Коран Шумовский - Коран (Поэтический перевод Шумовского)

• Название: Коран (Поэтический перевод Шумовского)
• Автор: Коран Шумовский
• Жанр: Религия
• Год: 2004

Прозой нельзя переводить Коран — этим убивается природа великой Книги, сам ее дух. Когда рифмованную прозу Корана переводят обычной, то от этого падают яркость, выразительность, выпуклость коранической речи. Нужно помнить о том, что поэзией пронизано все аравийское мироощущение (даже в области астрономии), арабское стихотворное искусство создало образцы мирового значения, поэтому переливающаяся разными красками игра коранических созвучий была близка слушателям страстного мекканского проповедника, сколь бы разнороден состав этих людей ни бывал. То, что откровения священной книги выражены поэтическим образом, облегчило им путь в сердце арабского народа, неравнодушного к изящной, но также и строгой поэзии.

---

Священный Коран Поэтический перевод Т.Шумовский

Во имя милосердного милостивого Бога

Слово о Коране

Среди стихий земного океана
Не мудрецам, а Времени на суд
Предоставляю перевод Корана,
Нелегкий труд,
Упорный труд,
Счастливый труд.

Ничьих я вер Кораном не нарушу,
Нет мысли тайной в помыслах моих.
Но пусть нисходит в ищущую душу
Сияньем неба мусульманский стих.

Тогда прильнет живое сердце к сердцу,
Сомкнётся тесно человечий круг.
И тот, кто верит, скажет иноверцу: «Желанный друг!
Надежный друг!
Навеки друг!»

Есть у мусульман три высшие клятвы, нарушить которые не осмелится человек даже самой низкой нравственности: «Клянусь Богом!», «Клянусь пророком!», «Клянусь Кораном!» Осознание нетускнеющей ценности священной книги, возвещенной людям устами основателя ислама, переходит от одного мусульманского поколения к другому на протяжении уже почти четырнадцати веков. Вспыхивали и гасли революции, возникали и падали царства; взору человечества открывались новые страны, менялось лицо земли — а Коран жил и живет, все большее число сердец вбирает его слова в свои глубины, сверяет с ним свое житейское поведение. Какая тайна сделала эту святыню мусульман вечной ценностью миллионов людей? Говоря кратко — не умозрительное, а доказательное утверждение мысли о существовании единственного Бога; не отвлеченная, а деятельная проповедь животворящего добра; призыв к усвоению проповедуемых истин, следуя не путем нерассуждающей веры, а дорогой знания, убежденности, добываемой через трезвое размышление. Чтобы уяснить себе такие положения до конца, читателю следует обратиться к самим сурам (проповедям) Корана, полностью излагаемым ниже.

* * *

Позднее мое детство вплоть до окончания средней школы прошло в городе пушкинской «шамаханской царицы» — азербайджанском районном центре Шемахе, запрятанном в южных предгорьях Кавказского хребта. Несмотря на мусульманское окружение, ни у кого в руках Корана я не видел — в тогдашние советские годы святая книга была запрещена. Конечно, верующие «тюрки», как их тогда называли, тайком собирались в единственной из городских мечетей, которую власти еще не успели превратить в какой-нибудь склад, но, естественно, я туда был не вхож. Тем не менее, острые черты Востока раскрывались передо мной, подростком, едва ли не ежедневно. Вот стелется в нижней части города древний караванный путь, ставший теперь главной улицей, вдоль которой тянутся ряды купеческих лавок. По пятницам здесь бывает шумный базар, в котором участвуют крестьяне из ближних сел со своими товарами. В двух концах главной улицы стоят мечети: соборная (Джума мечеть) с высохшим бассейном для омовения; «Сары Топрак» (Желтая земля) с круто вознесшимся минаретом; еще одна — в боковой улице: молитвенное здание превратилось в развалины, в углу просторного двора — склеп с прахом святого («пир»). Окно склепа забрано решеткой, на решетку навязаны кусочки тканей — знак поклонения. Могил особо почитаемых мусульман в Шемахе далеко не одна, они есть и в верхнем городе.

А вот... Издалека слышатся возгласы: «шахсей вахсей!», «шахсей вахсей!». Это мусульмане-шииты плотной процессией идут по древней улице нижнего города; мужчины, обнаженные до пояса, бьют себя цепями по плечам либо кинжалами по лбу и горестно кричат: «шах (герой) Хусейн!», «вайх (горе) Хусейн!». Так они оплакивают имама Хусейна Мученика, павшего на поле битвы в седьмом веке. Хусейн был сыном первого из двенадцати шиитских имамов — Али ибн Абу Талиба и внуком основателя ислама Мухаммада.

