Генрик Сенкевич - Пан Володыёвский

• Название: Пан Володыёвский
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

Историческую основу романа «Пан Володыёвский» (1888 г.) польского писателя Генрика Сенкевича (1846–1916) составляет война Речи Посполитой с Османской империей в XVII веке. Центральной фигурой романа является польский шляхтич Володыёвский, виртуозный фехтовальщик, умеющий постоять за свою любовь и честь.

---

— И сын наш уже в Каменце, под присмотром свойственницы моей. А что, разве Каменец не устоит?

Тут Кшися устремила вверх свои безмятежные глаза.

— Бог турка сильнее, он доверия нашего не обманет! А я мужу присягала, что до самой смерти его не покину, так что место мое при нем.

Маленький рыцарь ужасно сконфузился, он совсем иного ожидал от Кшиси.

А Бася, с самого начала разговора смекнувшая, куда клонит Володыёвский, улыбалась лукаво; глянув на него, она сказала:

— Слышишь, Михал?

— Баська! Молчи, ни слова! — в чрезвычайном замешательстве вскричал маленький рыцарь.

И стал бросать отчаянные взгляды на Заглобу, от него ожидая спасения, но этот предатель поднялся вдруг и сказал:

— Надо бы и об угощении позаботиться, словами сыт не будешь.

И вышел из комнаты.

Михал выбежал следом и заступил ему дорогу.

— Ну и что теперь? — спросил Заглоба.

— Ну и что?

— Чтоб ее, эту Кетлингову супругу! Боже ты мой! Как же тут Речи Посполитой не погибнуть, когда бабы в ней правят?…

— Ничего, сударь, не придумаешь?

— Коли ты жены боишься, что тут придумаешь? Вели кузнецу подковать себя, и баста!

ГЛАВА XLIV

Кетлинги гостили около трех недель. Бася после того попыталась было встать с постели, но тут обнаружилось, что ноги еще не держат ее. Здоровье возвращалось раньше, чем силы, и лекарь велел ей лежать, пока она окончательно не окрепнет.

А тем временем пришла весна. Сперва подул теплый порывистый ветер от Дикого Поля и Черного моря и разорвал, изодрал в клочья завесу туч, словно истлевшее рубище, а потом принялся сгонять и разгонять эти тучи по небу, как овчарка сгоняет и разгоняет стадо овец. Тучи, убегая от ветра, часто осыпали землю крупными, точно ягоды, каплями дождя. Снег и лед растекались озерцами на равнинной степи; из лесных зарослей потекли тонкие струйки, на дне оврагов вздулись ручьи, и все это с веселым шумом, гамом и рокотом неслось к Днестру, как дети несутся к матери.

В разрывах туч ежеминутно показывалось солнце, ясное, помолодевшее и какое-то влажное, словно омытое в гигантской купели.

Вот светло-зеленые ростки трав стали проклевываться из размякшей земли; тонкие веточки деревьев и кустарников набухли обильными почками. Солнце грело все сильнее; на небе появились птичьи стаи: косяки журавлей, диких гусей, аистов, затем ветер принес множество ласточек; заквакали хором лягушки в пригретых лужах; самозабвенно распевали мелкие серые птахи, и по степям и оврагам, по лесам и рощам прокатилось мощное это, словно вся природа кричала в радостном упоенье: «Весна! Ого-го! Весна!»

Но для несчастного этого края весна несла с собою скорбь, а не радость, смерть, а не жизнь. Спустя несколько дней после отъезда Кетлингов маленький рыцарь получил такое известие[55] от пана Мыслишевского:

«В кучункаурийской степи все больше войска congressus. Султан послал значительные суммы денег в Крым. Хан с ордою в пятьдесят тысяч идет на помощь Дорошенко. Как подсохнет немного, полчища двинутся Черным и Кучменским трактом. Смилуйся боже над Речью Посполитой!»

Володыёвский тотчас послал своего стремянного Пентку с тем известием к гетману.

Сам он, однако, не спешил уезжать из Хрептева. Как солдат, он не мог покинуть крепость без гетманского приказа и к тому же слишком часто имел дело с татарами, чтобы не знать, что чамбулы так скоро не двинутся. Вода еще не сошла, трава еще только показалась, казаки еще стоят на зимовищах. Турков маленький рыцарь ожидал разве что летом, ибо, хотя собирались они уже под Адрианополем, но столь гигантский табор, такое множество войск, обозной прислуги, клади, коней, верблюдов и буйволов не способно было к быстрому передвижению. А вот конников татарских надлежало высматривать раньше — к концу апреля, началу мая. Правда, основным силам, насчитывающим десятки тысяч воинов, предшествовали обыкновенно небольшие разрозненные чамбулы и более или менее многочисленные ватаги — так ливню предшествуют редкие капли дождя. Но чамбулов маленький рыцарь не опасался. И отборный татарский конский отряд не в силах был устоять в открытом поле перед польской конницей, а уж такая малость и подавно; услышав о приближении конницы, чамбулы рассеивались, как клубы пыли от вихря.

Словом, времени было еще довольно, впрочем, Володыёвский сумел бы одержать верх в сшибках с любыми чамбулами, так, что они бы это надолго запомнили.

Был он солдат до мозга костей, искусный в солдатском ремесле, и потому близость войны будила в нем жажду вражьей крови и одновременно вливала спокойствие.

