Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

• Название: В час, когда взойдет луна
• Автор: Хидзирико Сэймэй
• Жанр: Научная Фантастика

Начало 22-го века. После глобальной войны и глобальной экологической катастрофы, случившихся в середине 21-го века, власть на Земле принадлежит вампирам. Это «классические» вампиры по Стокеру, т. е. нежить, вступившая в союз с нечистой силой. Сложная клановая иерархия вампиров смыкается с государственной иерархией объединенной всемирной сверхдержавы — Союза Свободных Наций. Техническая и информационная мощь соединенных сил государства и нечисти такова, что, кажется, сопротивление невозможно. Тем не менее, оно есть. Главный герой романа Андрей Витер — боевик подполья по прозвищу Эней. Его ячейка провалена, все его товарищи погибли, он вынужден бежать из города, где назначена акция — но перед этим решает сделать дело, убить того, кто приговорен организацией.

Автор, Хидзирико Сэймэй, состоит из трех частей — Ольга Чигиринская, М. Т. Антрекот и Екатерина Кинн.

Книга взята отсюда: http://fan.lib.ru/c/chigirinskaja_o_a/luna_01.shtml

---

— Вы бы спасали самоубийцу? Или его мнение в зачёт не идёт?

— Спасал бы. Потому что мне, чтобы спасти, не обязательно нужна добрая воля пациента. И я никогда не могу знать, хочет ли пациент умереть всерьёз — или это, скажем, настроение минуты. Я по умолчанию должен исходить из того, что пациент хочет жить.

— А если бы знали, что не хочет?

— Человек никогда не может знать таких вещей. Даже о себе. А думать таких вещей я права не имею. Ни в каком качестве.

Видимо, врач никогда не раньше не беседовал с профессиональным террористом.

— Вы мне не ответили на вопрос.

— Андрей, поймите, вы требуете невозможного: за час разъяснить вам то, на что у меня, например, ушли годы. Я бы с удовольствием, я проповедовать люблю, но времени у меня нет. Вот сейчас надо ехать в Тернополь, больного сопровождать в стационар… Вы хотите катехизации? Подробного разъяснения истин веры?

— Я хочу стать священником. Если для этого нужна катехизация — то хочу. Все, что угодно.

Доктор вздохнул, закатив глаза.

— Андрей, вы женитесь на женщине, чтобы воспользоваться, скажем, её имуществом? И что скажет она, когда узнает об этом?

— Если она из наших — ничего не скажет. Она поймёт. Потому что будет знать — я не для себя. Разве это не богоугодное дело — исцелять вампиров? Разве нет?

— А теперь представьте себе, что условием исцеления является ваша бескорыстная любовь к этой женщине.

Андрей прикрыл глаза, помолчал. Потом сказал:

— Человек может всё, если сильно хочет. Я бы полюбил.

— Если человек и в самом деле может всё, — печально улыбнулся врач, — то проще изгонять демонов усилием воли. Отдохните, Андрей. Попейте чаю, вам нужно много пить. Погрызите вот, — он вынул из кармана упаковку, — кровевосстанавливающее. Это вкусно.

На кухне, расставив чашки и разлив кипяток, он перевел разговор на другую тему:

— Сегодня ко мне подошел наш участковый милиционер. Лёгкие беспокоят. И так между прочим сказал, что завтра-послезавтра в Красном будет обход. Так что я вас переправлю в Хоробров, там он уже был. А сейчас он идёт в Августовке — так что вашего друга Игоря на время привезут сюда. Заодно и обследуем.

— А они вас предупреждают? — изумился Антон.

— А кому отвечать, если у нас что-то найдут? Но он и без этого человек хороший.

Андрей покосился на Антона и усмехнулся.

— А ты говорил — христианское подполье…

* * *

Nomen est omen? Черта с два. Он не помнил, был ли искренним с тех пор как научился говорить. Он не помнил даже, был ли искренен сам с собой. Каждый поступок был актерством, каждый жест — позой. Всегда ли было так? Или он просто забыл?

Игорь, Игорек, душа любой компании, с первого класса школы — озорник, фантазер, которому так многое прощали за неуемное обаяние, с четырнадцати лет — любимец девушек, с пятнадцати — удачливый любовник, адреналиновый наркоман, трюкач, сорвиголова… И с двадцати восьми — упырь.

— Ты любил её, грешник?

— Любил.

Тут… тут не было сомнений. Любил. Это Милена не была в нем уверена. Это она с самого начала пыталась его привязать — Поцелуем, бессмертием, бегством. А он знал. Знал. Только…

— Да?

— Я о ней не думал. Я любил её, но я о ней не думал. Когда я остался с ней… когда позволил сделать меня варком, я понимал где-то, что теперь ей конец. Меня ещё могут пощадить, а её убьют обязательно, — говорить было, наверное, невозможно. Молчать тоже. — Но это все как-то… там, далеко. Я не знаю.

Я готов был собакой стеречь её кров
Ради права застыть под хозяйской рукой,
Ради счастья коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою, легкой стопой…
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком
Проникает все глубже, да в самую суть
Беспощадный холодный осиновый кол…[36]

— А кого-нибудь, кроме неё… в эти два года — ты любил?

