Август Шеноа - Крестьянское восстание

• Название: Крестьянское восстание
• Автор: Август Шеноа
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Роман «Крестьянское восстание» впервые был опубликован в журнале «Виенац» в 1877 году. За четыре года до этого исполнилось триста лет со времени хорватско-словенского крестьянского восстания 1573 года, события которого легли в основу этого романа. Это – большое историческое полотно, рисующее жизнь Хорватии в эпоху средневековья. В основу художественного изображения Шеноа кладет подлинные факты и события, зафиксированные в протоколах документов повстанцев, в материалах комиссии, разбиравшей жалобы населения на Тахи – жестокого магната.

---

– Я бы хотел, по приказу королевской камеры, поговорить с вами о серьезных делах, magnifiйe domine.

– Говорите не стесняясь, – сказал Тахи, осушив чащу, – здесь только моя жена и мой названый брат, подбан.

– Да, да, говорите, – забормотал Форчич.

– Простите, что я вам досаждаю, magnifiйe, но я уже четыре раза просил вас принять меня. Вы все уклонялись от свиданья, а я ведь состою на службе короля.

– Ну, послушаем, – и Тахи зевнул, снова смерив взглядом стоявшего перед ним управляющего.

– Вам известно, – продолжал спокойно Грдак, – зачем я сюда послан, – еще на рождество вы получили письмо его королевского величества. Я послан от имени казны управлять половиной имения до окончания процесса с госпожой Уршулой Хенинг. Но, простите, вы или, может быть, ваши слуги забыли об этом королевском письме, как забыли и то, что вы здесь не являетесь единственным хозяином.

– Дальше, дальше, – сказал Тахи, оскалив зубы, в то время как Форчич, съежившись, глядел исподлобья на дерзкого управляющего.

– Земля эта – не только ваша, но и пока что королевская; кметы не только ваши рабы, но и подданные короля. Я приехал сюда несколько месяцев тому назад; вы не захотели ни передать мне половину имения, ни даже составить опись имущества. Я обратился тогда к вашему управляющему Джюро, чтоб расспросить о доходах, но благородная госпожа Елена приказала ему не давать мне никаких сведений.

– Совершенно верно, – вставила быстро Елена.

– И очень хорошо сделали, – и Тахи кивнул жене. – Ну, продолжайте.

– Вместо того чтобы передать мне половину замка, вы втиснули меня и моих людей в две пустые каморки вне замка.

– У меня, amice, большая семья, а замок маленький, – засмеялся Тахи, – что же я мог вам предложить, как не каморку, раз вы являетесь чиновником камеры?

– Я не обратил бы внимания на то, как вы обошлись лично со мной, – продолжал Грдак, – но я не могу молчать о том, что здесь происходит. За время своего пребывания я довольно-таки наслушался и нагляделся. Не говорю о прошлом: о голове Степана, об Иване Сабове, – за это вы ответите перед богом; но я ужасаюсь тому, что видел собственными глазами. Вы, magnifiйe, ввели здесь противозаконно семь новых поборов.

– Да.

– Вы собрали с кметов десятину для капитула, израсходовали эти деньги, и теперь бедняки должны снова Платить.

– Ну так что же, ведь они мои рабы.

– Вы силой отобрали у кметов все мельницы на Крапине и тем сокращаете доходы короля.

– Так.

– Вы гоните крестьян с земли и из домов, отнимаете у них виноградники, ноля, скот, словно все это принадлежит вам. Лучшее вы оставляете себе, а что похуже – даете вашим развращенным слугам, в особенности кастеляну Ивану Лоличу. Разве не вы ограбили Мато Белинича, так что бедняк принужден теперь, как нищий, ходить из села в село? Не вы ли отняли все имущество, до последней нитки у кметов Войводы, Матии Мандича, Ивана Чапковича из Брдовца, у Петара Бедерлича из Отока и у Мартина Филипчича из Пущи, так что они остались без крова и пристанища и, голые и босые, пошли по миру?

– Да, – закричал Ферко, вскочив и стукнув кулаком по столу, – я и у сотни других крестьян все забрал, потому что они бунтовщики, потому что они помогали Хенин-гам.

– Что ж, по-вашему, и вдова Марушич, которая с детьми погибает от голода, тоже была бунтовщицей? А скажите-ка, разве не ваши слуги разнесли топорами все крестьянские кладовые и дочиста их опустошили? Впрочем, что я говорю! Вы умеете быть и милостивым: когда вам нужны политые кровью гроши, ваши люди хватают по дорогам несчастных крестьян, и вы их посылаете в Загреб, где принуждаете их выпрашивать Христа ради деньги у горожан, чтоб откупиться от вас. Побывайте-ка у загребских горожан, упомяните замок Сусед, и каждая крещеная душа задрожит. Я не могу, я не имею права молчать. В то время как крестьяне должны были бы работать на королевских полях, вы их сгоняете в Фарно, где на пепелище крестьянских изб они должны строить для вас новый господский дом; земля стоит необработанной, села пусты, народ ограблен, и нечем ему платить королю. Походите-ка по селам, среди народа, прислушайтесь к тому, что говорят. Кипит и бурлит так, что впору в ужас прийти. Потому-то я и явился сюда, что как уполномоченный королевской камеры я не могу дозволить, чтобы сокращался доход короля, чтобы грабили королевскую землю, чтобы мучили до смерти королевских людей. И если все это окончится плохо, ответственность падет на вашу голову.

