Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры

• Название: Санктпетербургские кунсткамеры
• Автор: Александр Говоров
• Издательство: «МЕКТЕП»
• Жанр: Здоровье
• Год: 1989
• ISBN: 5 658-00525-6

Роман «Санктпетербургские кунсткамеры» является, как бы продолжением романа Александра Говорова «Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса», и составляет с ним своеобразную дилогию, объединенную эпохой и содержанием петровской реформы (только уже на самом исходе), и образами главных героев.

---

Дисциплинированный Бильфингер сообразил, что он здесь лишний. Раскланялся и отбыл. Прекратилось и плесканье воды на кухне.

Тогда генерал-полицеймейстер предъявил Нартову золотую монету достоинством в два рубля.

— Охти! — по-старушечьи всплеснул руками Нартов. — Ведь это из тех семи экземпляров, которые я привез из Москвы. Дайте-ка я у ней ободок посмотрю.

И рассказал, что по неизреченной своей милости государыня посылает его, Нартова, с ревизией по монетному делу, перечеканке, проверке содержания серебра и прочее. А в сем году государыня и министры поручили ему поехать на московский монетный двор, выяснить, можем ли мы технически чеканить монету с полновесным содержанием золота, не уступающую европейским. Ведомо, судари мои, что при Петре Алексеевиче из-за великих нужд государственных монета российская вельми порчена была…

— Ладно, — прервал его Девиер. — Про то мы знаем. Сия-то откуда взялась?

А, будучи в Москве, он, Нартов, чтобы доказать, что российское денежное мастерство не уступит заграничному, собственноручно вычеканил семь двухрублевиков полной мерой золота и чекан тот велел при себе уничтожить. А семь монет этих взял с собою в Санктпетербург, чтобы вручить высочайшим особам…

— Кому же, можете перечислить?

— Могу. — Нартов полез в карман, вынул клетчатый платок и вытер им испарину. — Первая монета была вручена государыне императрице…

— Раз, — загнул палец генерал-полицеймейстер.

— Две монеты были преподнесены государыням царевнам — Анне Петровне и Елисавет Петровне. Это, значит, вторая и третья… Четвертая… четвертая, конечно, была вручена августейшему зятю, герцогу Голштинскому, а пятая — отсутствующему ныне светлейшему князю. Шестая находится у меня…

Он развязал угол носового платка и достал оттуда точно такой же двухрублевик с профилем царицы, что был в руке у Девиера.

— А седьмая, седьмая? — в один голос воскликнули полицейские чины.

Нартов помялся, но затем нагнул голову, будто хотел сказать: а, была не была! — и заявил, мрачнея:

— Виноват. Седьмую монету я отдал не кому-нибудь из высочайших особ… Седьмую монету я презентовал обергофмейстеру Рейнгольду фон Левенвольде.

Полицейские молчали, сосредоточенно глядя на Нартова, а тот ударил себя в лоб ладонью:

— Я подумал тогда: ведь пригодится мне Красавчик сей для дел неотложных, хотя бы к государыне вне очереди пройти…

И тогда аудитор Курицын воздел руки и сокрушенно сказал:

— Да, да, как же я сразу не догадался… Это он, конечно, был, который караул кричать отказался, — Левенвольд.

Генерал-полицеймейстер на него цыкнул, а Нартову сказал:

— Сей минут мы вас освободим. Монету свою вы можете забрать, по этой части у нас к вам претензий нет. Скажите, однако, вы не уточняли законность грамот, по которым у вас проживает ваша арендаторша?

— Как же, я обращался в герольдмейстерскую контору. Тамошний управитель, граф Францышкус Санти, мне объявил, что покойного мужа этой дамы он знал персонально. И знаете, как он его куриозно аттестовал?

Нартов без лишней амбиции прошелся по комнате, кривобочась и прихрамывая.

На мрачных лицах полицейских чинов изобразилась весьма вымученная улыбка. Они раскланялись и вышли во двор.

«Час от часу не легче, — подумал генерал-полицеймейстер. — Тут и не скажешь, кто тебе опаснее, Левенвольд или Кушимен?»

Он остановился в тени кленов и сказал майору Рыкунову:

— Несомненно, кто-то дал взятку Левенвольду, а тати ее отобрали.

— Осталось узнать, кто именно дал взятку.

— А так как это пока невозможно, займемся розыском, кто были сии тати.

И Девиер указал на вольный дом маркизы Лены.

Тут он увидел, что возле колодца Алена Грачева вытаскивает бадью с водой и переливает ее в ведра. Девиер прекрасно помнил и девушку эту, и ее визит в полицейским дом. Он поманил ее пальцем.

— Не кажется ли тебе, — спросил он, глядя в ее напряженное лицо, — что ежели, как тогда, ты вернешься в Канатную слободку, ты застанешь своего бравого корпорала на месте проживания?

— Нет, не кажется, — ответила она дерзко, не прибавляя никакого титула.

— А почему? — как можно более ласково спросил Девиер.

