Елена Крюкова - Красная луна

• Название: Красная луна
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Боевик
• Год: 2007
• ISBN: 5902933269, 9785902933267

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.

Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.

Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.

Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?

Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом. Скинхеда Архипа Косова хватают на рынке во время стычки с торговцами и заталкивают в спецбольницу. Главный врач, Ангелина Сытина, делает его своим подопытным кроликом — и вкручивается в орбиту, очерченную свастикой и кельтским крестом…

Жестокость рождает смерть.

Может быть, смерть — пространство новой любви для тех, у кого выхода нет?

---

ЕЛЕНА КРЮКОВА КРАСНАЯ ЛУНА

Моим детям

АНГЕЛИНА

Тишина. Мои руки подняты вверх. Десять пальцев растопырены. Они горят. Пылают — десять свечей. Десять языков огня.

Отойди от меня! Ты, кого я отвергла!

И ты, кого я ненавижу.

И ты, кого я люблю.

Подойди ко мне ты, в кого я верю.

Ты — мое зеркало. Ты — моя ставка. Я ставлю тебя на кон — и выиграю жизнь. Жизнь-то у человека одна. Ты веришь в то, что будет за гробом?! Я — нет. Может быть, я несчастна, и счастлив тот, кто верит в вечную жизнь?!

Я счастлива. Моя кровь слишком горяча. Мои глаза слишком длинны, руки слишком влажны и подвижны. Я беру, осязаю, краду, наслаждаюсь, вонзаю зубы, раздуваю ноздри. У жизни слишком животная природа, чтобы века напролет разглагольствовать о душе.

Слишком пахнет грозой в душном и грязном воздухе. Слишком напрягся мир — мышца жаждет, чтобы в нее всадили пулю, вонзили нож. Живая кровь — вот чего не хватает миру, захлебнувшемуся в клюквенном соке. Созерцание фальшивой крови порождает неистовую жажду настоящей. Я слишком настоящая, слишком живая, слишком пламенная, чтобы врать самой себе. У меня румяные щеки, длинные глаза, потные подмышки, они зверино пахнут, я моюсь под холодным душем, чтобы смыть запах зверя, запах жизни, хожу в сауну, прыгаю зимой в прорубь, душусь изысканными духами, обливаюсь с ног до головы парфюмами и мажусь дезодорантами, и все равно запах жизни так силен, что мужчины чувствуют его на расстоянии — они ощущают его не обонянием, а сущностью. Сущность — вот что жжет и пылает. Наша жадная сущность неистребима.

И те, кто обладает сущностью, должны истребить тех, в ком ее нет, кто пуст, как выпитая бутылка. Выпитые бутылки выбрасывают на помойку, не правда ли?! Может быть, это вы их сдаете в прием стеклопосуды?!

Ты, в кого я так истово верю, — подойди ближе, не бойся. Женщина не кусается. Женщина обнимает и вбирает, ты тонешь в ней. Она выпивает тебя до дна — ты слишком крепкая водка, чтобы смаковать тебя, долго держать во рту.

У тебя широкие скулы. У тебя тяжелый железный подбородок. У тебя раскосые светлые глаза. Ты умный, ты властный и жестокий, может быть, ты хитрый, и это хорошо. У тебя гладкая кожа, ты раздуваешь ноздри, ты отлично знаешь, чего хочешь. Тебе кажется — ты хочешь того, чего хотят все. Тебе кажется: ты чувствуешь то, что чувствуют все.

А может, ты ошибаешься?!

Я кладу руки на твои плечи. Ты чувствуешь мои губы? Мой живот? Ты чувствуешь мои мысли? Неужели ты читаешь их, ты, неграмотный, грубый, слепой, черствый? Ты чувствуешь мою душу? А разве у меня есть душа? Думаешь, я беременна душой? Я давно ее родила. И она живет отдельно от меня. Я гляжу тебе в глаза. Ты — это не я, но ты становишься мною. Я выпью тебя и закушу тобой — за твою победу. За то, чтобы ты победил и вознесся.

Счастье женщины — в том, чтобы победил сильнейший?!

Что же ты будешь делать потом, после победы?

Торжествовать?!

Торжествовать буду я.

Потому что это будет МОЯ ПОБЕДА.

И пусть потом я… пусть потом я буду…

Пусть потом я заплачу, брошу голову на руки… выгнусь в судороге отчаянного крика!.. искусаю в кровь губы… пусть потом, позже я прокляну себя… захохочу над собой, как сумасшедшая… пусть потом я умру, умру… пойму, что все, что я делала, — гроша ломаного не стоит… пусть потом я пойду по миру, продам себя за копейку, разломлю на куски и разбросаю, как черствые корки, голодным зимним птицам… это все потом!.. потом, потом… а сейчас я сильная, как ты. Я жестокая — как ты. Я холодная и властная — как ты. В нашем мире кто не силен — тот проиграл. А я не хочу проиграть. Я хочу выиграть. Выиграть — что?!

Нет, я не плачу… Ха-ха!.. Я — смеюсь. Я смеюсь над собой. Я слишком высокого роста, чтобы плакать над смертью муравья. И мне не нужно косметики, я и так чересчур ярка. Я сверкаю так, что меня видно издали.

Я помогу тебе взять власть. И ты будешь держать ее крепко. Сжимать обеими руками. Пока не задушишь.

