Генрик Сенкевич - Пан Володыёвский

• Название: Пан Володыёвский
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

Историческую основу романа «Пан Володыёвский» (1888 г.) польского писателя Генрика Сенкевича (1846–1916) составляет война Речи Посполитой с Османской империей в XVII веке. Центральной фигурой романа является польский шляхтич Володыёвский, виртуозный фехтовальщик, умеющий постоять за свою любовь и честь.

---

— Мне рядом с Михалом и смерть не страшна, — ответила Бася, — но я тоже не дурочка, понимаю: что нельзя, то нельзя. Впрочем, Михала воля, ему решать. Он ведь уже ходил в этом году с паном Собеским в поход, а я разве просилась с ними ехать? Нет. Ладно, будь по-вашему. Только сейчас не запрещайте с Михалом в Хрептев идти, а начнется большая война — отсылайте куда заблагорассудится.

— Пан Заглоба тебя в Полесье, к Скшетуским отвезет, — сказал маленький рыцарь. — Туда турчин не доберется!

— Пан Заглоба! Пан Заглоба! — передразнил его старый шляхтич. — Войский[32] я вам, что ли? Ох, не доверяйте своих женушек пану Заглобе, как бы боком не вышло. И потом, если будет война с турчином, неужто, по-твоему, я за полесскую печь спрячусь да за хлебами стану смотреть, чтоб не подгорели? Я пока еще не кочерга и для чего другого сгодиться могу. На коня с табуретки сажусь, assentior! «Согласен! (Лат.)» Но коли уж сяду, поскачу на врага не хуже любого юнца! Ни песок, ни опилки еще, слава богу, из меня не сыплются. В стычки с татарами не полезу, по Дикому Полю рыскать не буду, потому как не гончий пес, но в генеральном сражении держись подле меня, коли сумеешь, — немалых насмотришься чудес.

— Еще тебя в сечу тянет?

— А ты думаешь, мне не захочется славной смертью в конце славного жизненного пути почить после стольких-то лет службы? Что может быть достойней? Ты пана Дзевёнткевича знавал? Выглядел он, правда, лет на сто сорок, но было ему сто сорок два, и еще служил в войске.

— Не было ему столько.

— Было, чтоб мне с этого табурета не встать! На большую войну я иду, и баста! А покамест еду с вами в Хрептев, так как в Баську влюблен!

Бася вскочила, сияя, и бросилась обнимать Заглобу, а он только нос кверху задирал, повторяя:

— Крепче! Крепче!

Но Володыёвский еще раз хорошенько все обдумал и лишь после этого дал ответ.

— Никак нельзя нам всем сразу ехать, — сказал он. — Там сущая пустыня и даже худого крова не найти. Я поеду вперед, пригляжу место под майдан, крепостцу надежную выстрою и дома для солдат, а также конюшни, чтобы благородные скакуны наших рыцарей от переменчивой погоды не захирели; колодцы вырою, дорогу проложу, яры, сколько смогу, очищу от разбойного сброда, а уж тогда милости просим; пришлю за вами надлежащий эскорт. Но недельки хотя бы три подождать придется.

Бася попыталась было протестовать, но Заглоба, признав слова Володыёвского справедливыми, сказал:

— Дело говоришь! Мы тут с тобой, Баська, пока похозяйничаем, и будет нам совсем не худо. Да и запасец кой-какой приготовить надо: вам небось и невдомек, что меды и вина нигде лучше, чем в пещерах, не сохраняются.

ГЛАВА XXII

Володыёвский сдержал слово — в три недели закончил строительные работы и прислал отменный эскорт: сотню татар из хоругви Ланцкоронского и сотню Линкгаузовых драгун, которых привел пан Снитко, герба Месяц на ущербе. Татарами командовал сотник Азья Меллехович, родом из Литвы — совсем еще молодой, лет двадцати с небольшим. Он привез письмо от маленького рыцаря, который писал жене нижеследующее:

«Возлюбленная моя Баська! Приезжай поскорее: без тебя я как без хлеба и, ежели до того времени не зачахну, розовое твое личико совершенно зацелую. Людей посылаю предостаточно и офицеров опытных, однако среди всех выделяйте пана Снитко и в общество свое допустите, ибо он bene natus «Хорошего рода (лат.).», и человек состоятельный, и к товариществу принадлежит, Меллехович же, хоть и добрый солдат, но бог весть какого роду-племени. Нигде, кроме как у татар, он бы офицером не мог стать — в любой иной хоругви всяк, кому не лень, ему б imparitatem «Здесь: презрение, незаслуженное отношение (лат.).» выказывал. Обнимаю тебя крепко-прекрепко, рученьки и ноженьки твои целую. Фортецию я поставил из кругляшей преотличную; очаги сложили на славу. У нас с тобою несколько комнат в отдельном доме. Смолою везде пахнет, и сверчков тьма-тьмущая: вечером как начнут свиристеть — собакам и тем не дают спать. Раздобыть бы гороховину — в два счета проклятых можно вывести, да ты, верно, и так прикажешь ею телеги выстлать. Стекла брать негде, окошки затянули пока пузырями, но у пана Бялогловского есть среди его драгун стекольщик. Стекло можно взять в Каменце у армян, только, ради бога, осторожно везите, чтоб не побилось. Светелку твою я велел домоткаными коврами обить, очень получилось славно. Разбойников, которых мы в лешицких ярах изловили, я приказал повесить; девятнадцать уже болтаются, а к тому времени, что ты приедешь, десятка три, думаю, наберется. Пан Снитко тебе расскажет, как мы тут живем. Вверяю тебя попечению всевышнего и пресвятой девы, душа ты моя миленька».

