Генрик Сенкевич - Пан Володыёвский

• Название: Пан Володыёвский
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

Историческую основу романа «Пан Володыёвский» (1888 г.) польского писателя Генрика Сенкевича (1846–1916) составляет война Речи Посполитой с Османской империей в XVII веке. Центральной фигурой романа является польский шляхтич Володыёвский, виртуозный фехтовальщик, умеющий постоять за свою любовь и честь.

---

Маленький рыцарь с Заглобой сидели в тот час у огня верхом на лавке и, попивая мед, говорили о Басе, полагая, что она там, далеко, осваивается в Рашкове. Оба приуныли, ибо ужасно тосковали по ней и что ни день спорили о сроках ее возвращения.

— Не дай боже ранней оттепели, дождей и распутицы, не то бог знает когда и воротится, — хмуро говорил Заглоба.

— Зима еще постоит, — возражал маленький рыцарь, — а дней этак через восемь — десять я в сторону Могилева стану поглядывать.

— Уж лучше бы она вовсе не уезжала. Нечего мне делать без нее в Хрептеве.

— А чего же ты, сударь, советовал?

— Не сочиняй, Михал! Своим умом решал…

— Только бы здоровая воротилась!

Маленький рыцарь вздохнул и прибавил:

— Здоровая, да поскорее!..

Тут заскрипели двери и жалкое, хрупкое, оборванное, все в снегу существо жалобно пискнуло у порога:

— Михал! Михал!

Маленький рыцарь вскочил, но в первую минуту так был ошеломлен, что окаменел на месте; руки развел, глазами заморгал, — так и стоял.

А она приблизилась и сказала, вернее, простонала:

— Михал!.. Азья предал… Меня похитить хотел… но я бежала и… спаси!

При этих словах она зашаталась и замертво рухнула наземь; Михал подскочил к ней, схватил ее как перышко на руки и вскричал пронзительно:

— Боже милостивый!

Бедная Басина голова безжизненно повисла на его плече, и, полагая, что он держит в объятиях мертвую, маленький рыцарь завопил страшным голосом:

— Баська умерла!.. Умерла!.. Умерла!.. О боже!..

ГЛАВА XLI

Весть о прибытии Баси молнией облетела Хрептев, но никто, кроме маленького рыцаря, Заглобы и служанок, не видел ее ни в тот вечер, ни в последующие.

После обморока на пороге дома она пришла в себя настолько, чтобы в нескольких словах поведать, как и что с нею приключилось, но тут же последовали новые обмороки, а час спустя, хотя ее всячески отхаживали, отогревали, пытались накормить и отпаивали вином, Бася и мужа уже не признавала, у нее открылся долгий и тяжкий недуг.

Весь Хрептев всколыхнулся. Солдаты, узнав, что их госпожа воротилась полуживая, высыпали на майдан подобно пчелиному рою, офицеры собрались в горнице и, перешептываясь, с нетерпением поджидали вестей из боковуши, куда положили Басю. Долгое время, однако, ничего нельзя было узнать. Служанки, правда, бегали туда-сюда — то в кухню за теплой водой, то в аптеку за пластырем, мазью и снадобьями, — но не позволяли себя задерживать. Тревога свинцом давила сердца. Народу все прибывало, пришли даже люди из окрестных селений, слухи передавались из уст в уста; стало известно об измене Азьи, о том, что госпожа спаслась бегством, но в пути была целую неделю без еды и без сна. При этой вести ярость вскипала в груди. В толпе солдат слышался глухой, но грозный ропот, сдерживаемый из опасения повредить здоровью больной.

Но вот после долгого ожидания к офицерам вышел Заглоба; глаза у него были красные, редкие волосинки на голове стояли дыбом; офицеры гурьбой окружили его, лихорадочно посыпались тихие вопросы:

— Жива? Жива?

— Жива, — ответил старик, — да только бог знает, что будет через час.

Голос у него пресекся, нижняя губа задрожала, и, обхватив руками голову, он тяжело опустился на скамью.

Сдерживаемые рыдания сотрясали его грудь.

При виде этого Мушальский схватил в объятия Ненашинца, хотя вообще-то не очень его жаловал, и тихо заплакал, а Ненашинец принялся ему вторить. Мотовило выпучил глаза, словно подавился чем-то, Снитко дрожащими руками стал расстегивать жупан, а Громыка с воздетыми вверх руками зашагал по горнице.

Увидели солдаты в окна эти признаки отчаяния и, полагая, что госпожа умерла, тут же заголосили и запричитали. Заглоба, услышав шум, пришел вдруг в бешенство и пулей выскочил на майдан.

— Тихо, шельмы! Разрази вас гром! — зашипел он придушенным голосом.

Все тут же умолкли, поняв, что не время еще причитать, но с майдана не уходили. А Заглоба вернулся в горницу несколько успокоенный и снова уселся на лавку.

В эту минуту в дверях боковуши показалась служанка.

Заглоба рванулся к ней.

— Что там?

— Спит.

— Спит? Слава богу!

