Васко Пратолини - Постоянство разума

• Название: Постоянство разума
• Автор: Васко Пратолини
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1966

«Постоянство разума» («La costanza della ragione», 1963) – это история молодого флорентийца, рассказанная от первого лица, формирование которого происходит через различные, нередко тяжелые и болезненные, ситуации и поступки. Это одно из лучших произведений писателя, в том числе и с точки зрения языка и стиля. В книге ощущается скептическое отношение писателя к той эйфории, охватившей Италию в период экономического «чуда» на рубеже 50-60-х гг.

---

– Я с каждым разом становлюсь спокойнее, – говорила она. – Я не Электра, со мной все просто. Я не хочу, как Паола, беречь себя ради жениха, который вдобавок сейчас торгует рубашками в Германии.

Ее влажные губы, потная кожа, ее прикосновения отталкивали меня, и все же я слушал ее с какой-то мне самому непонятной смесью удовлетворения и ненависти. Она рассказывала мне, как живут греки, как покорны их мужчины-короли левантийцу, главе каморры,[29] в чьих руках сосредоточена вся торговля сигаретами в Тоскане.

– Никогда не назову его имени. Впрочем, что тебе за дело до него… Наши мужчины идут в тюрьму, чтоб прикрыть его делишки, однако там они благодаря его помощи не засиживаются. Конечно, каждая гречанка была бы счастлива готовить для него джюветси и массаку, мыть ему ноги по вечерам. Но вкус у него тонкий – в жены он взял испанку. Наших девушек он выхаживает с детства, как наседка цыплят. Они прислуживают ему, покуда не наскучат, тогда он заботится об их приданом. Мне такого счастья не выпало: может, я некрасива. Не будь он с нами – мы бы погибли: мужчины бы не вылезали из тюрьмы, женщины не покидали бы мостовой. Вот как нас отблагодарила Италия. Построили для нас дома. Ну и что ж? Есть крыша над головой, но еще нужно прокормиться. Где? Как?

– Работать нужно. Идите на завод, на стройку.

– Нас никто брать не хочет, за нами следит полиция, – смеется она. – И столько нужно работать ради нескольких грошей.

– Электра иначе думала.

– Она исключение, – прерывает меня Розария, – она жила не как мы. Не суди по ней о гречанках.

На мгновение она заглядывает мне в глаза, как бы заставляя меня прочесть любовь в ее взгляде.

Паоле я казался непохожим на других, да и Розария мне говорила.

– Знаю, чего я к тебе привязалась. Ты не такой, как все, ты хороший.

Сближались мы не часто. Но я и по сей день сохранил отвратительное ощущение нечистоплотности тех редких минут, когда она влекла меня к себе своей похотливостью, своим вызывающим смехом.

Дино, если не навсегда, то надолго, избавил меня от нее.

– Ты сегодня вечером идешь к Розарии?

Мы прогуливались по Виа-делле-Панке. Армандо вскоре оставил нас и вернулся в тратторию, где теперь обслуживал столы чернорабочих и водителей грузовиков. Бенито отправился домой на своем мотоцикле. Октябрьский вечер, нависшие тучи, ощущение неминуемого дождя.

– Нет, она мне малость надоела. Только одного и хочет, как одержимая.

– Значит, можно с тобой немного побыть? Пройдемся до площади.

Он обнял меня за плечи. Я его оттолкнул:

– Не приставай.

– Хочу тебе сделать подарок.

Неожиданность предложения заинтересовала.

– Хочешь – пойдем к Старому Техасцу, покажу тебе такое, чего никто не видал.

– А что?

– Доверься мне, – сказал он.

Квартал у рва Мачинанте, где мы в детстве, когда, бывало, наскучат игры на берегу, гонялись за лягушками и копали дождевых червей, к тому времени был уже весь застроен. Снесли Торре-дельи-Альи и проложили дорогу, соединившую Новоли с Рифреди. Теперь здесь возвышались новые дома, открылись бакалейные и мясные лавки, местами еще виднелись леса строек. Сарай, в котором старик жил словно в осаде, находился чуть дальше перекрестка, посреди еще не заасфальтированной и не освещенной улицы.

Мы шли в темноте по пыльной дороге, которая вела к низкому, вытянувшемуся под навесом из зелени одноэтажному зданию, где жили батраки-поденщики. Теперь, когда вокруг нее больше не простирались поля, постройка эта с бесполезным жерновом надо рвом казалась похожей на заброшенный форт или убежище ведьмы. «Техасская ферма», – говорили мы прежде. Обрывая кислый виноград, финики, персики, мы тогда нарочно поднимали шум, покуда не выйдет Старый Техасец с отвислыми усами, в надвинутой на лоб шляпе – ружье у него непременно отбирал кто-нибудь из домашних, а мы спасались бегством. Мы его прозвали Старым Техасцем – так звали веселившего нас вспыльчивого героя одного из ковбойских фильмов. Но это не наш квартал, мы сюда не часто наведывались, должно быть, «техасец» нас позабыл, а может, и в живых его больше нет. Во время одного из наших последних налетов он сидел в кресле, грелся на солнце и поглядывал, как бульдозеры ровняют почву.

– Ну, давай говори.

Засунув руки в карманы брюк, мы шагали против ветра, беззвучные вспышки зарниц временами озаряли черное небо. Постепенно мое любопытство остыло, и мне подумалось, что Дино хочет заманить меня в ловушку.