— А потому, что он убит.

Внутри генерал-полицеймейстера забилась-затрепетала какая-то жилка. «Ну, вот и все, — подумал он. — Вот мне и каюк».

— Откуда же ты знаешь, что он убит? — уже машинально спросил он.

Алена взяла его за расшитый галуном обшлаг генеральского кафтана и вывела из-под клена так, чтобы был виден вольный дом. Указала на веревку, протянутую от угла. На той веревке сушилась единственная вещь — мужская сорочка немецкого полотна с кружевной грудью. Бок рубашки был сильно разрезан.

— Это его рубашка, — сказала она глухо. — Там еще пятна крови. Я видела, как их замывали.

И она отчаянно заплакала, уткнув лицо в передник. И, не обращая внимания на полицейских чинов, забыв про свое коромысло, побрела в домик Нартова.

— Аленушка! — сказал ей Нартов. Сам готов был на колени встать, хоть пластаться, чтобы облегчить ей горе. Он догадывался обо всем. — Ну, нет его и не вернешь, чего же убиваться? Аленушка! Выходи за меня! Ну что ж, что я старый человек, хотя какой же я и старый? Мне ж еще и сорока нет.

Алена вытирала передником лицо и глаза, и вновь слеза катилась, и непонятно было, слушает она или нет.

— Выселю я эту иноземку, это гнездо антихристово, а сам там поселюсь. Ох, заживем! Каждый вечер буду астанблей созывать, чтобы тебе, мое сердечко, не было скучно. Государыня даст мне патент на дворянство, она уж обещала. А бурмистру Данилову, — неожиданно распалился он, — мозгляку этому… Шиш ему, шиш!

— Вы хороший человек, барин Андрей Константинович, — тихо сказала Алена, поклонилась ему и вышла, притворив за собой дверь.

Нартов же упал на лежанку, некоторое время лихорадочно тер руки, тер лоб, потом успокоился, всхлипнул, как ребенок, и неожиданно сам для себя заснул.

Возвратилась Алена, посмотрела на спящего барина и подошла к окну. В вертограде полнощном начинался заезд гостей, наигрывал клавесин. Одно из самых верхних окон растворилось, там, смеясь, появилась маркиза Лена. Черные кудри вились по смуглой шее и покатым плечам, чувствовалось, что каждый их виток старательно рассчитан. В ушах раскачивались золотые кольца — не просто серьги, а кольца, обсыпанные гроздью вспыхивающих огоньков-алмазов.

— Коза! — с ненавистью глядела Алена на ее слегка раскосый вырез глаз, на красиво изогнутый рот. — Как есть губастая коза!

Ей вспомнилось, как в детстве отец, который был церковный староста, а потому знаток книжного благочестия, брал с поставца старинную рукописную книгу и читал вслух обо всяких диковинах. Особенно запомнилось ей о Горгоне, и не думалось, что Горгона та когда-нибудь ей к случаю попадется.

Молоточки клавесина все звончее наигрывали менуэт, горбатый Кика в игорном зале старался вовсю.

«Да что же это! — запало в голову Алене. — Горгоны смеются, музыка играет, но человека-то нет!»

5

Как только распахнулись для посетителей двери и гайдук Весельчак встал возле них, в двери те вошел щегольски одетый господин. Был он в изящной полумаске, не густые брови над этой полумаской были настолько известны всему Санктпетербургу, что гайдук возгласил:

— Милости просим, господин генерал-поли…

Вошедший закрыл ему рот перчаткой, перебив выразительно:

— Господин матрос!

— Здравия желаем, господин матрос! — поспешил поправиться Весельчак, сам думая: роба на нем серая, форменная, хоть из лучшего амстердамского сукна. Шляпа тоже серая и с лентой. Но ежели его превосходительству угодно предстать матросом, мы что ж…

Солнце стояло еще высоко, и послеобеденный зной не прошел, а в пустынной зале Чистилища преображенские унтера пропускали по кружечке: сегодня им было идти в ночной наряд. Мысли же их витали этажом выше, где угрюмый Цыцурин готовил зеленый стол к игорному действу.

Из всех младых преображенцев только князь Антиох шампанеи здесь не пил, картами не занимался, а рассуждал о серьезном, рассеянно крутя снятой с лица маской.

— Русский народ, судари мои, лет через сто… Да нет, почему через сто? Через пятьдесят, через двадцать — русский народ сотворит такую словесность, иже[48] есть литература, коей не было у классических народов древности!

Его собеседником был граф Рафалович, который тоже не держал в руке кружки с шампанеей. На нем был умопомрачительный кафтан черного атласа с серебряным шитьем.

— Хе-хе! — посмеивался Рафалович. — Князья Кантемиры, что вам все Россия да Россия. А бывали ли вы, например, в Лондоне?

— Он у меня спросил, — Сербан указал кружкой в атласную грудь Рафаловича, — стану ли я, молдаванин, сражаться против Англии или Франции, ежели они воевать начнут с Россией…