Август Шеноа - Крестьянское восстание

• Название: Крестьянское восстание
• Автор: Август Шеноа
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Роман «Крестьянское восстание» впервые был опубликован в журнале «Виенац» в 1877 году. За четыре года до этого исполнилось триста лет со времени хорватско-словенского крестьянского восстания 1573 года, события которого легли в основу этого романа. Это – большое историческое полотно, рисующее жизнь Хорватии в эпоху средневековья. В основу художественного изображения Шеноа кладет подлинные факты и события, зафиксированные в протоколах документов повстанцев, в материалах комиссии, разбиравшей жалобы населения на Тахи – жестокого магната.

---

Утром 5 февраля 1573 года над этим покрытым снегом краем стлался густой белый туман. Солнце еще боролось с ним. Была не сухая зимняя стужа, а влажный, пронизывающий до костей холод. Сквозь пелену тумана виднелись темные силуэты изб, мелкие сухие кусты и деревья, оголенная изгородь или какая-нибудь покосившаяся труба, а на штирийском берегу из непроницаемого желто-серого покрова торчал только шпиль колокольни церкви в Видеме. Несмотря на такую погоду, в Кршко царило необычайное оживление, как в храмовый праздник или на ярмарке; в сером тумане копошилось множество черных фигур. Кршко было набито битком. Да и немудрено! Здесь расположилось хорватское крестьянское войско, ожидая братьев ускоков, которые, как сообщил Дрмачич, возвращаясь к Илии из Костаневицы, сегодня должны присоединиться к крестьянам. По словам Дрмачича, жумберачане прогнали Турна и барон теперь бежит к Ново-Месту. Воины заполнили все дома, но местечко маленькое, потому войско расположилось и на улицах, и ниже у Лесковца, до Дреновы, под открытым небом. В тумане краснеет множество костров. Возле них отдыхают крестьяне, поджидая братьев ускоков. Нет у них забот, не знают они страха. Почему? Да потому что далеко вокруг нет войска господ. Смотри, как весело пылает пламя! Снег вокруг него растаял, образовав большой круг черной земли. У огня сидит на корточках пастух, в плаще и в белой овечьей шапке. Щеки его надулись н раскраснелись, он наигрывает на свирели. Вокруг костра вьется сказочное коло. Можно подумать, что иванов день. Хорватские парни, в вышитых кафтанах, шляпы набекрень, приплясывают мелкими шажками, обнимая ядреных краньских девушек. А у этих грудь вздымается, глаза блестят, и они украдкой, наклонив голову, улыбаются хорватам. Поодаль лежат и сидят, следя за котлами на огне и за вертелом, на котором жарится барашек, хорваты постарше; пожилые краньцы, в длинных кожухах и мягких шапках, смотрят на коло, дивятся и смеются. Не сон ли это? Нет! Пей, брат! Фляжка ходит по рукам. Эхма! Сегодня праздник, завтра праздник, каждый день праздник, потому что нет господ, нет кнута. Огонь трещит, вода кипит, свирель плачет, коло вьется, земля дрожит. В стороне сложено все оружие. Весело, брат, ни забот, ни страха!

А что делается на селе! Как все кипит и бурлит! Море голов, сплошное море! Сюда с оружием стекается один отряд за другим – это окрестные краньцы. Под горой стоит большой господский амбар. Он каменный и без окон, но посредине разведен огонь, дающий и свет и тепло. Вокруг огня, на соломе, расположились командиры и тихонько совещаются. Купинич сидит неподвижно, Фратрич что-то оживленно рассказывает; здесь же и Туркович, и Дрводелич, и Бартолич. Пламя дрожит на их лицах и озаряет окружающий их полумрак, где вокруг своих командиров теснятся, шумят и галдят люди. Огонь освещает темные бородатые лица, сверкающие глаза, сжатые кулаки, блестящее оружие, белые кресты. Освещает он и группу горожан из Кршко, которые в раздумье глядят на эту пеструю толпу; среди них, прыгая и размахивая руками, шмыгает маленький сапожник Планинец. Глаза бегают, шапка едва держится на голове. Совсем рехнулся парень.

– Эй, – крикнул он, хлопая соседа портного по плечу, – вот это жизнь, это раздолье, а! Да что нам рай? Благодари святую Розалию, что ты, ржавая игла этакая, родился теперь. Теперь мы дела вершим, теперь наша сила! Все теперь наше – до самого моря, слышишь, до самого моря! Ни барщины, ни оброка, ни колодок, ни властей. Ешь и пей в свое удовольствие, и работы не спрашивают.

– А откуда же еда? – спросил, смеясь, мельник.

– От господ, жернов ты этакий! – ответил сапожник и продолжал, обращаясь к портному: – Эх, и представлю же я счетик господам! Клянусь шилом, графы вернут нам не только отработапное нашими мозолистыми руками, но и все, что отработали руки наших отцов п дедов! Запомни это, козленочек ты мой, и повесь свои нитки на гвоздь, потому что настало время не шить, а пороть. Ух! – продолжал он, засучив рукава. – Что мы тут сидим, словно на покаянии? У меня руки чешутся. Хочется драться, драться!

– Тише, братья, – проговорил звонким голосом Купинич, поднимая голову.

Все притихли.

