Мариво - Удачливый крестьянин

• Название: Удачливый крестьянин
• Автор: Мариво
• Издательство: Наука
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1970

В книгу вошел роман Мариво «Удачливый крестьянин» (1734). В нем Мариво воссоздает широкую картину городской жизни своего времени. Это исключительно «парижский» роман. В нем перед читателем разворачивается целый калейдоскоп лиц, характеров, типов – слуги, горничные, швейцары, ливрейные лакеи, мелкие торговцы, стряпчие, нотариусы, полицейские, государственные чиновники, домовладельцы, трактирщики, актеры, и актрисы, армейские офицеры, откупщики, светские щеголи, знатные дамы; все они теснятся пестрой толпой в людской, на улице, в приемной министра, в театральном фойе, в великосветских гостиных. В центре романа – один персонаж, одна человеческая судьба: провинциал Жакоб, в юности попавший в Париж, поразивший его своей огромностью и великолепием.

В качестве приложения книга содержит анонимное продолжение «Удачливого крестьянина».

---

Приказ его, вкупе с таковым эпитетом, нагнал на меня страху, и я в два прыжка очутился за дверью.

Женевьева, уже уведомленная о моем свидании с барином, ждала на лестнице.

А, это ты? Говорят, барин посылал за тобой? – спросила она, притворившись, будто оказалась тут случайно. – Что ему нужно?

– Не спеши, не спеши, душечка, – сказал я ей, – барин дал мне двадцать четыре часа на размышленье, и я намерен сообщить мой ответ в самую последнюю минуту.

Я прошел мимо, окинув ее неприязненным, даже враждебным взглядом, который ее ошеломил; она широко раскрыла глаза и уже готова была заплакать, но меня это нисколько не тронуло. Необходимость выбора между ее рукой и тюремной решеткой излечила меня от последних остатков слабости к ней; сердце мое освободилось от любви, как будто никогда ее не знало. К тому же отчаянный страх, охвативший меня, исключал всякое нежное чувство.

Она несколько раз жалобно окликнула меня:

– Жакоб, скажи хоть слово, Жакоб!

– Через двадцать четыре часа, мадемуазель!

Я побежал от нее без оглядки, ноги сами несли меня.

Помню только, что я очутился в саду. Сердце мое колотилось, я всей душой тосковал по капустным грядкам в нашей деревне, я проклинал парижских девиц, на которых заставляют жениться насильно, приставив пистолет к груди. «Ведь это все равно, что найти себе жену в ветошном ряду, – стонал я. – Можно ли быть несчастней?»

Мне стало так жаль себя, что я даже всплакнул; точно слепой, кружил я среди деревьев, время от времени вскрикивая от горя, как вдруг увидел мою госпожу, выходившую на аллею с книгой в руках.

– Бедненький Жакоб, – изумилась она, – кто тебя обидел? У тебя слезы на глазах!

– Ах, сударыня, – ответил я, бросившись перед ней на колени, – ах, добрая моя госпожа! Через двадцать четыре часа бедного Жакоба упрячут за решетку!

– За решетку? – переспросила она. – Ты сделал что-нибудь дурное?

– Какое там! Совсем наоборот! – воскликнул я. – Меня накажут именно за то, что я не хочу поступить дурно. Вы велели мне не ронять чести вашего дома, ведь правда, сударыня? Да где же мне набраться чести, коли здесь запрещают ее беречь! Барин не велит мне и мечтать о чести. Что ж это за скверный город, сударыня, где честных людей сажают в тюрьму, а бесчестных поселяют в нарядных особняках! Тем, кто женится на бариновых горничных, дают золото, а возьми за себя приличную девушку – насидишься под замком. Наш барин задумал, не в обиду будь вам сказано, обвенчать меня со своей горничной.

– Постой, постой, говори яснее, – сказала барыня, кусая губы, чтобы не рассмеяться. – Я ничего не поняла. Какая такая горничная? Разве У моего мужа есть горничная?

– А как же сударыня, конечно есть, – сказал я, – ваша девушка, мадемуазель Женевьева. Она облюбовала меня, и мне приказано жениться на ней.

– Но послушай, Жакоб, – прервала меня госпожа, – об этом ты должен спросить свое сердце.

– Да я уж спрашивал свое сердце, – ответил я, – и мы оба решили, что даже слышать о ней не хотим.

– Однако не забывай, что ты и вправду разбогатеешь; мой муж не оставит тебя своими щедротами, я его знаю!

– Все так, сударыня, – возразил я, – но посудите сами, сделайте милость, каково иметь детей лгунишек: как скажут мне «отец», так и соврут. Приятного мало! А женись я на Женевьеве, так, пожалуй, все такими окажутся; да я же им и кормилиц нанимай! Ах, сударыня, я в отчаянии. Сроду не любил кукушкиных птенцов, и вот мне дали только двадцать четыре часа сроку, а потом я должен сказать, что согласен обзавестить полдюжиной таких приблудышей. Защитите, сударыня! Пожалейте меня, несчастного, не допустите, чтобы меня засадили в тюрьму. Уж лучше мне совсем сбежать отсюда подальше.

– Нет, нет, запрещаю тебе убегать, – сказала госпожа; – я поговорю с мужем; положись на меня, ничего не бойся. Иди к молодому барину и будь покоен.

Сказав это, она снова занялась чтением, а я пошел к своему барчонку, он как раз прихворнул.

