А. Аллилуева - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: А. Аллилуева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1946

---

Павел просидел в «предварилке», в одиночной камере, около месяца. Его несколько раз допрашивали, добивались имен организаторов стачки. Следователь пускался на хитрости, устраивал очные ставки с арестованными, грозил. Но Павел прикидывался простачком, мальчишкой и никого не выдал, ничего не рассказал.

Администрации «Компании 1886 года» пришлось пойти на уступки. Забастовка грозила остановить многие заводы Петербурга. Большинство требований рабочих было удовлетворено. Павла освободили.

Шумней и оживленней становилось в комнатах на Сампсониевском. В дом пришли новые друзья — товарищи Павла и Феди, мои, Надины подруги. Если Павел дома, то в столовой обязательно слышишь картавый голос Вани Рубшина.

Он учился с Павлом на вечерних политехнических курсах. Рядом с чертежами, которые Ваня раскладывал на столе, лежали книги по экономике, социологии, они с Павлом читали их, объясняли друг другу непонятные главы, иногда спорили.

Мы удивлялись неутомимости Рубшина. Он работал на Балтийском заводе и каждый день отправлялся туда из Лесного, шагая добрую половину пути пешком, чтобы сберечь гривенник. В большой семье Рубшиных столько ртов, такая нужда, что Ваня отдавал туда весь заработок. На курсы он тоже ходил пешком. Мы подсчитывали, сколько верст преодолевает Ваня каждый день. Худенький, похожий на подростка, Ваня никогда не казался усталым. Он был всегда добродушен и серьезен. Павел был с ним неразлучен. Их связывала работа в кружке, поручения старших товарищей, — они распространяли литературу, через них общались с заводскими кружками.

Бывали у Павла и другие товарищи. Он умел сходиться с людьми. Искренность его и простота к нему притягивали.

Глава двадцать восьмая

Воскресенье начиналось возгласом отца:

— Вставать!.. Вставать!.. Чай на столе… Одеваться! — Он ставил у кроватей до блеска начищенные наши ботинки. — Глядите, как постарался для лентяев.

По воскресеньям папа требовал, чтобы к столу садились все вместе. Завтрак проходил шумно и. оживленно, — А у нас в гимназии…

— А вчера в монтерской…

Всем домом по воскресеньям мы отправлялись на ночные бдения в Народный дом. В эту зиму пришло увлеченье театром. Сначала это была опера. Мама и ее сестры пели, дядя Ваня учил нас петь под гитару. Мы любили грузинские напевы, знали русскую музыку. В Питере мир звуков раскрылся нам по-новому.

Мы услышали оперные спектакли, пели Шаляпин, Собинов, Баттистини, Карузо.

Простоять ночь у кассы Народного дома и получить билет на «Фауста» разве это дорогая цена, если Мефистофеля поет Шаляпин? Билет стоил гривенник, и в жажде вкусить радость искусства у Народного дома собиралась веселая молодая толпа: студенты, рабочие, курсистки. За ночь успевали перезнакомиться, хвастались автографами любимцев, передавали шутку, брошенную Шаляпиным, и утро наступало быстро.

Была еще Александринка с Савиной, Давыдовым, Варламовым. И наконец кино.

Начиналась русская «Золотая серия» с Полонским, Мозжухиным, Верой Холодной.

Папа восстал против «Золотой серии».

— Разлагающее влияние, — говорил он. Он стал снисходительней к «Великому немому», когда кто-то из товарищей посоветовал ему посмотреть «Углекопов»

Золя. Кино было амнистировано, оно стало одним из воскресных развлечений, к которым принадлежал и каток, где особенные успехи проявила Надя, сразу ловко и безбоязненно заскользившая по льду.

Но пришли этой зимой и безрадостные воскресенья. Уныло в доме. Прибегая из гимназии, мы в тревоге глядим на мать. У всех один вопрос на языке:

— Как Павел?..

После ареста, после тюрьмы Павел опять работал и учился. Надломились ли его силы, сдал ли организм, но третий месяц лежит он в больнице. «Туберкулез желез», — говорят врачи. Сделали ему операцию, и все-таки болезнь не сломлена.

Неужели не встанет с больничной койки, не придет домой, не склонится над неоконченным своим чертежом наш трудолюбивый, мужественный, всегда открытый и прямой Павел? Я вдруг поняла, чем был для каждого из нас старший брат.

Отважный атаман наших игр, он умел радостно преобразить нелегкие будни нашего детства. Всегда он рвался участвовать в новых событиях, разбирался в них, и несколько скупо брошенных им фраз объясняли и ставили все на место.

