Иоганн Музеус - Народные сказки и легенды

• Название: Народные сказки и легенды
• Автор: Иоганн Музеус
• Издательство: ЭРА
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 2005
• ISBN: 5-86700-031-1

Народные сказки и легенды, записанные в конце XVIII в. со слов крестьян и ремесленников в разных уголках Германии. Суть сказок осталась неизменной, но в литературной обработке писателя и рассказчика они приобрели еще большую выразительность.

Иоганн Карл Август Музеус (1735—1787), современник Гете, Шиллера и Лессинга, окончил Йенский университет, преподавал в гимназии в Веймаре. В 1762 г. вышел его роман «Грандисон второй или История господина Н. в письмах» — пародию на многочисленные произведения, написанные в духе сентиментального семейного романа «Сэр Чарльз Грандисон» английского писателя Самюэля Ричардсона. Сатира Музеуса имела успех в Европе. Создав ряд сатирических произведений, Музеус в последние годы жизни был целиком поглощен собиранием произведений народного творчества. Итогом этой работы и стало издание сборника сказок в его литературной обработке. Это его произведение принадлежит к сокровищам мировой литературы.

Сказки иллюстрированы гравюрами по дереву Р.Йордана, Г.Остервальда, Л.Рихтера, A.Шредтера.

---

Светский молодой человек улыбнулся в ответ на провинциальную деликатность старика.

– Ты думаешь, папаша Петер, – сказал он, – мне будет так трудно это сделать? Тебе разве не знаком спор солнца и буйного ветра из-за дорожного плаща путешественника? Что не смог бурный порыв урагана, то сделало своими нежными лучами солнце. От тебя, конечно, не требуется уговаривать прекрасную Люцинию снять одежды. Ты был бы подобен урагану, а я буду солнечным лучом.

Контракт с художником Дунсом был заключён, и мастер Петер находил некоторое затруднение лишь в том, как выполнить задуманное шельмовство: спрятать Люцинию от глаз матери и добром доставить заказчику.

Терзаемый сомнениями, просидел он в мягком кресле хозяина «Золотого Ягнёнка» уже час, но так и не продвинулся ни на иоту. При мысли о том, какая гроза ожидает его на супружеском горизонте, как будут сверкать молнии в глазах эвмениды [300] Ильзы и греметь гром из её уст, когда она узнает о его отцовском предательстве, холодный пот выступил у него на лбу. Да и молоток совести громко стучал в его сердечной камере, а каждая капля вина, которую детское добродушие всегда превращало в нектар, сейчас обретала для него привкус желчи и полыни от одного лишь сознания, что освежающий напиток, оплаченный геллерами и пфеннигами любимой дочери, должен был придать ему мужества и подтолкнуть на коварный поступок: подвергнуть жестокому испытанию её скромность и стыдливость.

Если бы мастер Петер хорошо всё обдумал и взвесил, то он должен был бы признать, что не пристало отцу плод своего тела делать объектом бесстыдной торговли.

Алчность и старонемецкая честность жестоко боролись в его душе, и победа одной из них была ещё сомнительна, когда старый Мартин начал рассказывать о своём приключении.

Необычная история привлекла внимание анахорета [301] за печкой. Он приказал умолкнуть обеим спорящим сторонам и, навострив уши, весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни одного слова.

Надо ли говорить, что чем дальше продвигался отец Мартин в своём повествовании, тем интереснее оно становилось для притихшего за печкой слушателя. Сначала им владело только любопытство, но когда сосед Блаз рассказал, как добыть у чёрного дятла разрыв-траву, в нём разгорелась пылкая фантазия. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание овладеть подземным сокровищем. Душой и телом Петер Блох был уже там, на Броккене, перед бронзовым сундуком, и наполнял золотом мешки.

С негодованием отверг он предложение художника. Его корыстолюбие жаждало более жирной приманки. Двадцать золотых гульденов едва ли стоили труда, чтобы нагнуться и поднять их, если бы они лежали у его ног. Гарц-Потози [302] и винные пары так воодушевили Петера, что он тут же принял решение попытать счастья на Броккене.

Тяжёлый глиняный горшок вдруг словно ожил и превратился в наполненный горячим газом аэростат, на котором поднявшись высоко над землёй и прекрасно себя чувствуя в этой непривычной стихии, мастер Петер строил воздушные замки.

Корень всех зол, – корыстолюбие и алчность, – собственно, не были ему свойственны, пока продолжалось его благополучие. Деньги всегда скользили у него между пальцами и тем неприятнее было бывшему трактирщику выносить теперь бедность и унижения. Если Петер и хотел иметь золотые горы, то лишь для того, чтобы не быть вьючным ослом у своей жены и не носить тяжёлые мешки на мельницу, и ещё, чтобы обеспечить любимую дочь богатым приданым, хотя был момент, когда он чуть было не дал уговорить себя взять за неё выкуп, как это принято у черемисов, и продать её ловкому уговорщику. Но это было всего лишь бесовское наваждение.

Прежде чем Петер Блох поднялся с удобного хозяйского кресла, план путешествия на Гарц был уже обдуман до мелочей, включая вопросы питания в пути, и исполнение его назначено на ближайшее воскресение.

