Жюль Верн - Клодиус Бомбарнак

• Название: Клодиус Бомбарнак
• Автор: Жюль Верн
• Издательство: «Правда»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1989

Известный французский писатель Жюль Верн — замечательный мастер романа путешествий и приключений, первый классик научно-фантастического жанра, страстный пропагандист науки и ее грядущих завоеваний.

---

— А где вы выступали перед отъездом из Франции? — спрашиваю я.

— В Ферте-Су-Жуар,[47] где мадам Катерна с огромным успехом исполняла роль Эльзы в «Лоэнгрине», которого мы играли без музыки. Но зато какая интересная и талантливая пьеса!

— Вы, наверное, исколесили весь свет, господин Катерна?

— Вы правы, мы побывали в России, в Австрии, в обеих Америках. Ах! Господин Клодиус…

Он уже зовет меня Клодиусом!

— Ах, господин Клодиус, когда-то я был кумиром Буэнос-Айреса и пользовался огромным успехом в Рио-де-Жанейро. Не думайте, что я решил прихвастнуть. Нет, я себя не переоцениваю! Я плох в Париже, но великолепен в провинции. В Париже играют для себя, а в провинции — для зрителей. И к тому же какой разнообразный репертуар!

— Примите мои поздравления, дорогой соотечественник!

— Принимаю, господин Бомбарнак, так как я очень люблю мое ремесло. Что вы хотите? Не все могут претендовать на звание сенатора или… репортера!

— Ну, это довольно ядовито сказано, господин Катерна, — ответил я, улыбаясь.

— Нет, что вы… это я только так, для красного словца.

Пока неистощимый комик выкладывал свои истории, мимо нас мелькали станции: Кулька, Низашурш, Кулла-Минор и другие, имеющие довольно грустный вид; затем Байрам-Али на семьсот девяносто пятой версте, Урлан-Кала — на восемьсот пятнадцатой.

— При этом, — продолжал господин Катерна, — переезжая из города в город, мы подкопили и немного деньжат. На дне нашего сундука хранятся несколько облигаций Северного банка, которыми я особенно дорожу, — это надежное помещение денег, — и они добыты честным трудом, господин Клодиус! Хоть мы живем и при демократическом режиме, в эпоху, так сказать, всеобщего равенства, но нам еще очень далеко до того времени, когда благородный отец[48] будет сидеть рядом с женою префекта на обеде у председателя судебной палаты, а субретка[49] в паре с префектом откроет бал у генерал-аншефа.[50] Пока что мы предпочитаем обедать и танцевать в своем кругу.

— И я полагаю, господин Катерна, что это не менее весело, чем…

— И, уверяю вас, господин Клодиус, не менее достойно, — добавляет будущий шанхайский первый комик, встряхивая воображаемым жабо с непринужденностью вельможи эпохи Людовика XV.

Тут к нам присоединяется госпожа Катерна. Это поистине достойная подруга своего мужа, созданная для того, чтобы подавать ему реплики как на сцене, так и в жизни, одна из тех редкостных служительниц театра, которые не жеманятся и не злословят, из тех, по большей части случайных детей странствующих комедиантов, которые родятся на свет неведомо где и даже неведомо как, но бывают предобрыми и милыми созданиями.

— Представляю вам Каролину Катерна, — провозглашает комик таким торжественным тоном, как если бы знакомил меня с самой Патти[51] или Сарой Бернар.[52]

— Я уже обменялся рукопожатием с вашим мужем, а теперь буду счастлив пожать и вашу руку, госпожа Катерна, — говорю я.

— Вот она, сударь, — отвечает мне актриса, — подаю ее вам запросто, без всяких церемоний и даже без суфлера.

— Как видите, сударь, она не ломака, а лучшая из жен.

— Как и он — лучший из мужей!

— Я горжусь этим, господин Клодиус, — отвечает комик, — и знаете почему? Я понял, что весь смысл супружеского счастья заключается в следующем евангельском правиле, с которым должны были бы считаться все мужья: что любит жена, то и ест ее муж!

Поверьте мне, я был тронут, глядя на этих честных комедиантов, столь не похожих на сидящих в соседнем вагоне маклера и маклершу. Те любезничают по-своему: для них нет ничего более приятного, как подводить баланс, подсчитывать приход и расход.

Но вот и барон Вейсшнитцердерфер, уже раздобывший где-то новую дорожную шапку. Он выходит из вагона-ресторана, где, как я полагаю, занимался не изучением железнодорожного расписания.

— На авансцене владелец потерпевшей крушение шляпы! — объявил господин Катерна, как только барон вошел в вагон, не удостоив нас поклоном.

— Сразу узнаешь немца, — прибавляет госпожа Катерна.

— А еще Генрих Гейне называл этих людей сентиментальными дубами! — говорю я.