– Ферко! Ферко! Ты слушаешь, ты молчишь? – воскликнула Елена, смертельно побледнев.

От слов жены Тахи передернуло. Когда Грдак умолк, он закусил нижнюю губу, заложил руки в карманы и, подойдя вплотную к управляющему, спокойно проговорил:

– Вы кончили? Хорошо. Черт вам дал язык, которому любая змея позавидует. Не будь вы на королевской службе, я бы вас повесил, как любого крестьянина, посмевшего открыть рот. А теперь я вам скажу, кто я – я Фране Тахи, главный конюший, имперский камергер, владелец Суседа и Стубицы, барон Штетенбергский, капитан Канижи и вельможа. А вас как звать, несчастный?

– Меня, слава богу, не зовут Тахи.

– Вы ищете ссоры, amice Грдак?

– Я ищу правды!

– Берегитесь, чтоб о правду не сломать себе ребра, если будете подстрекать крестьян!

– Я вам говорю от имени королевской камеры.

– А я вам говорю: пошел вон, сливар!

– Хорошо, – сказал Грдак, уходя, – помните, что вы оскорбили дворянина. Королевскому комиссару барон Штетенбергский будет отвечать поучтивее.

– Этот человек – порождение дьявола! – проговорил Форчич, выпучив глаза, когда Грдак ушел.

– Не бойся, Иван, – Тахи побледнел от злости и захохотал, – этот заяц еще попадется на мой вертел.

Госпожу Елену от волнения бросило в жар, и она едва дошла до спальни. Когда во дворе Тахи сажал на коня своего захмелевшего гостя, он сказал ему:

– Моя жена, amice, сохнет, как старая ива, и святые кружатся над ее головой, как мухи. Она увядает, и бог знает…

Он не докончил, так как в эту минуту подскакал, болтаясь в седле, толстый, коротконогий детина с приплюснутым носом: кастелян Иван Лолич.

– Ваша милость, я вам привез важное письмо. Я получил его от вдовы бана в Загребе, куда оно было прислано.

Тахи распечатал письмо; Форчич с любопытством подглядывал.

– От Батория, – шепнул Тахи, читая.

– Кто же бан? – вырвалось у Форчича.

– Черт возьми, – воскликнул Тахи, – вместо одного бана у нас их два!

– А что же будет со мной? – И подбан разинул рот.

– Поп Джюро Драшкович и рубака Фране Франко-пан Слуньский – вот наши баны! Тысяча чертей! Наши кандидаты провалились.

– Но и их также, – добавил подбан.

– Слава богу, – сказал Тахи, – это tertius aliquis…[62]

– Какую же партию они будут поддерживать?

– Ту, которая их раньше заполучит. Поп умен, спокоен и учтив. Но я умею с ним ладить. Он чертовски честолюбив. На этом-то я и сыграю, и он будет наш. Фране Слуньский только дерется с турками и ни черта не смыслит в политике. Завтра же отправлюсь в Загреб на поклон к Драшковичу. Итак, прощай.

Подбан с трудом зарысил под гору, но Тахи крикнул ему вдогонку:

– Постой, брат! Пусть Лолич тебя проводит до Загреба, а то ты дорогой еще споткнешься. Слышишь, Лолич? Завтра можешь взять мельницу Зукалича на Крапине. Понял?

– Понял. Покойной ночи, ваша милость! – ответил толстяк и поехал вслед за подбаном, который, покачиваясь в седле, таращил глаза на заходящее солнце.

Недалеко от входа во двор замка господин Тахи постучал в дверь помещения кастеляна и вошел. Посреди комнаты стояла молодая черноглазая женщина с маленьким носом, сочными губами и полной грудью. Она подбоченилась, сдвинула густые брови, прищурила один глаз и расхохоталась.

– Ну и ловко же вы, ваша милость, отделались от моего балбеса Лолича! Я все видела в окно.

– А он ничего не подозревает, душенька? – спросил Тахи.

– Какого черта не подозревает! – захохотала женщина, закрыв рукой лицо, как бы стыдясь. – Я думаю, он все знает. Но если вы будете давать ему цехины и мельницы, то оп не станет интересоваться, праведный ли образ жизни ведет его жена.

– Лучше пусть оп владеет моими мельницами, а я – его женой.

– А госпожа Ела? – спросила Лолич, поглядывая на распалившегося старика.

– Спит или молится богу, – ответил Тахи.

– Ну, и ладно, – засмеялась женщина, – пусть себе молится.

Тахи обнял полный стан кастелянши, а она опустила голову ему на грудь и залилась беззвучным смехом.

17

Господин Амброз Грегорианец сидел у стола в башне замка Мокрицы, куда ранней весной 1567 года он приехал на длительное пребывание не ради развлечения или веселья, но по делу о своей и о суседской тяжбе. Наслышавшись о злодействах Тахи, он хотел все увидеть на месте и обо всем разузнать от очевидцев. Старик сидел, склонившись над большой, толстой книгой, на которую падала его длинная борода, и глаза его быстро пробегали по черным печатным строкам. Он старался вникнуть в различие между славонским и венгерским наследственным правом, потому что королевский суд интересовался именно этим вопросом. И только что взял бумагу, чтоб записать несколько слов, как в комнату вошел господин Ми-хайло Коньский в дорожном одеянии. Старик поднял голову и, протянув ему обе руки, воскликнул: