Шокан Алимбаев - Формула гениальности

• Название: Формула гениальности
• Автор: Шокан Алимбаев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Со времени отъезда Шаглан-апы Баян начал задумываться над многими вещами. Какая-то гигантская работа подспудно и постоянно совершалась в его сознании. Могучий дух, пробудившийся в нем, позволял ему теперь трезво оценивать истинное или ложное достоинство других, за тончайшими дипломатическими ухищрениями видеть реальный масштаб мысли, души и дела каждого человека. В нем словно проснулась и теперь продолжала расти чудовищная проницательность. Он стал с необыкновенной отчетливостью распознавать все заблуждения, присущие обычно человеческому разуму, от самых малых до самых больших. Принято, например, считать, думал он, что человек с большими знаниями, с огромной эрудицией и есть человек богатой, редкой души. А ведь это совсем не так. Сила разума еще не означает совершенства души. Можно даже сказать более определенно: сила разума и совершенство души – понятия абсолютно разных категорий, две разные субстанции человеческого духа. Можно быть великим человеком и иметь далеко не совершенную душу. Таким, как величайший мастер закулисных межгосударственных переговоров, непревзойденный подлец и лицемер Талейран, или гений и изобретатель шантажа Аретини, или гигант аферы Казанова. А можно ли назвать совершенными души величайших завоевателей, таких, как Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон и других, патологическая жестокость которых была равна только их маниакальному стремлению завоевать весь мир, походы которых унесли с собой миллионы жизней и не раз топили в крови все человечество? Не железному ли хромцу Тамерлану принадлежат слова: «Вся вселенная недостойна того, чтобы иметь двух повелителей»? Совершенными их души никак не назовешь, хотя у них и не отнять гениальности. Значит, сильный разум и нравственная сила души далеко не одно и то же. Стремление совершенствовать только разум при полном забвении сил души всегда приводит не только к однобоким, но и печальным последствиям. Разве не погибли многие народы древности, подобно народам Вавилона и Греции, достигшие высочайшего развития своих цивилизаций, только потому, что полностью потеряли элементарные устои нравственности, жизненно необходимые как в судьбе отдельного человека, так и в судьбах государств? – думал юноша. Эти размышления о нравственности, порой очень мучительные, все чаще и чаще приводили его к удивительным и необыкновенным выводам.

В последние дни он много думал о Наркесе. Он привык его видеть отзывчивым, добрым, простым. А кем, в сущности, был для своего народа этот блистательный молодой человек, почти юноша? Человек, в котором с равновеликой силой сочетались гениальность разума и гениальность души? Некогда Чингиз Айтматов хорошо назвал Мухтара Ауэзова «глазами нации». Наркеса Алиманова он, Баян, назвал бы гением нации, высочайшей вершиной, которую когда-либо удастся достичь национальному духу. Вместе с тем Наркес – высочайшее напряжение нравственной мысли современного цивилизованного мира. «Он поднял человеческий разум, как титан Атлант землю, – думал юноша. – Как Аристотель есть Греция, Коперник – Польша, Кеплер – Германия, Ньютон – Англия, Эйнштейн

– Америка, Алиманов есть Казахстан».

Изредка, на короткие мгновения отрываясь от своей работы, он думал и о значении Великой теоремы Ферма для математики и для всей науки в целом. Он понимал, что открытие, над которым он работал, необычайно нужно людям. «Нужно людям… – ловил себя на мысли Баян. – Что-то очень-очень знакомое… Ах, да, это от Наркеса. Все в его стихах, рассказах, легендах и афоризмах кричит о великой любви к людям. Откуда у него все это? Видно, долгие годы он был обделен любовью людей. Но как это могло произойти? Быть может, их отталкивала его напускная гордость, которой одною он прикрывал все беды и напасти своей жизни? Ткни пальцем в этот ложный панцирь – и сразу обнажится самое искреннее и самое чистое сердце, которое только можно встретить. Или, быть может, окружающим не нравилась его безмерная вера в себя, в свои силы – единственное оружие гения, с которым он борется против величайшего множества трудностей на великом пути своем и которое одно только и помогает ему совершить подвиг ради людей? Он не может спрятать эту чудовищную веру в себя и в свою миссию ни перед кем, даже если бы он очень хотел этого. Ибо эта ни с чем не соизмеримая вера – это он сам, а себя никуда не спрячешь. Или, быть может, их отталкивали его уникальные способности? Но этого не может быть, это слишком невероятно, хотя ему тоже порой кажется, что ни одно из самых высоких достоинств человека не мешает ему иметь искренних и настоящих друзей так, как гениальность. Как бы там ни было, только для него у них не находилось помощи, только для него у них не находилось хороших слов. Были и такие, которые мешали ему, ибо не всегда то, что нужно народу, бывает нужным отдельным людям. Он и сам как-то обмолвился об этом: «А сколько сородичей с завидным упорством цеплялось за полы моего костюма, боясь, что труды мои выйдут на мировую арену. Люди, для которых слава нации – это пустой звук и для которых собственное крохотное благополучие заслоняет собой все человечество. Если бы не эти подлецы, я совершил бы открытие формулы гения на десять лет раньше». Чувствовалось, что эти несколько соплеменников основательно «удружили» ему. Еще не зная их имен, юноша уже ненавидел их. «Мыркымбаи мои, мыркымбаи», – несколько раз невольно и с горечью повторил он про себя. Но он все равно верил, что настанет день, когда народ, проникнувшись его великой любовью к нему, тоже полюбит его и опрокинет этих нескольких жалких людей. И навсегда сохранит в своей неумолимой памяти их имена, подобно тому, как он сохранил в своей памяти имена врагов всех великих людей. Смешно было бы и думать иначе…

За работой и размышлениями медленно и однообразно текли дни. В один из таких дней Баян засиделся допоздна. Еще раньше он почувствовал, что нащупал наконец верный путь решения теоремы и, увлеченный работой, не заметил, как быстро пролетело время. Когда он очнулся и оторвал голову от бумаг, была уже глубокая ночь. Движение на улице, необычайно интенсивное днем, сейчас заметно ослабло. Было, вероятно, около трех-четырех часов ночи. Решив немного остудить лицо и лоб холодной водой, Баян вышел в коридор. Проходя в темноте мимо зала, он вдруг услышал серебристый звон колокольчика. Звуки были необычно оживленными. Они то торопливо набегали друг на друга, словно захлебываясь в своем перезвоне, то неожиданно рассыпались и исчезали. Казалось, что невидимые духи, спустившись на землю, вели сейчас между собой беседу, понятную только им самим. В то же время в ночной таинственности звуков было что-то пугающее и потустороннее. Наскоро освежив в ванной лицо холодной водой и осушив его полотенцем, Баян, не останавливаясь, прошел мимо зала и вошел в свою комнату. Раскладывая постель на тахте, он невольно подумал: «Не так ли и красота? При ярком свете дня она кажется людям полезной и нужной, а при черных красках судьбы становится трагической».

Всю ночь он слышал во сне дивные волшебные звуки.

Утром за чаем Наркес обратился к юноше:

– Ну что, дружок. Я думаю, настало нам время расстаться. Здоровье у тебя наладилось. Можешь теперь жить дома. Не забывай только аккуратно вести записи. – Он с улыбкой взглянул на юношу. Простившись с уходившей на работу Шолпан, Баян быстро собрал свои нехитрые пожитки и, в последний раз оглянувшись по сторонам, вышел из квартиры вместе с Наркесом. Наркес подбросил его на машине к дому и, сказав: «Передай привет от меня домашним», – поехал на работу.

Приехав в Институт и поднявшись к себе, он проглядел от начала до конца все документы о ходе текущих экспериментальных работ, которые приготовил вчера, и вместе с ними поехал в Академию, к Сартаеву.

Четыре дня Баян не давал о себе знать. На пятый день позвонил прямо в кабинет Наркеса.

– Наркес-ага! – восторженно кричал в трубку юноша. – Я только что прочитал в «Математических анналах» свою работу. Рядом с ней даны и комментарии ученых. Наркес-ага! – от избытка чувств восклицал он, – Если вы разрешите, то я сейчас приеду к вам.

– Давай, – коротко ответил Наркес.

Он понимал Баяна. Это была первая и большая победа юноши, и трудно было скрыть в его возрасте такую радость.

Через некоторое время приехал Баян, сияющий, радостный, с толстым журналом в руках. После того, как Наркес проглядел в журнале статью и прочел комментарии ученых, юноша неловко и робко обратился к нему:

– Наркес-ага… Вы простите меня за то беспокойство, которое я доставил вам во время кризиса… И маму мою простите… – глухо добавил он, виновато опустив глаза.

– Я и не обижался на нее… – взглянул почему-то в сторону Наркес. – Я знал, что будет очень трудно… Она и не виновата ни в чем. Просто ей в тот день позвонил индуктор… индуктор, которого я никак не могу установить…