На путь, который мы видели перед собой, он вступил первым. Был он спокоен, немногословно ласков, не допускал ссор и раздоров в доме, и лучше всех я знала, что за кажущейся замкнутостью старшего брата скрываются мягкость и отзывчивость. А сейчас он опасно болен, и, кажется, нет средств спасти его.

— Солнце и море нужны больному, все остальное мы испробовали, — ответил профессор отцу, требовавшему, чтобы сказали наконец правду о состоянии Павла.

Профессора удивила папина настойчивость.

Разве это в ваших средствах? — бросил он.

Папа пришел домой в негодовании.

— Почему они не сказали об этом раньше? — повторял он и строил уже планы, как добьется возможности отвезти Павла в Крым, где в Симферополе и в Старом Крыму были у него друзья.

Кончался май четырнадцатого года, когда мы проводили в Крым папу с Павлушей.

— Он должен вернуться здоровым, — твердила я себе.

С безучастием тяжело больного Павел выслушивал наши пожелания, но хотелось верить: тепло, солнце излечат его. В монтерской утешали нас:

— Поправится… сломит болезнь… Не таковский он, чтобы поддаться ей.

Немного прошло дней после отъезда Павла, как в монтерской оживленно и взволнованно заговорили о бакинской забастовке. Из Баку сообщали товарищам — стачка нефтяников началась. И «Правда» уже писала об этом. Читая заметки, мы рассматривали в газете фото. Нефтяные промысла — берег моря с остриями вышек, баки, высокие, как дома. Это мыс Баилов, Зубаловские промысла, где началась забастовка. Ею руководили знакомые и дорогие люди: Алеша Джапаридзе, Вано Стуруа, Фиолетов, Мельников, Шалман — все папины друзья. И наш старый товарищ — Яша Кочетков, который провожал меня и Павла в памятном путешествии из Москвы в Тифлис, и Георгий Ртвеладзе, в квартиру которого привез меня дядя Ваня, когда с патронами я приехала из Тифлиса. Квартира Ртвеладзе никогда не запиралась, все, кого подстерегала полиция, могли в любое время прийти и спрятаться там.

Не хотелось отрываться от разговоров и споров в монтерской и браться за учебники. Но наступила пора экзаменов, пора зубрежки и волнений. То, что происходило в Баку, продолжало занимать мысли, хотя с монтерской приходилось на время разлучиться. После экзаменов меня, Федю и Надю мама отправила в финскую деревушку Лумяки погостить и отдохнуть у знакомых железнодорожников.

Как «старшая» ехала тетя Шура, она была тогда уже невестой Яблонского, но мама всех нас считала недостаточно взрослыми и, провожая, напутствовала:

— Отдыхайте, пейте молоко и не шалите. В домике в Лумяках хозяйничала Надя. «Где она всему этому научилась — ставить тесто, печь пироги?» удивлялись мы, а Надя смеялась и продолжала ловко и быстро управляться на кухне, хотя готовить приходилось в русской печи, что не так-то просто.

Мама, изредка навещавшая нас, была довольна. Мы угощали ее Надиной стряпней, и мама хвалила своих хозяйственных дочек.

— Могу теперь отдыхать… Слава богу, вырастила помощниц…

Мама привозила новости о бакинских и петербургских делах. Бакинцы продолжали бастовать, и питерские заводы поддерживали их. Многие из заводов уже прекратили работу. Мама рассказывала, что по Выборгской то и дело скакали конные жандармы.

— Дело, пожалуй, дойдет до серьезного. Ну что ж, если надо, выйдем опять на баррикады.

В июле возвратились из Крыма отец и Павлуша. Полные крымских впечатлений, они рассказывали о море, татарской деревеньке Коктебеле на берегу феодосийской бухты, где жили в рыбачьем домике. Павел вернулся преображенным, от болезни не осталось следа.

— Это все солнце, — рассказывал отец. — Лежали у моря, грелись на солнце, как советовали добрые люди. Видите, какого молодца привез!..

И папу оживил Крым. Это был для него отдых за много лет мытарств, забот, неустанной работы.

Но отец уже торопился вновь к делу, его вызывали обратно на пункт, да и события требовали присутствия отца. Бакинская забастовка длится третий месяц, в Петербурге бастуют заводы и фабрики.

Глава двадцать девятая

Знакомый кондуктор привез известие из дому: папа вызывал нас всех в город. Мы поняли — случилось необычное. Тревога томила нас несколько дней.

Доходили вести, что в Питере, на Выборгской, на Путиловском, «шумят» рабочие.

Рассказывали, что в бастующих стреляла полиция. Все это мы вспоминали, заканчивая торопливые сборы к отъезду.

— Наверное, кто-нибудь из наших арестован. Я видела плохой сон, беспокойно твердила тетя Шура.