Михаил Алексеев - Через годы, через расстояния

• Название: Через годы, через расстояния
• Автор: Михаил Алексеев
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 978-5-9533-0533-4

Знал ли в 1942-1943 годах- находясь в самом эпицентре Сталинградской битвы - политрук Михаил Алексеев, что пройдет совсем немного времени, и произведения писателя Михаила Николаевича Алексеева "Солдаты", "Пути-дороги", "Наследники", "Вишневый омут", "Хлеб - имя существительное", "Ивушка неплакучая", "Мой Сталинград" поставят его в один ряд с крупнейшими советскими русскими писателями XX века?.. И мог ли предположить Герой Социалистического Труда, лауреат государственных и литературных премий писатель М. Алексеев, что через десятки лет после окончания великой битвы свершится чудо и ему представится возможность вернуться в суровые военные годы, к истокам "писательской биографии"...

---

Суровая, беспощадная жизнь! Зачем ты так сложна?..

Губы грыз от ярости львиной,
Выходил из последних сил:
От моей дорогой и милой
Враг все дальше меня теснил.

Страшной спазмой сжимало глотку.
К черту жизнь! Подавай мне гроб!..
С головы я срывал пилотку,
Комкал в лапах и тер свой лоб...

Эти строчки написаны мною в тяжелые дни отступления, в 1941 году, уже под Харьковом, когда я считал, что ты, Оля, не успела уехать из Сум.

В самые мрачные минуты я не забывал о тебе. И вдруг, почти через три года, случилось это. Что же случилось? Кто хотел этого?

"Довольно паясничать, - скажешь ты, - каждому ясно, что виноват во всем ты!"

Я - и не я!

Я очень рад, что ты хоть немножко поняла меня, Оля. Теперь по старой привычке я хочу рассказать тебе о себе.

Как только произошло это, мне не повезло. Я теперь, несмотря на всю мою оптимистичность, не надеюсь, что долго проживу. Кроме физических ударов, со мной недавно произошло такое, от чего я до сего времени не могу прийти в себя. Нелепый случай поставил меня в трагическое положение, и я порою пребывал в кризисном состоянии. Все хорошее, что мною сделано за много лет, грозило в одно мгновение рухнуть. И только нашлись умные люди, поддержали меня, и я нашел в себе новые силы бороться. Кроме того, я добился больших сдвигов в работе над поэмой, которую я начал еще в 1941 году. План поэмы слишком обширный, и боюсь, как бы мне над ней не надорваться. Во всяком случае, я тороплюсь в ближайшие несколько месяцев ее закончить, а то она вообще не будет закончена...

Чувствую себя плохо. Я этого никогда не говорил, а сейчас все равно...

О нашей встрече. Теперь я ее желаю больше, чем ты. Мы обязательно должны встретиться. На днях меня хотели послать в Москву, в академию, и я дал было свое согласие, а сейчас как будто все лопнуло. Видно, мне служить на войне до ее конца.

Как только представится возможность быть в тылу, я добьюсь встречи с тобой.

Между нами не должно быть отчужденности. Хотя надежда попасть в тыл у меня очень слабая. Я старый солдат и нужен здесь.

В этом письме высылаю тебе свою фотографию. Правда, она предназначалась для служебных целей, да неважно. Лицо мое.

Что я могу сказать о твоей встрече с капитаном? Ты одна из тех, к сожалению, редких девушек, которые не могут торговать своими чувствами, как бы дорого им ни платили.

Я сейчас еще ничего не решил. У меня была масса встреч с разными девчатами, и я не давал себе воли к соблазну. Я теперь не решаюсь вообще обещать девушке свою любовь. Мне кажется, что я скоро буду просто развалиной. Зачем же рядом с собой калечить еще одну молодую жизнь?

Конечно, мне очень и очень больно. Я отдал много сил и собственной крови для завоевания хорошей жизни. И мне хотелось бы тоже хоть раз пожить хорошей жизнью. Ведь я все-таки молод и очень хочу жить. Я был бы счастлив умереть, сознавая, что на просветленной земле будут жить только люди, которые душою и телом болели за судьбы своего народа, за судьбу своей Родины. А то ведь повылезут из своих щелей слизняки, причешутся, пригладятся, залезут на трибуну и будут звенеть колокольчиком, призывая к порядку. Я хотел бы еще побороться и с ними.

Мой брат отдал войне все. А если не все, то почти все. Мне уже не придется увидеть глаза любимой, не дышать запахом ее волос, не ощущать теплоту ее губ.

Я, если не умру, буду петь и писать о любви и для любви. На этом кончаю. Жду твоих писем. Привет папе, бабушке, маме.

6 июля 1944 года.

Твой безумный Михаил.

Румыния. Фронт.

* * *

А 13 августа 1944 года из Румынии же послано мною еще одно маленькое письмо:

Здравствуй, Оля! Как-то ты просила меня, чтобы я выслал тебе свои рассказы.

Вот я и посылаю тебе один рассказ, обещаю и впредь высылать все, что будет написано мною...

Не осуди за краткость письма - мне очень тяжело стало писать письма, и я больше молчу, потому что так легче...

От тебя больше не получаю писем. Очевидно, ты решила не писать. Не собираюсь порицать: ты больше чем вправе поступить так.

Будь здорова и счастлива!

Твой Михаил.

* * *

Дорогая Оля!

