Мишель Зевако - Коррида

• Название: Коррида
• Автор: Мишель Зевако
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-114-1

Принцесса Фауста задумала погубить ненавистного ей Пардальяна руками испанских инквизиторов. Чтобы свести шевалье с ума – ибо убить его, как понимала Фауста, ей не под силу, – она договаривается с великим инквизитором Эспинозой, и нашего героя под усиленной охраной приводят в страшную тюрьму в монастыре Святого Павла.

Отвратительные пытки и жестокие мучения, которым подвергают множество несчастных на глазах у ошеломленного Пардальяна, должны, как надеются Фауста и Эспиноза, лишить смелого француза рассудка.

Однако Пардальяну удается не только выдержать эти испытания, но и вырваться на свободу. Помирив доброго и храброго карлика Чико с его возлюбленной, шевалье со спокойной душой возвращается во Францию.

Фауста же намерена отыскать их с Пардальяном маленького сына…

---

Впервые с начала этой встречи в ее душу стало исподволь закрадываться сомнение, и, снедаемая ужасной тревогой, она задала себе вопрос: «Неужели он до такой степени лишен честолюбия? Неужели мне опять не повезло, и я встретила второго Пардальяна, то есть человека, который разочаровался в жизни и для которого состояние, происхождение и даже корона – всего лишь слова, лишенные смысла?»

Размышляя таким образом, она подняла к небу угрожающий взгляд, словно призывая Бога прийти ей на помощь.

Однако Фауста была бесстрашным бойцом и не принадлежала к числу людей, отступающих из-за всякой малости. Эти мысли пронеслись у нее в голове с быстротою молнии, но, каковы бы ни были ее колебания и тревоги, на ее лице не отразилось ничего, кроме неизменной приветливости, которую ей было угодно являть всем.

На вопрос Тореро, в котором звучало сомнение (хотя молодой человек ни в чем не подозревал ее лично), последовал уверенный ответ:

– Документы, которыми я располагаю и подлинность которых неоспорима, а также надежные свидетели доказывают, что вы – законный сын короля Испании Филиппа. Поверьте, я знаю, что говорю. Очень скоро – буквально через несколько дней – я представлю вам все эти доказательства. И вам-таки придется признать, что я не лукавила, а была правдива и откровенна.

Тореро едва слышно промолвил:

– Избави меня Бог, сударыня, сомневаться в ваших словах или же заподозрить вас в дурных намерениях!

И продолжал с горькой улыбкой:

– Я не получил образования, приличествующего сыну короля… будущему королю… Хоть я и инфант – так вы, по крайней мере, утверждаете, – я был воспитан не на ступеньках трона. Я всегда жил в ганадериях, среди диких быков, которых я выращивал для удовлетворения прихотей принцев, моих братьев. Таково мое ремесло, сударыня, и оно кормит меня – ведь у меня нет ни фамильных драгоценностей, ни ренты, ни пенсиона. Я пасу быков. Так что извините, сударыня, что я осмеливаюсь говорить без обиняков, прямо; очевидно, вы, владетельная принцесса, привыкли слушать иные речи.

Фауста благосклонно кивнула, принимая извинения юноши.

Тогда Тореро, осмелев, поспешил задать следующий вопрос:

– А моя мать, сударыня, как звали мою мать?

Фауста удивленно подняла брови и подчеркнуто строго ответила:

– Вы – законный принц. Вашу мать звали Елизавета Французская, она была законной супругой короля Филиппа и, следовательно, королевой Испании.

Тореро провел рукой по влажному лбу.

– Ну скажите же мне в конце концов, – произнес он дрожащим голосом, – если я – законный сын, то почему же меня бросили? Откуда эта яростная ненависть отца к собственному сыну? Откуда эта ненависть к законной супруге, ненависть, доведшая до убийства?.. Ведь вы же сами сказали мне, что моя мать умерла вследствие жестокого обращения с нею ее мужа.

– Да, я это говорила, и я готова это доказать.

– Стало быть, моя мать была в чем-то повинна?

Он дрожал, задавая этот вопрос, и его глаза умоляли, чтобы ему ответили «нет». Фауста не замедлила успокоить дона Сезара, сказав более чем категорично:

– Ваша мать – я это утверждаю, и у меня найдутся доказательства, – ваша мать, августейшая королева, была святой, сошедшей на грешную землю.

Конечно же, она явно преувеличивала. Елизавета де Валуа, дочь Екатерины Медичи, подготовленная к ремеслу королевы своей грозной матерью, могла быть всем, чем ей хотелось быть, но только не святой.

Однако Фауста разговаривала с ее сыном, – она рассчитывала на его сыновнее благоговение, тем более пылкое и слепое, что он никогда не знал своей матери, – и она полагала, что заставит его поверить любым нелепицам, какие, если понадобится, она с легкостью выдумает.

Фауста стремилась возможно сильнее разжечь сыновние чувства Тореро к матери: чем более величественной, благородной и безупречной предстанет она в глазах сына, тем более неистовой и неодолимой будет его ненависть к ее мучителю-супругу. Эта ненависть должна достичь таких размеров, чтобы Тореро совершенно позабыл: сей деспот – его отец.

Вот почему, желая добиться поставленной цели, Фауста без колебаний, своею собственной властью, причислила мать дона Сезара к лику святых.