Ты знаешь, человек за все, за все на свете платит очень дорого. Даже если он платит копейку. Копейка, выпачканная в крови, обскачет по цене египетский изумруд. Плати за меня живыми изумрудами. Плати за меня бешеными деньгами. Плати за меня властью. Просроченный товар — гнилой товар. Я твой товар и твой купец. Плати за меня — жизнью.

Он стоял перед ней на коленях, уткнув голову ей в живот. Она была нага. Штор на окне не было. На крестовине рамы была распята черно-звездная, сизая от инея зимняя ночь. Она когтила пальцами, как громадная птица, его голову, больно впивалась в волосы, ласкала лицо. Он закинул шею. Глядел на нее. «Ты сделала все, чтобы я…» Она положила ладонь ему на горячие губы. Он тоже был голый, как и она, и от его тела шел жар, как от костра.

Я ВЕДУ ТЕБЯ ВЫШЕ. ВСЕ ВЫШЕ. ЭТА ЗЕМЛЯ УЖЕ ТВОЯ. ПОЧТИ ТВОЯ. ЕЩЕ НЕМНОГО. ЕЩЕ НАПРЯЧЬСЯ. ЕЩЕ ВНУШИТЬ. ЕЩЕ ПРОЛИТЬ КРОВИ. ЕЩЕ…

Он приблизил губы к развилке ее ног. Коснулся ртом красной соленой раковины. Она выстонала: «Еще…» Над ее головой, над ее мрачно-красным атласным телом, над темно-красными, цвета погибшего заката, космами, разбросанными по тускло блестевшим плечам, по ледяно-голой спине, между перекладинами оконной крестовины всходила красным нимбом, закрывая белый мир, огромная красная Луна.

КЕЛЬТСКИЙ КРЕСТ. НОРД

«Группа крови на рукаве,

твой порядковый номер на рукаве…»

Виктор Цой

— А-а-а-а-а!.. А-а-а-а-а!.. Держи его!.. Держи его!..

Он же его насмерть забил, насмерть…

Держи его, братцы, уйдет!.. Убег уже!..

Темь. Свалка. Гогот. Дикий крик. Неистово, сладко-погибельно, оглушительно матерятся те, кто вытягивает шеи, наблюдает издали; задние наседают; толпа давится и давит, напирает, бежит, ужасает сама себя, водоворот злобы охватывает всех, захлестывает волной, — на вечернем рынке, разлегшимся фруктово-мясным, тряпочно-сальным мертвым китом посреди Москвы, бритые подростки в черных рубахах и черных кожаных куртках, размахивая тяжелыми железными цепями, жестоко пиная в бока, в ребра поверженным огромными черными башмаками «Camelot», бьют чернокудрявых, крючконосых, смуглявых южных торговцев. Продавцов с Кавказа. Из Туркмении. С Каспия. С Сыр-Дарьи. И китайцев тоже бьют, и корейцев — всех раскосых; всех, кто смугл и широкоскул; у кого глаза и брови чернее ночи; всех — нерусских.

Насмерть бьют.

Эй, вы!.. С-с-с-суки… Вы, гады!.. вы… ответите…

А-а, а-а, а-а, а-а… парни, он мне башку цепью прошиб!.. Найдите… отомстите… и матери… матери передайте…

Все, сдох, ты, чурка?!..

Бежим, кореша!.. Щас сюда сявок с автоматами нагонят!..

Толпа катит. Толпа рычит. Из толпы, как молнии, вылетают ослепительные крики.

Вал катится — вал не остановить.

Лица. Во тьме — лица. Они тоже режут тьму огнями. Клубок лиц и тел то сматывается, то разматывается. И мрак прошивает длинная прерывистая лента огня. Трассирующие пули. Разрешено применять оружие?! Стреляют!

В них стреляли — а они били. Кастетами. Цепями. Камнями. Ботинками. Ножей у них в руках не было, и вдруг кто-то пронзительно завопил в толпе:

Ножи! Гля, ребя, у них же ножи! Разбегайся!

А сзади стреляли, стреляли, стреляли и надсадно орали:

Ложись! Ложись, мать-перемать!.. Стоя-а-а-ать!..

И толпа повалилась на землю, рассыпалась на черные людские комки, покатившиеся в разные стороны, а сторон не было, потому что вокруг были прилавки, и люди лезли на прилавки и ящики, на деревянные лари и картонные коробки, падали грудью на железные скобы, взбирались на крыши фургонов, залезали под навесы, — а сзади все стреляли, и те, кто бил, те, в черных куртках, протискивались, с обнаженно-озверелыми, бледно-беззащитными лицами сквозь клубящуюся толпу: убежать!.. удрать!.. не даться в руки!.. уйти во что бы то ни стало!.. — и не могли уйти: падали под выстрелами, их ловили, они отбивались, как отбивается зверь, попавший в капкан, — шла охота на тех, кто вздумал убивать, и те, кто был оголтелым охотником, сам стал добычей.

Пашка!.. Па-а-ашка!.. Сюда!.. Голову прячь!..

На землю!.. Уполза-а-ай!..

Они ползли, как ползут на брюхе побитые собаки, по мерзлому, заледенелому, посыпанному грязной солью снега асфальту. Люди в пятнистых куртках, с автоматами наперевес, настигали мальчишек в черных кожанках и черных массивных, как утюги, сапогах со шнуровкой. Мальчишки швыряли прочь велосипедные цепи. Визжали, как щенки. Вжимали головы в плечи.

Лысые головы. Бритые головы.

Мальчишки с гладкими, как яйцо, бритыми налысо головами тщетно пытались убежать с зимнего ночного Черкизовского рынка. Их настигали. Их ловили.