По дороге мне пришлось пройти мимо комнаты Женевьевы; дверь была полуоткрыта, девушка меня караулила, сидя в кресле и заливаясь слезами:

– А, вот ты наконец, неблагодарный! – вскричала она, увидев меня. – Обманщик! Мало того, что отказываешься от свадьбы, так еще оговариваешь и срамишь меня!

При этом она схватила меня за рукав и крепко держала.

– Отвечай, – добавила она, – за что ты ославил меня нечестной девушкой?

– Боже ты мой, мадемуазель Женевьева, дайте же с мыслями собраться! Не в том дело, что вы нечестная, а только смущает меня шкатулка с золотом и все эти финтифлюшки. Если бы не барские подарки, вы были бы еще честнее. Мне как-то больше по душе ваша прежняя честность. Но хватит об этом говорить, не будем ссориться, – продолжал я не без коварства. – Вы сами виноваты: зачем не рассказали мне обо всем чистосердечно? Нет на свете ничего лучше искренности, а вы зачем-то скрытничали. Почему было не покаяться в своем грешке? Я бы не стал придираться, а главное, знал бы, что к чему. Если девица споткнулась, она должна быть хоть благодарна за снисходительное отношение. А вы что? Думали обвести меня вокруг пальца, заговорить зубы, оплести россказнями. А я человек добродушный, доверчивый; так ли следовало со мной поступать? Сказали бы прямо: «Знаешь, Жакоб, не хочу продавать тебе кота в мешке; так что имей в виду: барин за мной бегал. Я хотела ускользнуть, но он кинул мне под ноги золото, наряды, целый дом с полной обстановкой; я споткнулась, остановилась, стала подбирать золото, наряды, а там соблазнилась и домиком. Хочешь получить теперь свою долю?» Вот как говорят честные девушки; скажите мне сейчас все это, и вы узнаете мое решенье.

Женевьева в ответ зарыдала еще горше; целые потоки слез хлынули из ее глаз, она изо всех сил сжимала мои руки, но не могла выговорить ни слева; правда застревала у нее в горле.

Но я так утешал ее и так настойчиво уговаривал во всем сознаться, что она наконец сдалась.

– Можно ли довериться тебе? – прошептала она.

– Неужели вы сомневаетесь? Да ну же, мадемуазель, смелее! – подбадривал я ее.

– Увы, – вздохнула она, – я это сделала только из любви к тебе; в тебе вся причина.

– Вот так так, – сказал я, разводя руками.

– Если бы не ты, я бы даже не взглянула на золото, да и на все сокровища мира… Но я думала, что тебя привяжет ко мне роскошь, которую сулил мне барин, что тебе приятно будет жениться на богатой; а что вышло? Я просчиталась! Ты попрекаешь меня тем, что я сделала ради тебя, только ради тебя!

Ее слова окончательно отрезвили меня. Конечно, ничего нового в них для меня не было. Я и раньше знал, что произошло, и никаких разъяснений мне не требовалось. Но странное дело! Услышав правду, я словно впервые ее уразумел и был так поражен, будто мне сообщили неожиданную новость. Я мог бы поклясться, что чувство мое к Женевьеве давно умерло, и я упоминал об этом выше; но видно какая-то искорка еще тлела в моем сердце, раз горе ее меня взволновало; однако едва она выговорила эти слова, как в то же мгновение все окончательно погасло.

Я, впрочем, утаил от Женевьевы то, что во мне происходило.

– Увы, – сказал я, – все это весьма печально.

– Ах, Жакоб, – проговорила она, глядя полными мольбы глазами (и такие красивые глазки могли рассчитывать на полное снисхождение; но мы иной раз обходимся с красавицами куда суровее, чем с дурнушками), – неужели ты обманул меня, когда уговаривал быть откровенней и обещал, что за это помиришься со мной?

– Нет, – возразил я, – клянусь, я говорил искренне; но боюсь, мое сердце смотрит на это иначе.

– О Жакоб, милый Жакоб, – вскричала она, – зачем же ему смотреть иначе? Никто никогда не будет тебя любить, как я. Поверь, отныне я стану образцом добродетели и благоразумия.

– Да, но к сожалению, – сказали, – благоразумие немного запоздало; лекарь явился, когда больной уже помер.

– Значит, я теряю тебя! – вскричала она.

– Дайте мне время подумать, – сказал я. – Я должен достичь согласия с моим сердцем, оно затеяло тяжбу против меня и сладить с ним будет нелегко. Позвольте же мне удалиться, чтобы хорошенько подумать.

– Лучше бы ты сразу заколол меня кинжалом, – сказала она, – чем оставлять в неизвестности и откладывать решение.

– Это невозможно, – возразил я, – я не могу так скоро разобраться в своих чувствах. Однако терпение. Ответ придет сам собой, и с ним, возможно, приятные вести; подождите немного, моя красавица. А теперь прощайте, не тревожьтесь, и да поможет нам обоим господь!

Итак, я ушел, оставив ее в тревожном ожидании и, по правде говоря, стыдясь, что поддерживаю в ней напрасную надежду; но мне не терпелось поскорее от нее уйти; я вошел к себе в комнату с твердым решением бежать из этого дома, если барыня не выручит меня из беды, как было обещано.

Вскоре я узнал, что Женевьева заболела, что она слегла в постель, что ее тошнило; об этом мне поспешили сообщить другие слуги, и все говорили о ее недомогании с улыбкой. Человек шесть или семь из челяди, и прежде всего барынины горничные, прибежали оповестить меня о нем под большим секретом.