Жозе Аленкар - Гуарани

• Название: Гуарани
• Автор: Жозе Аленкар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1989

Жозе де Аленкар — известный бразильский писатель XIX в. 

Индианистский роман «Гуарани» рассказывает о колонизации Бразилии и любви индейца и португальской девушки.

---

Так прошла эта ночь, первая за трое суток, когда семья дона Антонио де Мариса могла хоть ненадолго забыться сном.

По временам, подходя к окну, фидалго видел горящие вдоль берега реки костры айморе. Но тишина была мертвая. Не слышно было даже, чтобы далекое эхо повторяло какую-нибудь заунывную песню, из тех, какие по ночам любят распевать индейцы, качаясь в своих соломенных гамаках. Слышен был только шелест листвы, плеск ударявшей о камни воды да крики ойтибо66.

Чем больше фидалго вглядывался в даль, тем чаще мысли его возвращались к надежде, которую он прежде считал иллюзией и старался отогнать прочь. В самом деле, все как будто говорило, что айморе покинули свой лагерь, оставив только костры, при свете которых они собирались в дорогу.

Для такого человека, как дон Антонио, который знал обычаи этих диких племен и понимал, сколь деятельна, беспокойна и шумна их кочевая жизнь, мертвая тишина на берегу реки была верным признаком того, что айморе покинули эти места. Вместе с тем фидалго был слишком благоразумен, чтобы сразу этому поверить, и поэтому он приказал своим людям особенно зорко охранять дом.

Могло статься, что этот безмятежный покой — всего только зловещее затишье, какое бывает перед грозой, когда стихии словно собираются с силами, чтобы вступить в страшный поединок, ареной которого становятся бескрайние просторы земли.

Время шло, все было по-прежнему тихо. Наконец запела виувинья, и полосы света вторглись в ночную тьму.

Начинало светать; утренняя заря раскинулась на горизонте, окрашивая бегущие облака всеми цветами радуги. Первый луч, прорвавшись сквозь нежную полупрозрачную дымку, скользнул по небу и увенчал сияющим венцом вершины далеких гор.

Взошло солнце, потоки света хлынули на лес, который теперь, казалось, плавал в море золота, испещренного алмазами, сверкавшими на деревьях в каждой капельке утренней росы.

Обитатели дома, проснувшись, взирали на ото великолепие, на это дивное пробуждение дня, в которое, после стольких мытарств и печалей, им трудно было поверить.

Ночь покоя и забытья вернула их к жизни. Никогда еще эти зеленые луга, эта чистая и прозрачная река, эти цветущие деревья, эти широкие просторы не казались им такими прекрасными, такими радостными, как в это утро.

Наслаждение и страдание отнюдь не только крайности и контрасты: в своей вечной, непрестанной борьбе они сплетаются воедино, как бы очищают себя и черпают силы друг в друге. Человек не может быть по-настоящему счастлив, если он не знает, что такое страдание.

Под лучами утреннего солнца Сесилия расцвела, как полевой цветок; на щеках ее опять заиграл румянец; казалось, что солнечный луч, коснувшись их, передал им свой розоватый отблеск; глаза ее снова блестели, и губы, вдыхая чистый, благоуханный воздух, приоткрывались в улыбке.

Надежда, эта посланница небес, эта ласковая подруга страдальцев, коснулась ее сердца и нашептывала ей на ухо какие-то неясные слова, таинственные песни, проливавшие в ее душу сладостный бальзам.

Все обитатели дома воспрянули духом. После трагических событий, разразившихся накануне, наступило всеобщее оживление. Это не была еще окончательная уверенность, но уже нечто большее, чем простая надежда.

Одна лишь Изабел не разделяла этого чувства. Как и сестра, она тоже заглядывалась на восходящее солнце, но лишь для того, чтобы вопросить солнце, небо и землю, что означают мрачные видения, являвшиеся ей бессонной ночью, что это — явь или только сон?

Удивительное дело! Это сияющее солнце, это лазурное небо, эта цветущая земля, которые приободрили всех вокруг и как будто должны были вселить и в Изабел ту же радость, казались ей какой-то горькой насмешкой.

Она сопоставляла ослепительное сверкание дня с тем, что творилось в эту минуту в ее душе: в то время как природа смеялась, несчастная девушка обливалась слезами. В это праздничное утро она была одинока в своей скорби. Ни одно существо на свете не хотело разделить ее боль, и, отторгнутая от всего живого, боль эта старалась скрыться еще глубже на дне души. Девушка прижалась к сестре и спрятала голову у нее на груди, чтобы ничем не нарушить сладостное спокойствие, которое излучали в этот миг глаза Сесилии.