— Может, бог даст…

— А что пан комендант?

— Пан комендант у ложа.

— Это хорошо! Ну, иди, за чем послали.

Заглоба поворотился к офицерам и повторил, что сказала женщина.

— Может, смилуется всевышний. Спит! Все же какая-то надежда… Уф…

Все глубоко вздохнули. Потом сбились вкруг Заглобы и принялись выпытывать:

— Бога ради! Что сталось? Как дело было? И как же она пешая-то смогла убежать?

— Спервоначалу она не пешая была, — шептал в ответ Заглоба, — а на двух конях; она же того пса, чтоб его громом разразило, скинула с седла!

— И не поверишь!

— Рукоятью пистолета меж глаз ему саданула, ну, а поскольку они приотстали, никто того не видел и никто за ней не гнался. Одного коня волки у нее задрали, другой под лед ушел. Боже милостивый! Шла, горемычная, одна, сквозь дебри, без еды, без питья!..

Тут Заглоба прервал свой рассказ и снова заплакал в голос, и офицеры вослед ему тоже, даже на лавки попадали — дивясь, негодуя и жалея всеми любимую Басю.

— А как к Хрептеву она подошла, — продолжал минуту спустя Заглоба, — то не признала местности и умереть изготовилась, да услышала вдруг скрип колодезных журавлей и смекнула, что близко уже, и доплелась из последних сил…

— Бог уберег ее в таких напастях, — сказал Мотовило, утирая мокрые усы, — убережет и дальше.

— Верно! В самую суть угодил ты, сударь, — зашептали вокруг.

Тут с майдана опять послышался громкий шум. Заглоба снова в ярости вскочил и бросился к двери.

На майдане голова к голове стояли солдаты; при виде Заглобы и еще двух офицеров они попятились, образовав полукруг.

— Тихо вы, собачьи души! — начал Заглоба. — Не то велю…

Но тут из полукруга выступил вперед Сидор Люсьня, драгунский вахмистр, честный мазур, любимец Володыёвского; сделав несколько шагов, он вытянулся в струнку и решительно сказал:

— А как же иначе, ваша милость, коли тот, такой-растакой сын, нашу пани, значит, хотел обидеть, так мы на него теперь пойти хотим, отомстить, значит. Про что я говорю, об том все просят. А коли пан полковник сами не могут, так мы ведь и под другим началом хотя бы и до самого Крыма дойдем, чтобы стервеца того добыть, и уж ему не поздоровится!..

Жестокая, холодная мужицкая угроза звучала в голосе вахмистра; а солдаты заскрежетали зубами и стали тихо позвякивать саблями, сопя и ворча при этом. И страшно было глухое то ворчание, подобное ворчанию медведя во мраке ночи.

Вахмистр стоял навытяжку и ожидал ответа, за ним застыли в ожидании шеренги, яростное упорство было в них, от обычной солдатской покорности не осталось и следа.

Минуту все молчали. Затем в дальних рядах послышался чей-то голос:

— Кровь его — наилучшее из лекарств!

Гнев остыл в Заглобе, так растрогала его любовь солдат к Басе, а при упоминании о лекарстве ему пришла вдруг в голову совсем иная мысль, а именно — доставить к Басе лекаря. В Хрептеве, где лекарей не было, никто об этом не подумал, но в Каменце их было несколько, в том числе один грек — человек почтенный, богатый, владелец нескольких домов и такой ученый, что его повсюду чуть не чернокнижником почитали. Одно лишь было сомнительно: согласится ли он — кого даже магнаты «вашей милостью» величают — при его-то богатстве ехать пусть даже и за любую плату в этакую глушь?

Заглоба минуту поразмыслил и так сказал:

— Справедливая месть бешеного того пса не минует, в том я вам клянусь, а он, верно, предпочел бы, чтобы сам его величество король местью ему угрожал, нежели пан Заглоба. Да еще как знать, жив ли пес тот, ведь пани, из рук его вырываясь, рукоятью пистолета отшибла ему разум. Словом пока думать об этом не время, сперва надобно ее спасти.

— Да мы со всей душой, и жизни бы не пожалели! — ответил Люсьня.

А толпа снова загудела в подтверждение слов вахмистра.

— Послушай, Люсьня, — сказал Заглоба. — В Каменце живет лекарь Родопул. Поезжай туда; скажешь ему, что, мол, пан генерал подольский неподалеку от города ногу себе повредил и помощи ожидает. А уж когда за стенами города будете, ты его хвать — и на коня, а то и в мешок и что есть духу сюда мчи, в Хрептев. Каждые две-три версты будет вам свежая подстава. Гоните во весь опор. Да смотри, чтобы живого довез, мертвый он нам без надобности.

Ропот одобрения послышался со всех сторон, а Люсьня пошевелил свирепыми усищами и сказал:

— Уж я-то его добуду и не выпущу, разве что в Хрептеве.

— Двигай!

— А можно спросить?

— Чего еще?

— А что, если он потом дух испустит?

— Пускай себе, только бы сюда живой добрался! Бери шестерых людей и айда!