А тот явно обрадовался ее словам. Он глубоко, с облегчением вздохнул и спросил:

– Но раз моя мать была безупречна, откуда же это ожесточение, откуда эти долгие издевательства, о которых вы говорили? Неужто король и вправду то чудовище, жаждущее крови, каковым, по уверению многих, он является?

Тореро опять-таки совсем забыл, что и сам считал короля именно таким чудовищем. Теперь, когда он знал, кто его отец, он инстинктивно старался обелить его в своих собственных глазах. Он все еще надеялся (хотя и не слишком), что принцесса скажет что-то такое, что снимет с короля вину. Удалось же ей полностью обелить его мать!

Но Фауста вовсе не собиралась защищать Филиппа. Она ответила непреклонно:

– Король, к несчастью, никогда ни к кому не испытывал чувства нежности. Король – это воплощенные гордыня, эгоизм, душевная черствость, это воплощенная жестокость. Горе тому, кто окажет ему сопротивление или же придется ему не по нраву. Однако его отношение к королеве заслуживает все же некоего подобия оправдания.

– А! – тотчас откликнулся Тореро. – Возможно, она была легкомысленной, взбалмошной? Конечно, просто по наивности, по незнанию жизни?

Фауста отрицательно тряхнула головой.

– Нет, – сказала она, – королеве не в чем было упрекнуть себя. Если я и упомянула о неком подобии оправдания, то речь идет о заблуждении, свойственном немалому числу мужчин, но, однако, недостойном монарха – он должен быть недоступен любому низменному чувству. Это заблуждение особого рода, и имя ему – ревность.

– Ревность!.. Без всякого повода?

– Без всякого повода, – с нажимом произнесла Фауста. – И что еще хуже, без любви.

– Но как можно ревновать того, кого не любишь?

Фауста улыбнулась.

– Король создан не так, как обычные смертные, – сказала она.

– Возможно ли, чтобы ревность, да еще там, где нет любви, привела к убийству? То, что вы называете ревностью, другие могли бы, наверное, с гораздо большим основанием назвать жестокостью?

Фауста опять улыбнулась загадочной улыбкой, которая не говорила ни «да», ни «нет».

– Мне надо рассказать вам целую историю, таинственную и прискорбную, – произнесла она после короткого молчания. – Вы, наверное, кое-что об этом слышали. Никто не знает истину в точности и никто, если бы даже и знал ее, не осмелился бы открыть ее до конца. Речь идет о первом сыне короля, о том, кто наследовал бы престол вместо вас, если бы не умер в самом расцвете лет.

– Инфант Карлос! – воскликнул Тореро.

– Он самый, – ответила Фауста. – Слушайте же.

И Фауста принялась рассказывать дону Сезару ужасную историю его настоящего отца, перекраивая ее на свой лад, путая истину и ложь, так что надо было знать эту историю во всех деталях, чтобы суметь отличить правду от вымысла.

Принцесса рассказала ее со всей возможной тщательностью, с такой точностью и такими подробностями, что это не могло не поразить воображение внимательного слушателя, тем более что отдельные детали соответствовали некоторым детским воспоминаниям Тореро, ярким светом освещали некоторые доселе казавшиеся ему необъяснимыми факты, подтверждали некоторые слова, случайно слышанные им.

На протяжении всего своего рассказа Фауста не уставала с удивительным красноречием описывать гнусную роль короля, отца, супруга – но все это без особого нажима, наоборот, делая вид, будто оправдывает и защищает его. Королева же в ее повествовании представала кроткой страдалицей, смиренной жертвой неумолимого палача, не взбунтовавшейся вплоть до самой смерти, виновником которой он был.

Когда Фауста договорила, Тореро был убежден в законности своего рождения и в невиновности своей матери, всю жизнь угнетаемой тираном-супругом. И в его сердце уже закипала горячая ненависть к палачу, который, умертвив мучительною смертью мать, теперь хотел любой ценой устранить сына, уже ставшего мужчиной. Юноша чувствовал, как в нем разгорается страстное желание отомстить.

Кроме того, все в нем восставало против той поразительной злобы, которую вызывал он у своего отца. Разве не имеет он права на жизнь, как и всякое другое создание Божие? Разве не имеет он права на свою долю солнца, как и все, что живет и дышит? И раз уж его толкнули на эту крайность и вынудили защищаться против собственного отца, то он будет защищаться, черт побери! И если случится преступление, пусть вся кровь падет на голову того, кто начал творить зло первым.

Это было не совсем то, чего хотела Фауста. И все же она могла гордиться достигнутым успехом, ибо ей удалось вложить в сознание юноши мысль о сопротивлении, а ведь в какой-то момент она начала опасаться, что он попросту ускользнет от нее. Немного терпения – и она приведет его к тому, что ей нужно. Что чаще всего требуется, чтобы перейти от обороны к наступлению? Сущие пустяки. Поддержка, оружие, порыв отваги или ярости – большего и не надо, это заставит человека, который до сих пор довольствовался лишь отражением ударов, решительно кинуться в атаку. Что касается оружия, то она наверняка сумеет вложить его в руку Эль Тореро; что касается ярости, то она сумеет разжечь ее в нем.