживавший в Устье-Кубенском единственный еврей цирюльник и часовых дел мастер Иван Адамович Суббоцкий. Кстати, тот ходил раз в неделю на дом к церковному сторожу Герасимову, к дьякону и попу. Свою работу ножницами и бритвой, да еще с горячей завивкой волос, Суббоцкий считал работой художественной. Попа он разделывал с его седой бородой под Саваофа, дьякона точь-в-точь под Иисуса Христа, а сторожа Герасимова не мог стричь под духа святого, а создавал из его лика образ царский.

И только когда царь отрекся от престола, а в Устье-Кубенском цирюльник Суббоцкий стал тогда же председателем Исполкома, Иван Герасимов начал соображать о происходящем и, немедленно взяв ножницы, срезал бороденку и сменил прическу, дабы вместо умиления не вызывать у прихожан насмешек.

Дальше с годами события в волости так закрутились, что трудно и понять стало. Торгаши и кулаки бежали от реквизиций и конфискаций – кто куда, по разным городам.

Фронтовики и подросшая молодежь воевали против белых и интервентов.

Церкви постепенно закрывались.

…Почтя тридцать лет я не бывал в этом селе…

Изменения почему-то не казались мне оглушительной новинкой. Такое встречалось и в других бывших крупных селах, в уездных и губернских городах.

В Устье-Кубенском все пять церквей перестали существовать в прежнем виде. В одной из них – мельница, в другой – склад зерна, в третьей – архив, в четвертой – баня, пятая, где прислуживал Иван Герасимов, стала общежитием-стационаром средней школы.

Я зашел посмотреть Дом культуры. В одной из комнат слышался стук молотка, передвижение и хлопанье досок. И вдруг за фанерной стенкой я услышал разговор и знакомый голос:

– Надо так делать, так делать, чтоб добрые люди, когда нас не будет, сказали спасибо за отличную работу.

Голос Ивана Герасимова! Я не ошибся. Через стенку спросил:

– Это вы, Иван Васильевич?

– Совершенно я. А там кто? Заходите. Не узнаю, не узнаю никак. Кто вы такой?

Я назвал себя.

– Ай-ай, столько лет прошло. Небось и вам за полсотни. Мне уже на восьмой десяток завернуло. И как это вы меня через заборку узнали?

– По голосу, Иван Васильевич, по голосу.

– Да, можно и по голосу. Надолго приехали в родные места? Заходите почаевничать. Я живу все там же, в бывшей церковной келье. А здесь делаю стеллажи для районной библиотеки, шкафишки и прочее. Сын женился, ушел. Мы вдвоем со старухой. Приходите. Уж я вас погоняю вопросами. И насчет всякой политики и разных стран. И о религии, если хотите. Бога-то куда вы, большевики, девали? Ведь был он! Я верил. А разве ты не верил в детстве? Вот наш дьякон, не тем будь помянут, был атеист, под Христа свою маску носил, а, бывало, пьяный так распояшется, такое понесет против религии, хоть уши затыкай… И у меня в голове теперь много трещин появилось. Летают-то как! Господи Иисусе!.. Ужели люди и на Луне побывают? Так где же бог? Дивны дела в природе, а наука тоже не перестает нас удивлять. Подумать только, какое у нас это полувековье! До бога ли тут? Вот и живу-доживаю, на творения ученых дивлюсь, а сам топоришком да долотишком пробавляюсь, пока сила есть, а уменье бог дал – черт не отнимет. По голосу меня узнал, смотрите-ка! А ведь и в самом деле, кажется, двух одинаковых лиц, одинаковых голосов среди людей не бывает. Чудеса!..

60. ЧТО ИНОГДА КРЕПКО ПОМНИТСЯ

ГЛУБОКО, на самом дне в копилке моей памяти, отлеживаются более чем за полсотни лет такие припрятанные и затянутые временем воспоминания, которые иногда приходят в голову с неожиданной ясностью и для самого себя кажутся находками, достойными удивления.

В детские годы, во время войны не то в 1914, не то в 1915 году, я много раз читал мужикам книжку в стихах «Вильгельм в аду». Мужики слушали с интересом. Мне книжка сказка-складка не казалась столь интересной, и я забыл о ней сразу, когда появились новые книжки и газеты.