Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

• Название: Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
• Автор: Келли Линк
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-01339-1

Впервые на русском языке выходит антология, собравшая под своей обложкой лучшие произведения жанров фэнтези, мистики и магического реализма. Ежегодный сборник «The Year's Best Fantasy and Horror», выходящий в США уже более пятнадцати лет, публикует повести, рассказы, эссе, отобранные по всему миру, и попасть в число его авторов не менее престижно, чем завоевать Всемирную премию фэнтези или «Небьюлу».

Настоящее издание включает произведения таких мастеров, как Джефри Форд, Кристофер Фаулер, Грэм Джойс, Нил Гейман, Зоран Живкович и других талантливых авторов.

К сожалению, часть произведений представлена лишь фрагментами, некоторые фразы прерываются посередине — так в исходнике (прим. golma1).

---

— Я люблю его, — сказала она. Мы некоторое время стояли молча. Наконец я прошептала:

— Я тоже люблю его. — Мой голос был мягким, но не от доброты или сочувствия. Гнев шипел внутри меня, где-то в желудке; я чувствовала, что внутри меня вспыхивают искры и обжигают мне сердце и легкие.

Она повернулась ко мне спиной, отступая в безопасную глубину фургона.

Я обогнула дом и уселась на ступенях веранды. Как я желала стать птицей возмездия! Я сжимала пальцы внутри тапочек, чувствовала их жестокую хватку, и воображала, как свирепо я схвачу за волосы эту девчонку-полукровку. Мои ногти запутались бы в ее патлах, похожих на колючую проволоку, и я унесла бы ее прочь, ее никому не нужное тощее тело ударялось бы о дома, пока я не донесла бы ее до озера. На полпути до Канады я, может быть, отпустила бы ее, а сама парила бы в небе, наблюдая, как она падает в ледяные глубины озера Мичиган. Ее тяжелые, злые глаза затянули бы ее на дно, словно камни. Она бы никогда не всплыла, ее бы не спасли.

Подобно птице мести, я кричала и кудахтала бы так громко, что моя мать услышала бы меня и поняла, что она отмщена, так громко, что мой отец услышал бы меня и понял, что я победила.

Наконец наступил день, когда отец покинул нас. Мать сидела на кухне, на табуретке. В первый раз я заметила, что она всегда садится на стул, зачиненный черным электрическим проводом, точно так же, как она всегда ставила себе расколотую тарелку и брала погнутую вилку. Отец стоял, опершись коленом на стул, рядом с ним лежал остроносый ботинок. Родители не смотрели друг другу в лицо, и я помню, как испугалась, что они не смогут услышать друг друга, что их слова будут скользить в разные стороны.

— Давай не будем устраивать сцен при детях, — сказал ей отец. То, что глаза матери были сухи, ранило меня сильнее, чем если бы она проливала реки слез. Она не дрожала, не суетилась, ее фигура вдруг стала огромной и неподвижной, как будто центр земного притяжения сосредоточился в нашей кухне.

— Не имеет значения, что я говорю и делаю, — наконец произнесла она, и я могла поклясться, что ее слова исходили откуда-то из недр ее тела, а не слетали с тонких, сжатых губ.

И это все, что она могла сказать? Я дрожала, я была настолько же взволнованна, насколько она была неподвижна; кровь слишком быстро бежала по моим венам. Мне хотелось закричать: «Останови его! Не дай ему уйти!» Но я была слишком хорошо воспитана.

Вместо того я прикусила язык и сжимала зубы, пока не почувствовала вкус крови.

Отец пошевелился, подошел к матери. Он взял ее руку в свои ладони, но чуть не выронил, такая она была тяжелая.

— Ты хорошая женщина, — сказал он. — Обещаю, что буду звонить тебе. Береги себя.

Отец поцеловал ее в щеку и отпустил ее руку. Он уже направился к двери. Когда он произносил свои последние слова, на лице у него было написано облегчение:

— У меня есть несколько дел, которые значат больше, чем моя жизнь.

— Не обманывай себя, — ответила мама.

Я знаю, что отец обнял и поцеловал нас троих, прежде чем выйти через парадную дверь. Мы стояли в коридоре, между кухней и гостиной и были последним барьером на его пути к свободе. Но я не помню этого. Должно быть, это мгновение стерлось из моей памяти. Наверное, я тогда испугалась, потому что его последняя ласка была слишком похожа на прикосновение призрака, прошедшего прямо сквозь меня.

Помню, как выглядывала из переднего окна, и внезапно ко мне подошла мать. Она взяла меня за руку, и я увидела, что ее лицо было обращено в противоположную от окна сторону.

— Он уже уехал? — спросила она.

Я выглянула и увидела, как нарисованные поднятые кулаки медленно удалялись от нашего дома. Заднее крыло засверкало, когда папа остановился у светофора на углу, и, когда он поворачивал, я увидела вспышку, словно автомобиль подмигнул мне.

— Да, — подтвердила я. — Его больше нет.

— Тогда это был последний раз, что ты видела его, — сказала мать, тяжелыми шагами направляясь на кухню.