Но ведь это невероятно! Он самый старый, самый верный мой друг, я люблю его больше всех, мы с ним болтаем по-американски, испытывая чувство превосходства над остальными. Он подчиняется мне, он мой сообщник, я научился сносить его скупость, а он – мою вспыльчивость. Мы доверяем друг другу, верим, что всегда будем вместе. Но меня настораживает его немногословность в этот вечер. Он знай себе повторяет свое «come on».[30] Останавливаю его:

– Скажи, куда мы идем?

– А что, боишься?

– Чего?

– Ну, тогда «come on». Увидишь, сколько там народу.

У перекрестка виднелся слабый огонек; при свете лампы, зажженной под лоджией, можно было различить очертания дома. Вокруг бродили какие-то тени; по мере того как мы приближались, я мог разглядеть людей, даже заметить светящиеся точки зажженных сигарет. Люди сидели на кучках гравия, на поваленном столбе. Некоторые стояли, прислонившись к стене. Больше всего здесь оказалось солдат. Были и штатские, приехавшие на велосипедах и мотоциклах. Человек десять, нет двадцать словно образовали очередь под лоджией. По другую сторону фермы, казалось, было не меньше народу. Оттуда доносились обрывки разговора, смех. Открылась дверь в освещенную кухню. На пороге появился солдат, на смену ему тотчас же вошел какой-то штатский. Дверь снова закрылась. Дино не дал мне времени для расспросов. Он стоял, повернув лицо в сторону, чтобы укрыться от сильного ветра. Я видел его только в профиль.

– Они платят по пятьсот лир, даже меньше. Там, внутри, две девушки, одна из них Розария.

Он говорил правду. Я сразу поверил ему, но ответил раздраженным смехом:

– Я знал. Армандо здесь был до меня. Ну и свинья же ты.

Я толкнул его в бок и удивился, как серьезно он на меня глядит. Я вытащил у него изо рта зажженную сигарету, а он по-прежнему молчал.

– Откуда ты узнал? – спросил я.

– Что, не веришь?

– Верю. Верю. – Внезапно я понял, что он хотел меня огорчить, что вся его серьезность оттого, что я не придал значения увиденному. – Негодяй! – сказал я. Рука сама сжалась в кулак, сама опустилась на его лицо. Я нанес ему удар в переносицу, он вместо того чтобы защищаться, бросился бежать. Я кинулся за ним, догнал, стукнул по голове, он обхватил ее руками.

– Брось! – крикнул он. – Перестань, не то я тебе ничего не объясню.

Я дал ему по уху, он вскрикнул от боли, выпрямился и бросился на меня. Я не защищался, он нанес мне два сильных удара, по лицу и в грудь, и в тот же миг пнул коленом в живот. Вскоре мы оба были в крови. У него разбит нос, у меня – губы, мы суем друг другу носовые платки, присев на корточки под забором.

– Ты с ней был четыре раза, – пробормотал он.

– А ты ни разу. Даже с такой, как она, тебе не повезло.

– Было бы пятьсот лир, – сказал он. – Армандо хвастался, что не дает ни гроша, а на деле он платит вдвое больше солдат, таскает ей сладости, свежие яйца.

– Я ей ничего не давал.

– Ну, ты – это ты! – воскликнул он. – Даже не понимаешь, как ты нравишься девчонкам.

– Ты как будто ревнуешь, – сказал я. – Последнее время вечно дуешься. Даже недоволен, что я хожу к Бенито.

– Твой Бенито – подонок. Он своими стихами и тебя превратит в фашиста.

Я улыбнулся.

– Этого тебе не понять.

– Ну да, – сказал он. – Как тогда в школе, когда ты мне объяснял географию. – Он переменил разговор и сказал: – Ну, а Розария… Это я для твоей же пользы. Ты мог заболеть. Вспомни Томми и Бьянкину.

Он вытирал кровь, струйкой стекавшую из носа, переворачивал платок и обтирал мои губы.

– Что, рассек тебе губу? Видишь – я сильный! – Потом, призадумавшись, добавил: – Гляди-ка, эта свинья каждый вечер зарабатывает по пять, а то и по десять тысяч лир. Торгуй она сигаретами на углу, понадобилась бы целая неделя.

Как перепутаны в этом возрасте чувства и доводы разума… Вечером, когда раздавались заводские гудки, я всегда думал о Милло. Гордость поначалу сдерживала зов сердца, но потом я загнал ее в самый темный угол сознания, в ту черную пропасть внутри самого себя, куда так страшно заглядывать. Рев заводских сирен «Гали» становился голосом Милло, звал меня, потом Милло дружески шлепал меня по затылку, запах его сигары бил в ноздри. Хотелось бросить приятелей, побежать за ним вслед, рассказать, как удачно получилось с той деталью, сообщить, что у меня уже есть диплом и меня, может, возьмут к нему в цех. Тогда начались бы снова те уроки, которые он давал мне за столом в нашей комнате, но только теперь уж всерьез. Вот сказать бы ему, что я его всегда ненавидел и всегда был к нему привязан. С Иванной мы о нем не говорим. И даже с Дино, да и вообще ни с кем ни слова о том, что было. Я сам залечивал эту рану. Может, они с Иванной встречались. Я этим не интересовался, даже знать не хотел. Мы обедали дома, Иванна готовила ужин, ужинали в одиннадцать или в полночь, перед сном, как в те времена, когда я работал в типографии, а она бросила бар «Дженио» и поступила в кино, только с нами больше не было Милло.