Евгений Салиас - Аракчеевский подкидыш

• Название: Аракчеевский подкидыш
• Автор: Евгений Салиас
• Издательство: Печатный Двор
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7062-0026-2

«Аракчеевский сынок», «Аракчеевский подкидыш» – романы Е.А.Салиаса (1840–1908 гг.), популярного писателя, которого современники называли «русским Дюма», впервые опубликованы в журнале «Исторический вестник» за 1888–1889 гг.

В центре повествования молодой красавец-офицер, любимец общества, которому все сходит с рук благодаря его влиятельному отцу. Интрига, любовь, веселые пирушки, дуэли делают сюжет занимательным и интересным.

---

– Ну, теперь смотри… – выговорил Шумский. – Красивая барышня?..

– Картинка. Таких и не бывает на свете, – отвечала Марфуша, разглядывая портрет. – Красавица! А я, дура, знаете ли чему удивилась! Покажись мне, как я вошла, что я себя увидала, что вы на окно зеркало поставили. Ан выходит, тут нарисовано. А волосы-то, все-таки, совсем как у меня, да и глаза…

– Да, – рассмеялся Шумский. – В темноте ты за нее пройдешь. Ну а днем по пословице: «Далеко кулику до Петрова дня».

Шумский вдруг задумался глубоко и забыл, что Марфуша, уже разглядев портрет, стоит перед ним в ожидании приказа выдти. Придя в себя, он удивился и чуть-чуть не спросил у девушки, что ей нужно.

– Ну, что же стоишь? Уходила бы.

– Я не смела. Да и дверь заперта.

– Отопри, да и уходи.

– Да ведь эта вы так сказываете, – заметила Марфуша, – а поди-ка иной раз сделай что без вашего приказания, так вы убить можете.

– Вот как? – выговорил Шумский, несколько озадаченный. – Скажите, пожалуйста, какого ты куражу набралась! Смеешь этак разговаривать! Ты, стало быть, меня не боишься?

– Я-то? – усмехнулась Марфуша. – Что делать, по правде скажу…

И она смолкла.

– Ну говори?

– По правде скажу, только не сердитесь и не обижайтесь.

– Да ну, ну говори!

– Я, стало быть, вас, Михаил Андреевич, насчет того, чтобы бояться, ни капельки то есть не боюсь. Вы не обижайтесь.

Шумский весело расхохотался.

– И почему я так думаю, сама не знаю. Хоть вы со мной раз худое сделали, чуть было не уморили ради потехи, а все-таки я вас теперь не боюсь. Опаивать меня вы опять не будете, потому в этом нужды теперь нет. Драться со мной, знаю, не станете. Эка невидаль! Девушку исколотить, ей лицо испортить. Этого и мужик не сделает… А больше вы ничего со мной сделать не можете…

– Ну, не храбрись! Не ручайся, Марфуша! На грех мастера нет! Бывали такие-то, храбрились да обожглись.

– Не знаю-с, а по мне так. Не боюсь и шабаш. Позволите выйти?

– Иди.

Но когда Марфуша была у двери, Шумский снова позвал ее.

– А когда же ваша свадьба со Шваньским?

– Не знаю. Это не мое дело.

– Как не твое дело?

– Вестимо. Это Иван Андреевич должны положить.

– Да ты-то рада за Ивана Андреевича замуж выходить?

– Они меня просят.

– Знаю. Но ты, может, за другого бы кого пошла помоложе да показистее. Ведь Иван-то Андреевич – мухомор!

– Как можно! Они добрые.

– Да ведь и мухомор добрый. Ты, может, против воли за него идешь, чтобы только пристроиться? Скажи по правде?

– Не знаю, – тихо произнесла Марфуша, потупляясь.

И Шумский вдруг встрепенулся. Те же слова, та же интонация голоса, тот же жест… Перед ним на мгновение появился другой образ: это стояла и говорила не Марфуша, а Ева.

– Фу ты, черт! – вырвалось у него невольно. – Наваждение какое-то! Ну уходи, а то, право…

Шумский не договорил, улыбнулся как-то странно и, отвернувшись от девушки, стал смотреть в окно.

– Ох, как вы меня испужали! – раздался голос Марфуши в коридоре.

Оказалось, что Шваньский был за дверями как бы на часах, карауля и подслушивая беседу патрона с невестой.

Марфуша, отперев дверь и выйдя в коридор, чуть не столкнулась с ним лоб в лоб.

XXI

Весь день Шумский с крайним нетерпением прождал своих приятелей-секундантов. Наконец, в десять часов Квашнин и Ханенко явились. Шумский вышел к ним навстречу и пытливо пригляделся к их лицам, стараясь по ним поскорее узнать результат совещания.

К его крайнему удивлению Квашнин выглядел весело и смешливо, а толстое лицо Ханенки расплылось в одну веселую усмешку, как если бы он приехал из театра, где прохохотал целый вечер.

– Что такое? – воскликнул Шумский, совершенно теряясь в догадках.

Квашнин пожал плечами и усмехнулся, а Ханенко захохотал на всю квартиру густым басом и промолвил:

– Черт в ступе! Вот что, Михаил Андреевич! Стоял свет и будет стоять, а ничего такого не приключится.

– Драться согласен? – выговорил Шумский, чтобы скорее узнать главное.

– Согласен! согласен! – заговорили оба.

– Слава Богу!

– Да вы не согласитесь, – прибавил Ханенко.

Когда все трое прошли в кабинет и уселись, Квашнин заговорил, рассказывая о свидании с Мартенсом и Биллингом, но начал тянуть, вдаваясь в загадочные подробности. Ханенко перебивал Квашнина, вставляя разные шуточки. Шумский понял по всему, что дело принимает какой-то забавно замысловатый оборот.