Папа ушел первого июля. На следующий день волна жары накрыла Чикаго. Казалось, жара пришла из дыры в земле, которая осталась после ухода отца. Все дела расстроились; мы потеряли равновесие и жили непонятно как. Чтобы заморозить свое сердце, я держала во рту большой кубик льда. Мать не утруждала себя сидением у вентилятора или тем, чтобы вытирать пот со лба полотенцем, которое я обертывала вокруг ее шеи.

— Ты не хочешь есть? — спрашивала я ее, потому что была голодна, а братья жевали сухие кукурузные хлопья и смотрели по телевизору «Три пилота».

Она не отвечала и вела себя так, будто не слышит меня. Капля пота, как слеза, скатывалась с ее виска на изгиб подбородка и дальше, по шее, впитываясь в красную кофту.

— Как ты думаешь, он вернется? — допытывалась я.

Пальцы ее правой руки подергивались, и это был единственный ответ.

— Пошли. — Я загоняла братьев в кухню и нарезала им ломтиками сыр «Колби». Мы ели сыр и жирные крекеры «Рид» на обед, а затем и на ужин.

За эту неделю мать превратилась в свой собственный призрак, зато я стала более деятельной, чем раньше. Я научилась варить спагетти в кастрюле на темных металлических конфорках и зажигать духовку, чтобы разогреть пирог с цыпленком. По ночам я вытирала братьям лбы тряпкой, в которую был завернут лед, и проверяла, чтобы вентилятор дул прямо на их маленькие тела. Это была неделя жары, тишины и молчания.

Мама вернулась обратно, к нам, немного погодя. Однажды вечером она засмеялась, увидев что-то по телевизору, и все мы прибежали посмеяться вместе с ней. «Что такое, мама? Что там смешного?» Я присела на краешек ее кресла и обвила рукой ее влажное плечо.

«Хм-м-м?» Она вглядывалась в наши лица, критически осматривая нас, и мы инстинктивно пододвинулись ближе, словно ценности, которые нужно было сосчитать. Билли уперся ладонями в ее колени и наклонился к ее лицу.

— Мы тебя слышали, — прошептал он, затем разразился громким смехом, потому что они стукнулись носами. — Эскимосский поцелуй! — выкрикнул Билли.

Прошла неделя. Мои братья проводили время, вертясь у грузовиков Тонка и болтая со стриженным ежиком Джо, который владел кун-фу. Я ходила хвостом за матерью, полная решимости своей бдительностью защитить ее от несчастий. Однажды вечером мы сидели вместе. Было позже, чем мы думали. Мы открыли все окна так широко, как только смогли.

— Глоток воздуха — это глоток воздуха, — сказала мама, когда мы помогали ей поднять оконные рамы, искривившиеся от жары.

Я сидела напротив мамы за кухонным столом. Она разгадывала кроссворд в «Телевизионном гиде», а я делала вид, что занята раскрашиванием картинок в книжке, в то время как на самом деле я не сводила глаз с матери.

— Как зовут того парня из «Домика в прериях?» — спросила она меня, водя кончиком ручки над газетой.

— Майкл Лэндон, — ответила я. — Он играет отца.

Эти слова заставили ее поднять взгляд, прежде чем она закончила писать имя, и она взглянула на мое рисование. Она пошевелила руками, собираясь встать из-за стола, но ее влажные ладони приклеились к пластику. Мои руки тоже прилипли, и, когда я наконец отодрала их, они были жирными, покрытыми крошками от тостов. Мать рассмеялась:

— Теперь ты знаешь, как чувствует себя муха, угодившая на липкую ленту.

Затем она молча покачала головой:

— Скажи, чем это занимаются твои братья? Они ведут себя слишком тихо.

Мама вышла и обнаружила, что Билли и Гровер вытирают руки посудным полотенцем. Ни с того ни с сего в кухне стало темнее. Я слышала треск цикад на соседнем нежилом участке, и у меня возникло печальное, пустое чувство зря потраченного времени.

Мама вернулась в кухню, угрожающе размахивая своим красным кошельком из дорогой кожи. Она повертела им в воздухе со словами:

— Давайте-ка соорудим себе по «Черной корове»!

И мы все четверо отправились в винный магазин на углу, купили там ванильного мороженого, пива и полосатых пластиковых соломинок для коктейлей. Тут Гровер сказал, что хочет мороженого с кока-колой, и тогда Билли тоже захотел кока-колы. Мама состроила гримасу, но разрешила купить лимонад.

На обратном пути мама увидела на соседнем пустующем участке куст молочая, доходивший ей до талии.

— Взгляните-ка на это, — сказала она. Она протянула свободную руку, чтобы взвесить зеленые стручки, тяжелые от млечного сока. — Как раз то, что нужно вам, детям, немного зелени в вашем рационе.

Она протянула мне принадлежности для коктейлей, которые уже вываливались из намокшего бумажного пакета, и положила мне в карман ключ.

— Почему бы тебе быстренько не приготовить это, пока все не растаяло, и не вернуться ко мне? Я хочу собрать немного зелени.

Когда я вернулась, было уже почти совсем темно, а мама держала в руках охапку молочая с толстыми стеблями, похожую на экзотический букет невесты.