Алексей Каплер - «Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства

• Название: «Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства
• Автор: Алексей Каплер
• Издательство: Искусство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-212-00341-Х

Алексей Яковлевич Каплер. Обаяние этого яркого, доброго я смелого человека памятно многим – несколько лет он входил в каждый дом в роли ведущего «Кинопанорамы». А вся его жизнь десятилетиями связана с историей советского кинематографа. В его мемуарных очерках перед нами встают первые задорные годы становления молодого советского кино, когда он сам входил в него вместе с такими же молодыми его творцами – Эйзенштейном, Козинцевым, Юткевичем. Вереницей проходят одесситы – герои его молодости. Живописные эпизоды жизни страны переплетаются с рассказом очевидца исторических съемок «Броненосца „Потемкин“.

Другие срезы истории страны предстают в обжигающих документах эпохи – его военных очерках, лагерных рассказах – прозе, годами писавшейся «в стол». Скромный автор меньше всего пишет о себе, но судьбы страны освещены светом его личности.

Предисловие, составление и подготовка текста Ю. В. Друниной

---

Со стороны домика послышался ответный свист, и на пороге показались Пат и Паташон – двое воров, известных всему городу.

Говорили, что они промышляют еще и контрабандой, но поймать их на этом не удавалось. Они несколько раз судились и отсиживали в тюрьме за крупные кражи.

Еще говорили, что Вика гуляла одно время с Патом.

Настоящие их имена были Пат – Судаков и Паташон – Карапетян.

Прозвища, данные им за то, что один был высоким, другой низеньким, коренастым, эти прозвища добрых кинокомиков совершенно не подходили к ним, ибо то были мрачные, грубые парни, злобные хулиганы, уголовники, нахватавшиеся тюремной науки.

Пат, впрочем, был бы красивым малым, если б не расплюснутый в лепешку во время драки нос и угрюмый взгляд исподлобья.

Карапетян-Паташон – приземистый могучей силы армянин – любил хвастать своей силой и способностью ходить на руках. Он сбрасывал пиджак и закатывал рукава шелковой рубахи, обнажая толстые руки со вздувшимися мышцами. Затем, неожиданно легким для такого мощного тела движением, взбрасывал ноги и становился на руки. При этом обнаруживались его ярко-лиловые носки. Паташон был франтом и неизменно носил лакированные полуботинки и лиловые носки.

Выпив, он мог довольно долго ходить так на руках, произнося по-армянски какие-то стихи и вызывая восторг дружков.

– Тот самый? – спросил Пат, когда Вика с Робкой подошли к домику. – Иди, комсомол, иди, не боись.

Пат с интересом разглядывал Робку.

– Так, так… вот мы, значит, какой. Говорят, ты сильно принципиальный пацан. Викиного папашу ты, говорят, заложил, верно? Верно говорю? Чего молчишь?

И Пат треснул Робку «под вздох».

Паташон подхватил его, не дав упасть, ударил своим кулаком-молотом в лицо и отпустил.

Робка лежал в траве. Кровь текла изо рта и из носа.

Он смотрел на Вику.

Она стояла, заложив руки за спину, и покачивалась, то поднимаясь на носки, то опускаясь на пятки.

Паташон между тем вынес из домика табуретку и почерневший от времени пустой дощатый ящик. Поставил. Вытащил из нагрудного кармана яркий – в горошек – шелковый платочек. Смахнул с табуретки и с ящика пыль.

Сказал:

– Плиз, леди, джентлемены, – раскрыл коробку «Посольских», и все трое закурили.

Пат уселся на табуретку и ткнул лежащего на земле Робку ногой:

– Знаешь, сопляк, что по нашему закону стукачу полагается? – Он вынул из кармана бритву, как-то по особому профессионально тряхнул ею. Бритва раскрылась. – Вставай, вставай, будем проводить политбеседу.

Упираясь спиной в ствол дерева, Робка стал подниматься.

– На твое счастье, паразит, нам нужен в городе человек. Будешь оставаться как был, а что делать – мы тебе скажем. Усек? И помни – в случае чего, бритва тебя всюду достанет. Расфасуем, как куренка, – тулово отдельно, головка отдельно. Усваивай. А теперь повторяй за мной: «Я, вонючка и гад, отрекаюсь от своего задрипанного комсомола, будь он проклят, и принимаю воровской закон и на том буду жрать землю»… Ну, говори: «Я, вонючка и гад…»

Робка молчал. «Как быть? Как быть?… – лихорадочно думал он. – Убьют, конечно… надо сказать им все, что хотят, а потом рассчитаемся… сказать надо, конечно…»

– Ну, чего молчишь? – ударил его кулаком Паташон.

– Повторяй, – сказал Пат, – «я, вонючка и гад, отрекаюсь от задрипанного комсомола…»

«Говори, говори, – думал Робка, – говори что угодно…»

Паташон нагнулся, набрал горсть земли и поднес к кровоточащему Робкину рту. Засмеялся.

– Пожрешь у меня сейчас…

И начал заталкивать комья земли Робке в рот.

– Ну, последний раз, – рассердился Пат, – повторяй: «Отрекаюсь от своего сволочного лекесему»…

«Повторяй! – сказал себе Робка. – Повторяй, а потом видно будет…»

И он крикнул, отталкивая волосатую руку Паташона, выплевывая кровавую землю:

– Да здравствует комсомол! – и выхватил бритву у Пата. При этом лезвие полоснуло Пата по руке, и, вскрикнув, он прижал ее к груди.