Бася, закончив читать, отдала письмо Заглобе, который, пробежав его глазами, сразу стал оказывать пану Снитко знаки внимания — достаточно, однако, сдержанные, дабы тот заметил, что перед ним воин более доблестный, нежели он сам, и вообще важная особа, лишь из любезности до него снизошедшая. Впрочем, Снитко был человек доброго и веселого нрава и притом рьяный служака, всю жизнь провоевавший. К Володыёвскому он относился с огромным почтением, а на пана Заглобу поглядывал снизу вверх, осознавая свою малость перед лицом столь славного мужа.

Меллехович при чтении письма не присутствовал: отдав пакет, он поспешно вышел якобы взглянуть на своих татар, а на самом деле из опасения, как бы ему не было велено отправиться в людскую.

Заглоба, однако, успел к нему присмотреться, пану же Снитко, помня слова Володыёвского, сказал:

— Рады тебя видеть, сударь! Милости просим!.. Пан Снитко… как же, слыхал… герба Месяц на ущербе! Просим, просим! Достойный род… Но татарин этот… как его там?

— Меллехович.

— Меллехович этот чего-то волком смотрит. Михал пишет, он человек сомнительного происхождения, что как раз и удивительно: все наши татары — шляхта, хоть и нехристи. В Литве я цельные деревни таких видал. Там их называют липеками, а здешние именуются черемисами. Долгие годы они верно служили Речи Посполитой в благодарность за хлеб, но уже во времена крестьянского мятежа многие подались к Хмельницкому, а теперь, я слыхал, с ордой снюхались… Меллехович этот волком смотрит… Давно пан Володыёвский его знает?

— Со времени последней экспедиции,[33] — ответил Снитко, пряча ноги под табурет, — когда мы с паном Собеским против Дорошенко и орды выступили и всю Украину прошли.

— Последняя экспедиция! Я в ней участвовать не смог, поскольку пан Собеский мне иную миссию поверил, хотя потом первым без меня заскучал… А твой, сударь, герб — Месяц на ущербе? Милости просим… Откуда же он, Меллехович этот?

— Он себя называет литовским татарином, но странно, что никто из липеков[34] прежде его не знал, хотя он именно в их хоругви служит. Ex quo «Отсюда (лат.)» слухи о его темном происхождении, каковым даже весьма тонкие его манеры распространяться не мешают. Солдат он, впрочем, превосходный, только очень уж неразговорчив. Под Брацлавом и под Кальником множество услуг нам оказал, отчего пан гетман и назначил его сотником, несмотря на то, что в хоругви он самый младший. Татары чрезвычайно его любят, но у нас он доверием не пользуется. Почему? Да потому, что угрюм очень и, как ваша милость справедливо изволил заметить, волком смотрит.

— Но если он добрый солдат и кровь проливал, — вмешалась Бася, — надлежит его в наше общество допустить, чего и супруг мой в письме не возбраняет.

Тут она обратилась к пану Снитко:

— Ваша милость позволит?

— Твой покорный слуга, сударыня-благодетельница! — воскликнул Снитко.

Бася скрылась за дверью, а Заглоба, отдуваясь, спросил у гостя:

— Ну, а как тебе, сударь, показалась пани полковница?

Старый солдат вместо ответа обеими руками схватился за виски и, откинувшись на стуле, повторил несколько раз:

— Ай! Ай! Ай!

После чего, выпучив глаза, зажал широкой ладонью рот и умолк, словно устыдившись своих восторгов.

— Марципан, а? — сказал Заглоба.

Меж тем «марципан» вновь появился в дверях, ведя с собой нахохлившегося, точно дикая птица, Меллеховича, и говоря:

— Рады с тобой познакомиться, сударь. Мы много наслышаны о твоей отваге и воинских подвигах: и муж писал, и пан Снитко рассказывал. Не откажись с нами побыть; сейчас и на стол подадут.

— Милости просим, присаживайся, сударь! — подхватил Заглоба.

Угрюмое, хоть и красивое лицо молодого татарина так и не прояснилось полностью, однако можно было заметить, он благодарен за радушный прием и за то, что его не отослали в людскую.

Бася же нарочно старалась быть с ним полюбезнее, мгновенно угадав женским чутьем что он подозрителен, горд и болезненно переживает унижения, которым, верно, часто подвергается из-за своего сомнительного происхождения. И потому, не делая различий между ним и паном Снитко, разве что только отдавая дань уважения возрасту последнего, стала расспрашивать молодого сотника, за какие заслуги он был после битвы под Кальником повышен в звании.