— Сразу видно, что он не знал нашего барона, — отвечает господин Катерна, — дуб — с этим я вполне согласен, но сентиментальный…

— Кстати, — спрашиваю я, — вы знаете, зачем он едет по Великому Трансазиатскому пути?

— Чтобы поесть в Пекине кислой капусты, — выпаливает комик.

— Ну, нет… Совсем не для того. Это соперник мисс Нелли Блай.[53] Он собирается совершить кругосветное путешествие за тридцать девять дней.

— За тридцать девять! — восклицает господин Катерна. — Вы хотите сказать — за сто тридцать девять! Уж на спортсмена-то он никак не похож!

И комик напевает голосом, похожим на охрипший кларнет, известный мотив из «Корневильских колоколов»:

Ходил три раза кругом света…

и добавляет по адресу барона:

Но половины не прошел…

10

В четверть первого наш поезд проехал станцию Кари-Бата, которая напомнила мне своей итальянской крышей станционные постройки на пригородной железной дороге Неаполь — Сорренто. Мы вступили на территорию Мервского оазиса, имеющего в длину сто двадцать пять километров, в ширину двенадцать и площадь в шестьдесят тысяч гектаров; как видите, меня нельзя упрекнуть в том, что я даю недостаточно точные сведения.

Справа и слева видны обработанные поля, зеленые кущи деревьев, непрерывный ряд поселков, водоемы под сводами ветвей, фруктовые сады между домами, стада овец и быков, рассеявшиеся по пастбищам. Эту плодородную местность орошает река Мургаб, что значит Белая вода, и ее притоки. Фазаны там летают большими стаями, как вороны над нормандскими равнинами.

В час дня поезд останавливается перед Мервским вокзалом в восьмистах двадцати двух километрах от Узун-Ада.

Вот город, который неоднократно разрушался и заново отстраивался. Туркестанские войны не пощадили его. Говорят, что раньше это был настоящий притон грабителей и разбойников, и можно только пожалеть знаменитого Ки-Цзана, что он не жил в эту эпоху. Быть может, из него вышел бы второй Чингисхан.

В Мерве поезд стоит семь часов. Я успею осмотреть этот любопытный город, коренным образом изменивший свой характер благодаря русской администрации, действовавшей зачастую даже слишком круто. После того, как русские войска овладели Мервом, древнее гнездо феодальных смут и разбоев стало одним из важнейших центров Закаспийского моря.

Я спрашиваю у майора Нольтица:

— Я не злоупотреблю вашей любезностью, если попрошу вас снова меня сопровождать?

— Охотно буду вам сопутствовать, — отвечает он, — да и мне самому доставит удовольствие еще раз взглянуть на Мера.

И мы отправляемся быстрым шагом.

— Должен вас предупредить, — говорит майор, — что мы идем в новый город.

— А, почему бы не начать с древнего? — спрашиваю я. — Это было бы более логично и последовательно.

— Потому, что старый Мерв находится в тридцати километрах от нового, и вы увидите его только мельком, из окна поезда. Итак, вам придется довольствоваться описаниями вашего знаменитого географа Элизе Реклю. К счастью, они очень точные.

От вокзала до нового Мерва совсем недалеко. Но какая ужасная пыль! Торговая часть города расположена на левом берегу реки. Планировка «вполне американская», и это должно понравиться Фульку Эфринелю: улицы широкие, протянутые как по ниточке, пересекающиеся под прямым углом; прямолинейные бульвары с рядами стройных деревьев; оживленное движение; толпы торговцев, одетых в восточные костюмы. Кругом снуют разносчики всевозможных товаров. Много двугорбых и одногорбых верблюдов. Последние, дромадеры, особенно ценятся за их выносливость и отличаются от своих американских собратьев формой крупа. На залитых солнцем, будто доведенных до белого каления улицах, мало женщин. Но среди них встречаются очень оригинальные особы. Представьте себе женщину, облаченную в полувоенный костюм, в мягких сапогах и с патронами на груди, как у черкесов. Кстати, берегитесь в Мерве бродячих псов. Эти голодные твари с длинной шерстью и опасными клыками — какая-то разновидность кавказской породы. Не эти ли собаки, как рассказывает инженер Буланжье, съели русского генерала?

— Съели, но не совсем, — отвечает майор. — Они оставили сапоги.

В торговом квартале, в глубине темных нижних этажей, где ютятся персы и евреи, в жалких лавчонках продаются те ковры поразительно тонкой работы и артистически подобранных расцветок, которые терпеливо ткут целыми днями старые женщины, даже и не подозревая о существовании жаккардовских трафаретов.

По обеим берегам Мургаба русские расположили свои военные учреждения. Там обучаются солдаты-туркмены, состоящие на царской службе. На них штатская одежда, но синие форменные фуражки и белые погоны.