Игорь задумался…

— Нет, наверное. Почти точно нет. Но я и до того… просто слышал как лопаются ниточки. Оставалась только работа. А потом только Милена.

Когда-то хотелось многого. Кто-то щедрой рукой просыпал на Игоря дары: мальчик неплохо рисовал, его скетчи и шаржи ходили по рукам в школе; приятный голос, точный слух — Игорь пел и музицировал; хорошее сложение для спорта — занимался гимнастикой, играл в баскетбол; танцевал так, что девочки писали кипятком, длинные руки и ноги были как на шарнирах. Сочинял какие-то стишата. Актерствовал.

Я когда-то был молод — так же, как ты.
Я ходил путем солнца — так же, как ты.
Я был светом и сутью — так же, как ты.
Я был частью потока — так же, как ты.

Но вскоре он осознал, что гений — это на 4/5 одержимость своим делом. Дольше всего он продержался в танце, но когда понял, что недостаточно одержим для нескольких лет в кордебалете, продвижения мелкими шажками в ведущий состав, а там и в солисты — ушел в трюкачи. Там можно было быть единственным в своем роде. Там каждый искал собственный способ свернуть себе шею.

Он занимался этим семь лет, гастролируя по всей Европе и периодически наведываясь в Азию. Его специальностью были трюки на высоте и на транспорте. Удивительно, сколько в мире болванов, готовых платить деньги за то, чтобы вживую посмотреть, как человек на мотоцикле перепрыгивает между двумя двадцатиэтажными зданиями.

Семь лет — роковой срок для трюкача. Притупляется ощущение опасности, утверждаются привычки. Многие гробятся на восьмом году работы…

В Загребе, на восьмом году, он встретил Милену.

Но с тех пор, как она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны.
И все чаще мне снились обрыв и костер,
И мой танец в сиянии чёрной луны…

— Тебе нужно заново учиться любить, — сказал монах.

— Зачем? — на самом деле, ему не было интересно. Разговор не заполнял пустоту, даже не отвлекал особенно. Ну, может быть, чуть-чуть. Движение лицевых мускулов, языка, какое-то шевеление мысли. Не чувства, воспоминание о чувствах, но лучше, чем ничего. Или не лучше? Проверить? Подождать?

Монах хмыкнул и принялся чистить луковицу.

— Либо ты научишься любить и через это спасешься, либо очень скоро умрешь.

Он запрокинул лицо, как пес:

— Полнолуние близко…

— И что? — спросил Игорь. — Они были и раньше, полнолуния. Только умирал не я.

— Вот поэтому, — кивнул монах. — Я, видишь ли, люблю тех, кто вокруг меня. Теперь люблю. Если бы мы с тобой с самого начала умели любить по-настоящему — не вляпались бы в то дерьмо, в которое вляпались.

Он надкусил луковицу — смачно, с хрустом, как яблоко.

— Про настоящее ты мне не объясняй. Я того, что между людьми бывает, по самые ноздри навидался. Если это настоящее — мне его даром не надо. Не знаю, как с тобой было, а под нами земля плыла. И… — Игорь чуть потянулся вверх по подушке, — я тогда на крыше ни о чём не думал, только о том, как хорошо нам было, и какое счастье, что я её встретил. Я вправду так думал. Было бы иначе — у меня бы тот трюк не получился.

Да, лучше. Это было далеко и неправда, и не с ним, но эта память была недавней, еще жила в мышцах.

Монах прикрыл глаза и медленно, с расстановкой прочел:

— Любовь долготерпит. Милосердствует. Любовь не завидует. Любовь не превозносится. Не гордится. Не бесчинствует. Не ищет своего. Не раздражается. Не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает. Всему верит. Всего надеется. Все переносит.

…Мир сужался. Дело было даже не в преследователях. Просто из всех вещей на свете вкус остался только у двух: у крови жертвы и тела Милены. Милена была единственным светлым пятном — как луна в непроглядно-чёрном небе.

Солнца он не видел уже давно.

— Она меня почти убила тогда, а я её — совсем. — Игорь закрыл глаза. — Испугался. Умирать не захотел. — Он скривился. — Я же трюкач-профи. Риск — мой любимый наркотик. Только это верняк был. Стена — и никаких шансов. И я её убил. Но это же сплошь и рядом бывает. За меньшее, вообще ни за что. Ты мне говоришь, ад настоящий, так он хоть настоящий… А это все что? Что, мои родители друг друга не поубивали? Ещё верней, чем мы с Миленой, даром, что оба живы…

Раньше ему от этой мысли, он помнил, хотелось выть, хотелось… рвануть куда-то и пробить эту хрустальную сферу головой — как на той старой картинке. Только не для того, чтобы посмотреть наружу, а чтобы сфера осыпалась с хрустом, разлетелась на мелкие безобидные кусочки — и что-то начало, наконец, происходить… Он помнил, он постарался это удержать.

— Верно, — согласился монах. — Мало кто сейчас умеет. Как и было предсказано давным-давно: по причине беззакония во многих охладеет любовь. Вот только ты — именно ты — от этого неумения стал серийным убийцей. Сколько у вашей парочки на счету?