Тем временем дон Антонио решил проверить, правильны ли те предположения, которые он сделал вечером. Он убедился, что айморе действительно покинули лагерь. Айрес Гомес в сопровождении местре Нунеса отважился да-же спуститься вниз и с величайшими предосторожностями подкрался к месту, где торжествовавшие победу враги готовились казнить Пери.

Все было пустынно: ни глиняных сосудов, ни орудий охоты, развешанных на ветвях деревьев, ни грубых гамаков — ничего, что указывало бы на присутствие дикарей. Теперь уже не приходилось сомневаться, что айморе ушли вечером или в первую половину ночи, после того как похоронили своих мертвецов.

Эскудейро вернулся, чтобы сообщить об этом фидалго, который встретил известие об уходе туземцев менее радостно, чем можно было бы ожидать: он не знал причины и цели этого внезапного ухода и опасался, что это неспроста.

Иначе и быть не могло. Дон Антонио был человеком разумным и искушенным жизнью. Сорокалетний опыт научил его быть осторожным; он ни за что не хотел вселять в своих близких надежду, которая могла оказаться напрасной.

VII. БИТВА

В то время как семья дона Антонио де Мариса после стольких потрясений радовалась наступившему спокойствию, на каменной лестнице вдруг раздался крик.

Сесилия вскочила, не веря своему счастью: она узнала голос Пери.

Девушка кинулась было навстречу своему верному другу, но местре Нунес уже опустил доску, служившую подъемным мостом, и спустя несколько мгновений Пери стоял в дверях.

Дон Антонио де Марис, его жена и дочь похолодели от ужаса; Изабел упала как подкошенная.

Пери нес на плечах бездыханное тело Алваро. На лице индейца была глубокая печаль. Пройдя по зале, он положил свою драгоценную ношу на кушетку и, взглянув на бескровное лицо того, кто был его другом, смахнул навернувшуюся слезу.

Никто из присутствующих не решался нарушить глубокого молчания, которое воцарилось в зале. Авентурейро, бросившиеся было вслед за Пери, когда тот прошел мимо них, остановились в дверях в почтительном молчании, пораженные до глубины души тем, что случилось.

Сесилия не могла уже более радоваться тому, что Пери цел и невредим; несмотря на все, что ей пришлось пережить, у нее нашлись еще слезы, чтобы оплакивать благородного и преданного кавальейро, сердце которого перестало биться.

Дон Антонио де Марис скорбел, как отец, потерявший сына; это была немая, ушедшая в себя печаль, которая потрясает натуры сильные, но сломить их не может.

Когда первые минуты потрясения прошли, фидалго стал расспрашивать индейца и услышал из его уст немногословный рассказ о событиях, которые привели к этой горестной развязке.

Вот что произошло.

Покинув дом вечером, когда уже начало сказываться действие яда, Пери выполнил обещание, данное Сесилии. Он должен был найти действенное противоядие, секрет которого знали только старые паже67 его племени да женщины, помогающие им в изготовлении целебных снадобий.

Когда он в первый раз уходил на войну, мать его открыла ему этот секрет, чтобы он мог спастись от смерти, если будет ранен отравленною стрелой.

Видя, в каком отчаянии его сеньора, индеец почувствовал, что он еще в силах противиться оцепенению, распространявшемуся по всему телу, и отправился в чащу леса в поисках целебной травы, которая могла вернуть ему силы и жизнь.

Однако, когда он шел по лесу, ему казалось, что поздно уже что-то предпринимать и он все равно погибнет. Ему страшно было думать, что он умрет вдали от своей сеньоры, даже не взглянув на нее в последний раз. Он уже начинал раскаиваться в том, что ушел, а не остался в доме. Лучше было умереть у ног Сесилии. Но тут он снова вспомнил, что девушка его ждет, вспомнил, что нужен ей, и мысль эта придала ему новые силы.

Пери забрался в самую глухую чащу леса, где было совсем темно, и там, во тьме и в безмолвии, разыгрался один из тех эпизодов первобытной, слитой с природой жизни в лесу, о которой мы имеем только отдаленное и смутное представление. Солнце клонилось к закату. Настал вечер, потом ночь, и там, под шатром из листвы, Пери спал, — словно в некоем святилище, и ни один шорох не выдал того, что там было.

Как только первые лучи багрянцем засияли на горизонте, листва раздвинулась, и Пери, изможденный, шатаясь, словно после долгой и тяжелой болезни, вышел из своего убежища.

Он едва держался на ногах и, чтобы не упасть, хватался за ветви деревьев. Так он брел все дальше по лесу, время от времени срывая плоды, которые немного его подкрепили.

Подходя к реке, Пери уже чувствовал, что к нему возвращаются силы и одеревеневшее тело начинает понемногу разогреваться. Он решил выкупаться.