К Робке бросился Паташон.

Но Робка, размахивая бритвой, шагнул ему навстречу, и Паташон остановился, попятился.

Впервые в жизни был Робка сейчас не смешон. Бритва взблескивала у него в руке. Кровь стекала по подбородку на грудь, на белую апашку.

Паташон кинулся в сторону, Робка за ним.

И вдруг невозмутимо сидевшая на ящике Вика вытянула ногу, подставив Робке подножку.

Он упал на землю плашмя, бритва отлетела далеко в сторону.

Через мгновение Паташон сидел уже на Робкиной спине и выкручивал ему назад руки.

Пат нагнулся, не торопясь поднял бритву и сказал:

– Ну что ж, дело ясное. Уговоров больше не будет. Переверни-ка его, Паташон, мы ему первым делом отрежем женилку…

– Уши, уши бы ему… – поворачивая Робку на спину, хрипел Паташон, – чересчур он хорошо слышит, кто чего играет, кто чего говорит…

– Ну, хватит, – сказала Вика, отбрасывая окурок, – попугали, и хватит с него.

– Не мешайся, – огрызнулся Пат.

– А я говорю, довольно. Отпусти.

Пат, не слушая ее, оттянул Робкино ухо.

Вика бросилась к Пату, но он успел полоснуть бритвой, и Робка закричал от боли.

Вика била Пата кулаками, била ногами, а он, отведя бритву за спину, свободной рукой отталкивал ее.

Она колотила, и ругалась, и впивалась ногтями в лицо Пата.

И тут со стороны моря послышались крики.

Четыре человека бежали к домику.

У берега стояла лодка, – видимо, в ней эти люди приехали.

Идея прокатиться на лодке пришла в голову Васькиному «предмету» – Лариске, Ларисе Безбородько.

В месткоме грузчиков номер пять Лариска служила учетчицей и сама была здорова, как грузчик.

С Васькой Деревенским у нее была любовь вот уже скоро год.

Все бы шло по-хорошему, но Лариска постоянно грустила о каком-то настоящем красивом чувстве – со вздохами, цветами, нежными ласками.

Василий ее любил хорошо, и его тридцать два золотых зуба ей нравились, но нежности она от него не видела.

Даже цветы он ей иной раз притаскивал – правда, в ответ на ее упреки. Но то ли стесняясь этого как слабости, то ли по своей грубой натуре – не подносил их, как того ждала Ларискина душа, а совал их ей, как веник с базара.

В тот день у грузчиков почти не было работы. Пароход, которого ожидали, не пришел.

Ребята кантовались и зубоскалили.

Василий заглянул в окно конторы.

Лариса, скучая, сидела за столом и полировала ногти замшевой подушечкой.

Увидев Ваську, она томно потянулась и прошепелявила:

– Скучно, Вась… хочется чего-то красивого, а чего – не знаю…

Была у Ларисы вполне нормальная речь, а шепелявить она начинала, только когда нужно было изобразить негу.

– Пойдем в «Ампир», – предложил Вася, но Лариска наморщила нос, – ну на «Розиту» – новая кинокартина идет в «Бомонде»…

– Поедем, Вась, на лодке, далеко-далеко уплывем, на край света, до самой ночи.

– Идет. Сашку возьмем и Петра. Пусть гребут. А мы с тобой будем как Степан Разин с персиянкой.

– Да… еще в воду меня… – кокетливо шепелявила Лариска.

И экспедиция отправилась сразу же после закрытия конторы.

Набрали с собой и выпивки и закусок.

На веслах действительно сидели Петр и Александр – ближайшие Васькины кореши, а сам он, в позе Разина, развалился на корме, у ног Лариски.

Пели песни. И про Степана Разина, конечно, и про бублички, и модные в те годы «Кирпичики».

Лариса спела «Чайную розу».

…Не будите же вновь интереса.
Не волнуйте утихшую боль.
Если жизнь моя была только пьеса,
Вы давно в ней закончили роль…

Петро первый увидел тихую бухточку, где стояла на берегу развалюха – рыбацкий домик. Он предложил причалить и тут устроиться.

Причалили. Выгрузились. Лариска сказала:

– Мальчики, а что это там такое?… – и показала пальчиком в сторону домика.

Василий, а за ним ребята и Лариса пошли к домику, но, вдруг поняв, что там творится, бросились бегом.

Подбежали. Увидели лежащего на земле окровавленного Робку и бандитов, готовых к защите.

– Бросай бритву, проститутка! – закричал Василий, кинувшись к Пату.

Этого грузчика, знаменитого силача, Пат, конечно, знал.

Он послушно отшвырнул бритву.

Через несколько минут Пат и Паташон лежали крепко связанные на земле, благо в рыбацком домике нашлась веревка.

Сашка остался сторожить их и Вику, которой тоже связали руки. Василий, Петро и Лариса волокли под руки теряющего сознание Робку.

Василий был голым до пояса – его модная рубашечка, разорванная на полосы, пошла на перевязку Робкиной головы.

Кровь сразу же промочила повязку и лилась на дно лодки.

Петро и Василий лихорадочно гребли, видя, как все бледнеет и бледнеет Робка.

Прошло два месяца.

Свинцовым стало море.

Пожелтели сады.

У подъезда больницы чернобородый, старорежимный еще дворник подметал опавшие листья и ругался:

– А ну, давай отсюда. Стал, подумаешь, генерал-губернатора встречать…