– Не томите меня! – выговорил он. – Скажите сразу, чего они хотят.

– Позвольте в двух словах скажу! – воскликнул Ханенко.

И капитан кратко и сжато изложил суть дела: так как с одной стороны, фон Энзе дал честное слово не драться с Шуйским и не может изменить данному слову, и так как с другой стороны, он находит необходимым и всей душой желает выйти на смертельный бой с соперником, то вопрос делается неразрешимым. И приходится ухитряться, чтобы выйти из затруднения. Поэтому секунданты предлагают особого рода поединок, при котором фон Энзе и Шумский драться, собственно говоря, не будут. Соперники и их секунданты соберутся в одно место, причем добудут какого-нибудь восьмилетнего ребенка и дадут ему серебряный рубль в руки. Каждый из соперников выберет орел или решетку. Ребенок три раза подбросит рубль, и только третий раз будет считаться. Тот кто проиграет, обязан в тот же вечер застрелиться сам.

Шумский, выслушав все, рассмеялся.

– Умно! Хитро! Вовсе не глупо! И действительно, действительнее всякого иного поединка. По крайности один непременно на тот свет отправится. Только вот что… русскому человеку на эдакое идти мудрено.

– Вот и мы тоже сказали, – заметил Квашнин.

– А я даже сказал, Михаил Андреевич, – прибавил Ханенко, – что я три раза готов драться на всяком оружии, хоть на ружьях или на топорах, а на этакий поединок не пойду. Другой меня убьет, я тут, так сказать, не грешен, а самоубийцей быть грех.

– Грех грехом, – отозвался Квашнин, – и то, и другое равно грех. Я совсем с другой стороны смотрю. Обыкновенный поединок естественнее. Там я всячески стараюсь ненавистного мне человека похерить. Оно в некотором смысле даже удовольствие доставляет. Можно забыть, что сам в опасности. А тут извольте стараться для другого, для этого самого ненавистного человека. Извольте стараться его от себя избавить. Совсем как-то несообразно выходит. Чепуха!

– Нет, – задумчиво отозвался Шумский, – не чепуха! Оно умно! Я об этаких поединках слыхал. Оно даже очень не глупо. Только по правде сказать я на это не могу идти. Мне даже кажется, что никакой русский человек на этакое не пойдет.

– Ну вот, мы так и сказали, – воскликнул, оживляясь, Квашнин. – Мы сказали, что ты на это не согласишься.

– Чем же вы кончили?

– А вот пускай капитан рассказывает. Он тоже отличную штуку выдумал. И отказаться им нельзя.

– Что такое? – оживился Шумский.

– А вот извольте видеть, – заговорил Ханенко. – В чем вся сила? В чем затруднение? Так как вся сила в том, что господину улану нужда, чтобы «и овцы были целы и волки сыты», хочет он драться на поединке и в то же время хочет сдержать честное слово, данное в том, чтобы ни на что не драться. Я им и предложил передать г. фон Энзе, что если они что выдумали заморское, что есть и не есть поединок, дуэль, то у нас на Руси еще с Павловских времен, а то, почитай, и с Екатерининских, есть своего рода дуэль. В армейских полках на Украине то и дело, слышно, такие бывают. Кто это выдумал, не знаю. Может и русский человек, а может, тоже обычай из-за моря привезен. Слыхали вы, Михаил Андреевич, про кукушку?

– Кукушка! – выговорил Шумский. – Что-то такое знакомое, а что, право, не припомню.

– Кукушка, изволите видеть, – продолжал Ханенко, – не есть, собственно говоря, дуэль, а есть игра. Понятное дело такая игра, в которую не дети играют, а взрослые, всего больше офицеры. И в таких местах устраивают эту игру или зрелище, где нет никаких развлечений. Полагаю я, спьяна да с тоски, когда полк стоит в какой-нибудь трущобе, и выдумали гг. офицеры эту кукушку и себя, и товарищей потешать. Но так как г. фон Энзе честное слово мешает драться с вами по образу и подобию людей благовоспитанных и трезвых, то иного исхода нет. Надо согласиться на кукушку.

– Стойте! Вспомнил! – воскликнул Шумский, вставая. – Это в темной комнате «ку-ку» кричать?

– Точно так-с.

– Знаю, слышал. Ну что же? Отлично! Вот это по-российски! Это получше, чем их орел и решетка. На это я с удовольствием пойду. Это, пожалуй, много веселее и забавнее.

И Шумский стал среди комнаты и крикнул пронзительно:

– Ку-ку!

В ту же минуту Ханенко хлопнул в ладоши и крикнул:

– Трах!

И все трое рассмеялись, хотя Квашнин рассмеялся не вполне искренно. На лице его было написано смущение.

– Ну, что же они отвечали? – спросил Шумский, снова садясь.

– Очень были немчуры озадачены. Г. барон Биллинг заявил, что такой образ действий, конечно, нельзя считать поединком, а очень опасной нелепицей. А Мартенс сказал, что считает такого рода сражение только к лицу пьяным армеутам, а не гвардейским офицерам. На это мы ему заметили, что в Петербурге много раз бывала кукушка да, надо полагать, и вперед будет. Тут, по крайности, самоубийства нет и глупая индейка судьба никакого действия не имеет. А что такое – ребенок будет рубль серебром под потолок бросать. Глупость! А тут немалая смелость тоже нужна. Кто дрался, сказывает, что когда приходится кричать «ку-ку», то совсем бывает язык прилипё к гортани, а голос драже, как в лихорадке.