Заглоба, однако, хотя и свыкся за всю свою жизнь со всякого рода опасностями, спокоен не был. При внезапных ударах он умел оказать смелость, да просто выработал в себе за время долгой, хотя зачастую невольной практики; немало подвигов свершил он на своем веку, но первая весть о военной угрозе всегда его огорошивала. Впрочем, когда маленький рыцарь поделился с ним своими мыслями, он весьма приободрился и даже принялся клясть Восток и угрожать ему.

— Когда христианские нации меж собою воюют, — говорил он, — тогда и господь бог печалится, и святые в голове почесывают; да оно и понятно — господин озабочен, и челядь озабочена; но нет ничего угоднее небу, нежели когда турка бьют. Слышал я от одной духовной особы, что святых просто с души воротит при виде собачьих этих сынов, даже небесная пища и напитки не идут им впрок, какое уж тут вечное блаженство!

— Так-то оно так, — ответил маленький рыцарь. — Да только у турка полчища несметные, а нашего войска — жалкая горстка.

— Всей-то Речи Посполитой не завоюют. Малой ли мощью Карл Густав обладал: и с северянами были в то время, и с казаками, и с Ракоци, и с электором, а нынче где они все? Мы еще и в их отчий дом с огнем и мечом пришли.

— Это верно. Personaliter «Лично я (лат.).» не боялся бы этой войны, тем паче, что надлежит мне подвиг свершить: выплатить долг свой господу богу и пресвятой деве за оказанное Баське милосердие. Только бы случай представился!.. Но я о тех землях думаю, что вместе с Каменцем могут, пусть хоть на время, басурманам в руки попасть. Вообрази, сударь, какое то было бы надругательство над божьей церковью, какое притеснение люда христианского!

— Только о казачестве мне не говори! Прохвосты! На мать родную руку поднимали, пускай пожинают теперь то, что сами посеяли. Главное дело, чтобы Каменец устоял! Как ты думаешь, Михал, устоит?

— Боюсь, генерал подольский не удосужился город всем нужным снабдить, да и горожане, пока гром не грянул, тоже небось не сделали, что положено. Но вот Кетлинг говорил, будто прибыли туда отлично снаряженные полки князя епископа Тшебицкого.[56] Боже мой! Против какой мощи мы устояли за плохоньким валом под Збаражем, а уж нынче-то должны устоять, ведь Каменец — гнездо орлиное…

— Гнездо-то орлиное, да известно, орел ли в нем окажется, каким Вишневецкий был, или всего-навсего ворона? Знаешь ли ты генерала подольского?

— Магнат влиятельный и солдат неплохой, вот только нерадив, пожалуй.

— Да, знаю. Я не однажды упрекал его в этом. Господа Потоцкие в свое время хотели послать его со мною за границу, чтобы он хороших манер от меня поднабрался. Но я им так сказал: «Не поеду, больно уж нерадив он, ведь у него ни одной пары башмаков с двумя ушками не отыщется, вот он и станет в моих ко дворам представляться, а сафьян-то нынче дорог». После уж, при Марии Людвике, он на французский манер одевался. Но чулки у него то и дело спускались, так голыми икрами и сверкал. Далеко ему до пана Вишневецкого!

— Мещане каменецкие очень осады опасаются; во время осады, видишь ли, торговля стоит. Эти согласны и под турком жить, только бы лавки закрывать не пришлось.

— Шельмы! — сказал Заглоба.

Оба они с маленьким рыцарем чрезвычайно озабочены были предстоящей судьбою Каменца; думали они при этом о Басе, которой в случае падения крепости предстояло разделить участь его жителей.

Вдруг Заглоба хлопнул себя по лбу.

— Боже ты мой, — вскричал он, — чего мы сокрушаемся? Для чего затворяться нам в паршивом этом Каменце? Не лучше ли тебе при гетмане остаться и в открытом поле с неприятелем сойтись? Баська-то ведь в таком случае в хоругвь не завербуется и, стало быть, должна будет уехать — не в Каменец, а куда-нибудь подальше, хотя бы и к Скшетуским. Михал! Видит бог, как жажду я с басурманами сразиться, но уж ради тебя и Баськи я отвезу ее.

— Спасибо, сударь, — ответил маленький рыцарь. — Разумеется, коль скоро меня в Каменце не будет, так и Баська туда не станет рваться, но что делать, если приказ от гетмана придет?…

— Что делать, если приказ придет?… Черт бы побрал все приказы!.. Что делать… Стой-ка! Погоди… Ага! Надобно приказ упредить!

— Как же это?

— Напиши тотчас же пану Собескому, якобы новости ему сообщаешь, а в конце припиши, что coram «Перед лицом (лат.).» близящейся войны ты хотел бы, из любви к нему, остаться при его особе и в поле сражаться. Бог ты мой! Отличная мысль! Во-первых, куда же это годится, чтобы такого наездника, как ты, за крепостной стеною держать, вместо того чтоб послать его в поле, а во-вторых, после такого письма гетман еще пуще тебя возлюбит и захочет оставить при себе. Верные солдаты ему тоже нужны… Слушай, оборона Каменца генералу подольскому славу принесет, а ты в поле гетману славы прибавишь. Не бойся! Гетман генералу тебя не отдаст!.. Кого другого бы отдал, но тебя и меня не отдаст!.. Пиши письмо! Напомни ему о себе! Ха! Смекалка моя, однако ж, лучшего достойна применения! Михал, выпьем по такому случаю? Пиши письмо!