– Мы, народные командиры, – продолжал Купинич, – договорились о наших делах. Идти ли нам на Жумберак или ждать здесь? И решили – ждать. Вы слышали, как Дрмачич сказал, что ускоки придут сюда. Да, так будет лучше. Нас много, а горы крутые, дорог нет, все покрыто снегом, да и где бедным горным жителям достать столько пищи, чтоб накормить нас? Мы бы их объели. К тому же надо вам знать, что из Самобора пришел наш брат Бистрич и сообщил, что ястребарчане и окичане идут к нам через Мокрицы. Мы не можем их покинуть. Поэтому будем ждать! Так лучше. Но вот давно уже отошла ранняя обедня, а ускоков все нет. Если они не придут к полудню, мы пошлем брата Бистрича в сторону Констаневицы, разузнать, в чем дело. Согласны?

– Согласны! – отозвались крестьяне.

– Л как у вас, брат Андрия? – обратился Купинич к стоявшему за ним Хрибару.

– Все от Боштаня до Ратеч зарядили ружья. Только ждут петушиного пера.

– Ладно, брат Андрия, – продолжал Нико, – неси им его! Поезжай сейчас же. Пусть поднимаются во имя бога!

– Еду! – ответил Хрибар. – Прощайте, братья, желаю счастья!

– А вы, люди, – обратился Купинич к народу после ухода Хрибара, – не теряйте голову, не наполняйте ее посторонними мыслями, не выпускайте сабли из рук. Надо, чтоб был порядок и спокойствие, потому что враг плетет свои сети повсюду.

В этот момент сапожник, покинувший было кружок, вернулся, держа высоко над головой большой нож, а за ним два крестьянина несли на деревянном вертеле жареного теленка.

– Господа, – крикнул Планинец, останавливаясь перед огнем, после того как крестьяне опустили теленка на землю, – я сказал «господа», потому что теперь мы – господа. Жаль, что нам придется ждать, но вы говорите, что так лучше. Согласен. Но зато не будем терять времени. Пробило одиннадцать, и, чтобы наполнить паши пустые животы, горожане послали вам, командиры, этого жареного теленка. Теленок, несомненно, барский, стоит только посмотреть на его морду. Пока нам еще не выпало счастье дубасить кулаками по барским спинам, поточим-ка нож на этом барском теленке!

– Поточим! Поточим! – кричали крестьяне, в то время как сапожник крепко обнимал и целовал командира Фратрича.

Крестьяне уже потянулись было за дареным жарким, но Планинец выпятил грудь и загрохотал:

– Погодите! Неужели вы хотите, чтоб этот жареный вельможа проследовал с этого света в наши глубокие и широкие утробы без подобающих почестей? Это невозможно. Давайте спою ему отходную!

Вонзив нож в жаркое, сапожник запел тоненьким голосом.

– Magnifice spectabilis domine! Orcumdederunt me! Requiescat[78] в желудке. Аминь!

– Аминь! – подхватила с хохотом сотня глоток; все весело и радостно загалдели.

Вдруг раздался выстрел. Послышались крики. Что такое? Народ всполошился. Командиры повскакали. Сапожник побледнел. Снова выстрел, второй, третий… десятый.

– На нас идет войско, войско! – доносилось издали. Купинич поднялся с гордой осанкой льва, глаза загорелись, и, махнув саблей, он крикнул:

– Вперед, братья! С богом!

У Лесковца в тумане горят костры. Крестьяне пьют, огонь трещит, свирели плачут, коло вьется все быстрее и быстрее! Весело! Далеко вокруг нет нигде войска господ, а они поджидают братьев! Весело, люди! Мы свободны! Весело, братья!

Грянул выстрел.

– Ой! О господи! – вскрикнул ведший коло и, схватившись за сердце, упал мертвый.

Второй, третий выстрел. Что это? Люди всполошились, как дикие голуби. В тумане зачернели какие-то фигуры… высокие шапки. Да это ускоки! Здорово! Пришли на подмогу.

– Погодите, братья! – крикнул один из крестьян. – Вы ошибаетесь. Мы же ваши бра… – Грянул выстрел, он упал.

– Эй, бей! Руби! Пали! – раздались дикие крики, а из тумана несся один черный отряд за другим. Это ускоки и хорватские стрелки, с ними на коне барон Йошко Турн. Безоружные люди были охвачены ужасом. Как обезумевшие, бросились они к Кршко. Трещит выстрел за выстрелом, летит пуля за пулей, один за другим падают крестьяне. Они бегут, а за ними, как черти, несутся ускоки. При въезде в местечко началась давка, вот они заходят за скалу, где навалены сугробы снега. Бьет барабан, на колокольне ударили в набат. Из села прискакал всадник.

– Остановитесь, братья! Защищайтесь! Нас предали! Бейте! – кричал он. Это был Фратрич.

Толпа остановилась. От рук ускоков уже пылают первые дома Кршко. В самом узком месте села крестьяне ждут ощетинившимися ружьями. С гиканьем быстро катится на них клубок ускоков. Вот они уже совсем близко, рукой подать. Крестьяне стреляют. Ускоки дрогнули; то тут, то там падают они, то тут, то там краснеет снег.

– Вперед! – кричит Турн.

И, пригнувшись к седлу, несутся ускоки и стрелки. Все ближе и ближе. Они мчатся стремительно, как поток, но крестьяне стоят спокойно. И снова гром выстрелов, и снова смерть косит первые ряды. Как муравьи, лезут ускоки, а навстречу им идут крестьяне. В страшном реве, сотрясающем воздух, не слышны ружейные выстрелы, не слышны стоны. Вот они уже подошли вплотную друг к другу. Ружья смолкли, сверкнули ножи, заблестели косы, заскрежетали зубы.