Вчера послал тебе препаршивенькое письмецо, поддавшись минутному настроению. А сегодня, 15.08.44 г., получил твое большое, хорошее и, как всегда, умное письмо и теперь ругаю себя. Да что я, в самом деле, принялся читать панихиду над собой?! К черту!

Я теперь понял, что не имел права так вредительски, безжалостно-хищнически относиться к своему здоровью. А раз уж поступил так, то к чему же теперь выть? Надо брать себя в руки и продолжать борьбу, пока еще вся энергия не истрачена.

На днях я только что вернулся из Дома отдыха. Как видишь, меня заметили и послали отдохнуть. Пятнадцать дней я отдавал себя в полное распоряжение лени. Считаю, что она этого заслужила своим терпением за три с лишним года войны... И я убедился, что еще не совсем конченый человек. Сейчас чувствую себя значительно лучше и могу даже на бумаге логически, последовательно мыслить, чего за последнее время не наблюдалось. По этой причине я напишу тебе большое письмо, будешь читать его, пока не надоест. Сначала отвечу на некоторые твои вопросы.

Конечно, я еще не седой, хотя волосы мои по неизвестным для меня законам совершенно посветлели; но знатоки это явление не называют сединой. Некоторые приятели мне это объясняют тем, что "на дурной голове все может случиться"... Я, понятно, с ними не совсем согласен...

Что касается моей поэмы, то я ее пока отложил в сторону. Писал-писал и вдруг понял, что пишу не то, что нужно. Пусть немножко полежит, а я тем временем наберусь побольше ума.

Понимаешь, Оля, проходит время, копаюсь в книгах, присматриваюсь к людям, событиям, и вдруг передо мною открываются новые горизонты. И все, что было написано мною ранее, кажется настолько ничтожным и наивным, что просто стыдно за себя. Как, мол, это я мог нагородить такую несуразицу.

Я все больше убеждаюсь в том, что надо писать о жизни так, какая она есть, о людях так, какие они есть. Иными словами, надо писать об обыкновенных вещах, писать просто, но так, чтобы из обыкновенной истории читатель мог увидеть обобщенное явление действительной жизни, так, чтобы обыкновенные, смертные люди были в своей простоте необыкновенно красивыми и возбуждали бы стремление к жизни, утверждали жизнь.

Я же все время выдумывал необыкновенные истории и необыкновенных людей, отсюда - фальшь, выспренние выражения, неубедительность.

К этому убеждению я пришел еще и потому, что как-то написал небольшой рассказ - это было в 1940 году, назывался он "Жулик". (Помнишь, я просил у тебя выслать его, полагая, что оригинал у тебя.)

Писал я его от души, забыв о всякой идее. Я описал обыкновенную историю одной обыкновенной собаки. Послал рассказ в Саратов, в областное издательство художественной литературы. Послал - и забыл про это. И вот уже на фронте получил как-то от одного друга, учителя, письмо, что моим "Жуликом" зачитываются дети и что учителя пользуются этим рассказом на уроках чтения. В чем дело? Оказывается, вся ценность моего рассказа была в простоте содержания. Уж слишком реальны и жизненны его образы.

Теперь все мое стремление - отойти от трафарета. Обычно пишут о людях фронта, обязательно приукрашивая их. Хотя в этом приукрашивании они нисколько не нуждаются.

...О нас с тобой. Мне кажется, что мы будем друзьями всегда, потому что советы наши друг другу в жизни очень нужны...

Не знаю, как ты, а я очень нуждаюсь в твоих письмах. Они всегда поддерживают меня.

Думаю, ты и впредь будешь присылать мне свои хорошие письма. Постараемся быть необходимыми друг другу. А о старом, так и быть, забудем. Я еще обвиняю себя в том, что я очень стал невнимательным к своим друзьям. Это не хорошо. Постараюсь не быть таким.

P.S. На днях закончил, между дел, начатую еще под Сталинградом небольшую вещь: не то повесть, не то рассказ. Сама потом разберешься. Со следующего письма я буду тебе высылать ее по частям.

А сейчас - пока. В блиндаже темно, ночь, приходится свертываться.

Привет всем.

С приветом - Мих. Алексеев.

13.08.44.

Румыния.

Вот когда только вновь появился этот "Мих"! Лишь на очень дальних подступах к собственно литературе, да и то лишь в размышлениях моих о ней. Но и это уже неслучайно.

* * *

Моя дорогая Ольга!

Сегодня у меня большая радость: получил твое письмо с фото. если бы ты знала, как далеко я сейчас забрался. И вдруг письмо, да еще с фотографией. Сердце переполняется потоками чувств, которых не выразить в простых словах, и вот - стихотворение:

Над фотокарточкой любимой
Я узнал глаза твои, родная,
Этих губ знакомых очертанье,
Эта встреча на переднем крае
самое чудесное свиданье.
Я на миг забылся, вспоминая
То, что позабыть не в состоянье...
Ты же знаешь, на переднем крае
Очень редки нежные свиданья.
Я забылся, взор твой синеокий
И твою улыбку вспоминая.
Где-то далеко ты на востоке,
Я ж иду на запад, наступая.
Я вхожу в сожженные селенья...
Все длинней меж нами расстоянье.
Я иду дорогой наступленья
К нашему грядущему свиданью...

Как мне отблагодарить тебя, Оля!