А вот... Вьется за нижним городом тихая речка, за нею вздымается крутая гора. Посреди склона — узкая тропинка, в которой пробила себе русло струя хрустальной воды из горного родника. А на вершине простертой горы — кладбище. Далеко уходят ряды могил, над каждой — памятник с таинственными арабскими письменами, тонкая вязь причудливо сплетает кружево за кружевом. Среди могил — семь овальных мавзолеев, полукружия куполов глядятся в бездонную синеву неба. Под горой, в некотором отдалении — другое мусульманское кладбище, за восточным выходом из города — третье. А четвертое помещено на северо-западной окраине Шемахи. Здесь тоже родник с ключевой водой — такие на недальних городских улицах денно и нощно льют в прокопанные канавки свои прозрачные струи. За северным родниковым фонтаном начинаются предгорья Кавказского хребта. В ущелье над речкой повисли остатки древнего моста — тут было первое укрепление, начало Шемахи, основанной в восьмом веке арабским военачальником Шеммахом ибн Шуджа.

Мое первое соприкосновение с Кораном произошло при совсем других обстоятельствах. Свершилось оно в Ленинграде, когда, будучи студентом университета, я одно время подрабатывал в должности библиотекаря. Как-то наш заведующий, желая освободить книжные полки от «накопившегося хлама», выбросил в мусорную корзину кучу каких-то запыленных книжиц. На одной из них перед моими глазами промелькнули арабские буквы, а я незадолго до этого поступил на отделение арабистики. Поэтому, когда заведующий вышел, я принялся рыться в последнем пристанище «хлама» и вытащил пачку едва скрепленных страниц. На первой из них по-латыни были указаны место и год издания: «Рим, 1592», далее стояло имя издателя: «Николай Панеций», а само издание заключало в себе арабский текст первых двадцати двух сур Корана с параллельным латинским переводом.

Я понял, что в мои руки попала крупная библиографическая жемчужина. С робостью, естественной для начинающего студента, позвонил «самому» главе научной арабистики нашей страны — академику И. Ю. Крачковскому, сообщил ему о находке. Игнатий Юлианович сразу пригласил меня прийти, внимательно рассмотрел принесенные страницы и в справочном своде нашел упоминание о них. Оказалось, что издатель Панеций, заметный ученый своего века, задумал издать весь Коран, сопроводив его латинским переводом ради просвещения современных ему европейцев. Но личных средств хватило для напечатания лишь двадцати двух сур из ста четырнадцати. В справочнике высказывалась мысль о том, что когда продолжение издания захлебнулось из-за безденежья, это произошло стараниями католической церкви.

...Так обнаружение давних коранических страниц познакомило меня с незабываемым Игнатием Юлиановичем Крачковским, который позже стал моим научным руководителем и долго со мной переписывался. По его разрешению римское издание 1592 года хранилось в моих бумагах для будущего исследования. В ночь на 11 февраля 1938 года я был арестован солдатами НКВД, и труд Панеция вместе со студенческими моими книгами бросили в платяной шкаф комнаты в общежитии, закрыли, опечатали казенной печатью. Впоследствии все эти сокровища безвозвратно пропали.

* * *

Той ночью рядом с Панецием упала на дно шкафа громадных размеров литография каллиграфической рукописи Корана. Я приобрел эту книгу в букинистической лавке на Невском проспекте и ходил с ней в университет, где Крачковский вел занятия по разбору коранических текстов.

Много лет спустя, когда я тайком приезжал из ссылки в Ленинград работать над кандидатской диссертацией, у меня появился крохотный (3x4 см), но полный экземпляр Корана, снабженный увеличительным стеклом. Такие книжки-малютки выпускаются в Египте для мусульманских паломников, переправляющихся оттуда к святым городам ислама. В связи с этим моим приобретением памятен один случай.

Оказавшись после всех своих тюрем, лагерей и ссылок в гостях у брата в городе моего детства Шемахе, я однажды писал за столом арабистическую работу. И тут к брату, занимавшему должность главного бухгалтера Отделения Госбанка, пришел по делу банковский охранник, старик-азербайджанец Али Наджафов. Азербайджанские мусульмане-шииты, приверженцы одной из крупных разновидностей ислама; о нашем посетителе (он знал меня еще мальчиком) это можно было сказать сразу, едва услышав имя его и фамилию: Али ибн Абу Талиб — первый из двенадцати шиитских имамов (первосвященников), Неджеф — один из священных городов шиизма. Остается сказать, что на Востоке очень развито уважение к старшим: обращаясь к ним по имени, обязательно добавляют слово, означающее «дядя»: если имя кончается на гласный, это «дай», если на согласный — «ами». Так достигается стройность звучания, «сладкозвучие», которое любят чуткие к поэзии азиатские народы.

Итак, брат и старый охранник Госбанка переговорили о своих служебных делах. Потом они подошли к моему столу.

— Смотрите, Али-даи, — проговорил брат, указывая на мои бумаги, — видите, что за книжечка со стеклышком лежит рядом? Это же Коран!

Старик склонился, дрогнувшей рукой взял крохотный томик. Приложил к сердцу, затем поднес к устам, поцеловал. Вновь приложил к сердцу и бережно положил на место. Не проронил ни слова — жесты сказали обо всем.