Мастер Петер шёл домой в таком радужном настроении, как если бы в «Золотом Ягнёнке» добыл колхидское золотое руно, но дорогой, он вдруг с беспокойством вспомнил, что для полного блаженства ему не достаёт магического корня разрыв-травы. А когда он подумал, что, хотя в горах олень уже тоскует по самке, но дятел ещё не скоро совьёт гнездо, на душе его стало темно, как в доме, где после только что завершившегося свадебного пиршества вдруг погасили все свечи.

Огорчённый, проскользнул Петер в свою каморку и бросился на жёсткий матрац, но не мог ни успокоиться, ни заснуть. Вдруг, словно внутренний голос прошептал ему слова поговорки: «Что отложено, то не потеряно». Он быстро зажёг лампу, заточил перо и, пока ни одна буква не стёрлась в его памяти, записал всё, что услышал о сокровищах, от начала и до конца. И когда то, что он запомнил и что снова, будто прошло перед его глазами, соскользнуло с кончика пера, Петер вновь обмакнул чёрствую корку печали в сладкую патоку надежды. Он утешил себя тем, что ещё только одну зиму придётся ему поработать ослом и что в конце концов он окончит свой жизненный путь не на жалкой мельничной тропинке.

День прогнал мрачную ночь. Встала и занялась осмотром хозяйства добрая Ильза, как обычно, сопровождая свою возню монотонной, пронзительной утренней песней, и прилежные пальчики трудолюбивой Люцинии уже вдевали в иглу тонкую шёлковую нить, прежде чем усердный писака положил перо. Энергичная жена резко открыла дверь и застала дорогого супруга за его работой.

– Ах ты, болван, – было её утренним приветствием, – никак опять всю ночь напролёт кутил в кабаке и промотал украденные у меня деньги. В больницу бы тебя, пьяницу!

Мастер Петер, давно привыкший к таким сердечным излияниям, не потерял самообладания, а переждал, пока утихнет буря, и спокойно сказал:

– Дорогая жена, не раздражайся. Я был занят хорошим и полезным делом.

– Ах ты, лгун! Ты – и хорошее дело, это похоже на тебя?! – распалялась супруга.

– Жена, дай мне сказать, – возразил Петер. – Я составляю завещание. Кто знает, где и когда придёт мой последний час, и я хочу, чтобы у меня всё было в порядке.

Эта неожиданная речь, как ножом, резанула по сердцу кроткую Люцинию. Из её голубых, ясных, как утро, глаз полились слёзы, и она разразилась громкими рыданиями. Люциния подумала, что у доброго отца дурное предчувствие, предвещающее ему близкую кончину, и вспомнила, что в прошлую ночь ей приснилась свежевырытая могила. К тому же, она знала, что не в обычае отца, думать о четырёх последних вещах – смерти, погребении, восстании из мёртвых и страшном суде, – если он накануне пил вино.

Мать Ильза, напротив, не признавала никаких предчувствий. Мысль о предполагаемой утрате верного супруга ни в коей мере не пробудила в её непреклонном, твёрдом, как скала, сердце нежных чувств, которые Петер, по всей вероятности, собирался у неё вызвать хитрой выдумкой о завещании.

Она продолжала в том же тоне:

– Ах ты, гуляка! Промотал всё своё состояние, а теперь пишешь завещание? Что же ты хочешь завещать?

Он: – Моё тело, мою душу, мою жену и моё дитя.

Она: – Интересно знать, кого же ты назначаешь наследниками?

Он: – Небо и землю, женский монастырь и ад, – каждому есть его доля в моём завещании.

Она: – И какая?

Он: – Моё тело – земле, мою душу – Небу, мою жену – аду и моё дитя – монастырю.

Вместо ответа взбешенная женщина, как дикая кошка, налетела на простодушного завещателя и вцепилась ему в курчавую бороду, собираясь выцарапать глаза. Но, к счастью, этому благому намерению помешал крепкий удар кулака, сдвинувший набок её костлявую физиономию, благодаря чему, семейная распря тотчас же закончилась. Нарушенный домашний мир, по установившемуся обычаю, не отмщался и при содействии миролюбивой Люцинии скоро был восстановлен. Мастер Петер, приступив к исполнению своих обязанностей, опять отправился на мельницу, и всё пошло по старому.

Пятьдесят раз Петер видел возвращающихся по весне аистов и ласточек и не обращал на них никакого внимания. Сколько салатов из кресса и восьми других трав, не испробовав сам, подавал он своим посетителям в великий четверг как первую зелень весны, но тощую капусту, которой в эту весну первый раз накормила его скупая хозяйка, Петер не променял бы и на мартинского гуся. Когда же он увидел первую ласточку, то отпраздновал её счастливое возвращение кружкой вина в «Золотом Ягнёнке». Каждую монету из тех денег, что тайно давала ему прилежная дочь, мастер Петер экономил, чтобы оплатить разведчиков, – уличных мальчишек, выслеживающих в окрестных лесах и полях гнездо чёрного дятла. Но резвые шалуны только подсмеивались над ним и то и дело обманывали. На указанном месте, где-нибудь далеко в горах или на лесной поляне, папаша Петер находил то гнездо ворона, то маленьких бельчат в дупле дерева. Если же он сердился, мальчишки смеялись ему в лицо и убегали.