Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3

• Название: Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3
• Автор: Александр Солженицын
• Жанр: Альтернативная история

---

– Николай Романов!

Показался поручик – горящая папироса в пальцах, красный бант на груди, крикнул:

– Открыть ворота бывшему царю!

Открыли. Автомобиль въехал.

На крыльце стояли и другие офицеры стрелков, и рядом внизу – стрелки, и все с красными приколотыми лоскутами.

Ещё раз надо было быстро перейти. Не глядя. Не видя. Как можно быстрей.

И Николай рванулся перейти, поднимался на крыльцо – никто ему не отдал чести, никто не вытянулся.

А он – не мог им не отдать. Рука сама поднялась к папахе.

Как иначе может пройти военный?

520

Из окон штаба Северного фронта виден, по ту сторону оснеженной реки Великой, Спасо-Мирожский монастырь.

И кажется ещё никто этого не отмечал в печати.

Отметим. Перекличка веков. Какой? Наверно, Двенадцатый? Тринадцатый? И – Двадцатый. Там – причудливые главки, тишина. Здесь, перед штабом, – фырканье автомобилей.

Нет, даже лучше: ведь это – старореспубликанский Псков. Итак, через реку Великую (нота-бене!) старая республика протягивает руку новой, образовавшейся тут же, во Пскове. Замечательное начало!

Перед комнатами Рузского у вешалок – вестовой казак. (Тоже запишем, читатель только и живёт деталями, а «Биржевые ведомости» славятся броскостью.) Приёмный зал. Потёртый стол с чернильницей. Потёртые старомодные стулья.

Вот и генерал. Распушенные сивые усы. Тонкая притушенная улыбка. Голубые усталые глаза. Сияющая белая четырёхугольная причёска. (Эти детали – рассредоточить по тексту, чтобы поддерживать зрительное впечатление.)

– Правда ли, господин генерал, что сегодня ваш штаб принял присягу Временному правительству?

– Да, это наши торжественные минуты, и я уже об этом дал телеграммы – князю Львову и Родзянке. Мы обязались полным повиновением правительству до Учредительного Собрания, которое и установит образ…

Узкая впалая грудь. Зубы – обкуренные, желтоватые, вероятно от постоянного табака. (Не писать.) Посасывает жёлто-стеклянный мундштучок.

– Значит, ваш фронт можно поздравить. После присяги у вас увеличится дух уверенности. Скажите, каков вообще дух войск?

– Дух войск прекрасен, несмотря на некоторое отвлечение внимания. – (Глухой монотонный голос, но этого не будем отмечать.) – Это естественное движение радости за освобождённую родину. Но армия быстро подавит его и сосредоточится на будничной работе войны. Мы будем держаться при всех обстоятельствах! – со стальной решимостью сказал Главнокомандующий.

На подбородке – бородавка, а на ней – свиток седых волос. (Вставить? не вставить? Для корреспондентской зоркости – ценно, для тенденции – не полезно.)

– Правда, к большому делу налипли тёмные люди. Теперь появилось множество самозванцев, они бесконечно опасны для народного дела. В одной волости сожгли земские продовольственные склады. Но это всё временное, преходящее… Всё это схлынет, станет на твёрдую почву.

– А что известно о намерении противника? Он готовит решающее наступление на Петроград?

– Очень возможно. Мы держим немцев только силой оружия. Двина – крепка, по ночам крепкие морозы, и если не будет внезапной быстрой оттепели – военные действия вполне возможны.

Совсем не генеральская, а интеллигентская приятная манера говорить и обращаться. Самому корреспонденту, даже не по профессии, просто приятно с ним говорить. Затронуть вопросы и более тонкие.

– А что вы можете сказать, генерал, о бывшем царе?

Генерал смотрит умными, усталыми, проницательными глазами:

– Да что же! Безвольный человек – вот почти всё, что можно о нём сказать.

Пожилой генерал с алым бантом на прямоугольной старой сильной груди в смехе показывает белые мальчишеские зубы и весело хрипит сквозь табачный горький дым:

– Между прочим, Государь не любил газет. Хотя неверно утверждают, что он их вовсе не читал.

– Но был ли он, по крайней мере, умён?

– Умён ли – не знаю, я его так мало знал.

– Разве мало?

– Мне редко приходилось с ним говорить. Я занят был своим делом. А он – всегда молчалив, и его молчание было не без хитрости. Не знаю, кому он верил, но мне – нет. Он постоянно прислушивался лишь к своим ежедневным советчикам, кто его тесно окружал. А кто видел его раз в месяц или реже, как, скажем, Михаил Владимирович Родзянко, – тот действовать не мог.

– Фредерикс? Воейков?

– Фредерикса, знаете, мне жаль. Разве можно винить его за преклонность лет или за преданность Государю? А вот Воейкова – нисколько не жаль.

– Протопопов?

– Не было более противостоящих фигур, чем Протопопов и я.

– А как влияла императрица?

– Да, она на него нехорошо влияла. Она и с матерью царя была в дурных отношениях.

Запишем так: с рыцарской сдержанностью, принизив тихий голос, Рузский говорит о роли царицы в интимных делах государства.

– Ужасно, ужасно… Царица имела определённое влияние на царя. Отсюда и многое объясняется в его характере. На него всегда имел влияние тот, кто последний сказал.

Да у генерала – просто бессознательно добрая, рассеянная улыбка. Он – как бы намекает на бесхарактерность и духовную шаткость отрекшегося царя.

– Это был… это был осторожный, скрытно-размышляющий человек. Но и – с большим жизненным опытом.

… Ещё недавно полный, но либеральный хозяин петроградской печати (когда он был командующим Округом), Рузский пользовался большой симпатией газетных кругов – и ценил это. Он знал, что отношения с прессой – деликатный пункт и эффективный путь. Чтобы завоевать общественное мнение, Главнокомандующий пристоличного фронта не должен пренебрегать печатью, а дружить с ней, это и есть собственно Петроград, а «Русская воля» сильна поддержкой банковских кругов, а с «Биржевыми ведомостями» особенно надо дружить, это газета самовластная. Да ещё всякий раз, когда он говорил о царе или особенно о царице, – в душе поднималась незабываемая, незатираемая обида, как он был снят с Северного фронта, безусловно по настоянию царицы, и вынужденно отдыхал долее своего лечения, и потом унизительно не назначался вновь, пришлось искать через великую княгиню и князей. Всегда в душе это приходилось подавлять, обсуждать только с женой, страдающей от унижений, – а вот теперь давление раздвинулось, рассвободилось, и можно было впервые высказаться открыто, для общества. Однако, именно в событиях последних дней генерал настолько потерял опору, чувство равновесия, что невольно искал его, даже и в этом интервью. Он как будто слишком зашагнул уже, зашагнул.

– Но надо помнить, что Александра Фёдоровна была совсем больная. Больное сердце.

– Но она – истеричка?

– Нет, нельзя сказать. Она – выдержанная женщина, в ней чувствуется характер. А вот девочки – мне очень нравятся, хорошие у них дети, симпатичные. Да и мальчик.

– Но скажите, отношения её с Распутиным… м-м-м… имели основу…?

– Нет, нет, – запротестовал Рузский. – Говорить об эротических отношениях недопустимо. Ничего такого не было.

Корреспондент с разочарованной миной рисовал карандашом петли в блокноте.

– Скажите. Но по крайней мере – был ли Николай Романов патриотичен? Или – равнодушен к нашей стране?

Рузский старался не проявить злопамятности:

– Судя по его словам – он был русским. Вы помните его заявление о войне до конца, пока последний немецкий солдат не будет изгнан из пределов России?

– Ну, это ловкая перефразировка Александра I.

Рузский искал: что же можно сказать о падшем царе хорошего?

– Да, он должен был послушаться голоса общества, проявить уступчивость – и ещё бы выплыл.

Пососал мундштучок. Не находилось доводов.

– Да, конечно, он сам виноват, что всё у него так сложилось.

Впрочем – улыбнулся подкупающей улыбкой, зная – что доброй, симпатичной, и это будет записано:

– Да что я буду судить? У меня у самого масса недостатков…

521

(армейские фрагменты)
* * *

Подполковник Буря 4 марта шёл мимо сторожевого в Двинской крепости – тот нёс винтовку как палку и не отдал чести.

– Почему не отдаёшь чести?

– А я у тебя её не занимал!

* * *

В гусарском полку 16 кавалерийской дивизии на Стоходе сперва узнали, что Государь назначил Николая Николаевича, и были довольны. И только через полсуток – что царь, оказывается, отрёкся. Офицеры побледнели.

У немцев местами – оркестры, салюты. Бросают нам прокламации с аэропланов или привязывают к пропеллерам посылаемых мин.

* * *

В Симферополе начальник гарнизона генерал Радовский объявил выстроенным войскам манифесты об отречении. Объявил, что поддерживает новый строй и призвал пропеть всем вместе «Боже, царя храни». Войска пропели.

За это генерал получил неделю ареста.

* * *

В 193-м запасном пехотном полку в Хамовниках известие об отречении Государя было, в московской обстановке, по внешности встречено радостно всеми – и офицерами тоже. Да многие молодые и верили искренно, что вот теперь-то, освободясь от развала царской власти, мы и победим немцев, и война скоро кончится. А поопытнее, кто видел в этом конец России, – искали по одному молчаливых единомышленников: что предпринять? Собрать кучку сопротивления? – так уже видно, что никто за нами не пойдёт. Да ведь Государь сам отрёкся!… И оставалось каждому: просить ускорить отправку его из запасного полка на фронт. Может быть там?…