Роберт Лесли - Медведи и Я

• Название: Медведи и Я
• Автор: Роберт Лесли
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1988

История о том, как в лесах Канадского Севера человек вырастил трех осиротевших медвежат.

Автор, Роберт Франклин Лесли, — прекрасный натуралист, великолепно знает природу и животный мир Канады. Написана книга увлекательно, с любовью и добрым юмором. Лесли наполовину индеец, и его отношение с природой носит отпечаток давнего и полного единения с природой, так присущего когда-то обитателям Североамериканского континента.

---

Огонь приближался. Времени на раздумья не оставалось. Нужно было сейчас же принимать решение и действовать. Луг в километр длиной и шириной в сто метров перемежался полосами гравия, через который огню не проскочить, но здесь птицы наверняка погибнут, потому что в трех метрах от гнезда начиналась опушка леса. Трава была похожа на сухую стружку.

В отчаянном порыве я схватил гнездо, перенес его в центр луга и оставил там, прикрыв его пучками травы. Жаворонки-родители летели за мной. Когда я уходил, они что-то щебетали детям. Все обойдется, если только они выдержат жар и дым. Оставалось надеяться на удачу.

У бобрового пруда положение было еще хуже. Росший в каньоне лес твердых пород — ива, ольха, кизил, тополь бальзамический, — как и подлесок из широколистных трав и кустарника, горел много медленнее, чем мягкие и смолистые хвойные деревья на открытых склонах, но в ущелье была хорошая тяга, как в очаге с дымоходом. Основной фронт огня медленно двигался по обе стороны лощины Наггет-Крика к озеру Бабин.

Дроздиха замертво лежала у тополя, прямо под кустом, по-видимому, она задохнулась от дыма. Дрозд или улетел, или погиб где-то. Я подпрыгнул, схватил ветку за конец, нагнул ее, снял гнездо с четырьмя осоловевшими птенцами и сунул его в картонную коробку. Пламя в верхушках деревьев поглощало весь кислород и грозило смертью всему живому на дне ущелья. Я почувствовал слабость, у меня даже пропало желание идти домой.

С трудом пробираясь по грязной жиже реки, где гнила рыба, я вдруг сообразил, что пламя всего в двух километрах от нашего дома. Если дом загорится или станет совсем невозможно дышать от дыма и жары, мне придется погрузить медвежат и новых моих приемышей в каноэ и ночевать на другом берегу озера. Так как здесь, на севере Британской Колумбии, темнело только в десять, у меня оставалось около двух часов, чтобы накормить медвежат и птиц и принять разумное решение.

Встревоженные мордашки Расти, Дасти и Скреча прилепились к стеклам веранды, когда я вошел на крыльцо. Они захлебнулись в восторженном кашле и визге, как будто я отсутствовал целую неделю. Впервые я запер их, и впервые они оставались одни. Увидев меня, они на радостях стали скакать, кататься по полу, как собака при виде хозяина. По счастью, они были слишком напуганы, иначе наверняка перевернули бы в доме все вверх дном и побили бы окна, метя в свое отражение. Но они были ошарашены и обижены, когда я резко дал им понять, что птенцов нельзя есть и с ними нельзя играть. Я не сразу выпустил медвежат из дома, потому что тут появились бобры, покинувшие свой пруд. Бобрам специфичное устройство организма и образ жизни давали завидное преимущество перед остальными лесными обитателями, застигнутыми пожаром: они сумели всей колонией пройти больше километра к озеру, где им было легче уцелеть, потому что они могут жить в воде.

Медвежата, сами не отличаясь серьезностью, мою серьезность всегда чувствовали и уважали, по крайней мере внешне, три мои непререкаемые заповеди: не ешь такие-то и такие-то грибы; не пытайся напугать лося, рысь, пуму или гризли; не разоряй птичьи гнезда.

Медвежата недолго кувыркались, прыгали и лизали мне руки, потому что Расти — самый умный и наиболее предусмотрительный из всех — потянул меня за штанину к двери, стараясь обратить мое внимание на то, что творится на берегу.

Поставив коробку с дроздами подальше от медвежат на каминную полку, я вместе с медведями пошел на скалу, возвышающуюся над берегом. Перед нами открылось зрелище, трагичнее которого не бывает в природе. Вдоль всего берега, к северу и югу от Наггет-Крика, насколько хватал взор панически бежали, гонимые пожаром, стада зверей, которые по каким-то причинам не ушли раньше, хотя длительная засуха предвещала нынешнее бедствие. Теперь же во всеобщем смятении хищники и их жертвы бежали бок о бок. Молодой олень бежал мимо пумы, и оба не обращали на это внимания. Заяц и рысь, лосенок и волк метались в поисках своих семей, спасаясь от общего врага, от которого не было пощады. Старая самка койота с отвисшими сосками вползла к нам на крыльцо. На боках у нее вздулись волдыри, на спине были раны, как будто бы какое-то горящее дерево тяжело придавило ее к земле. По ее безучастному взгляду я понял, что ее щенки, наверное, погибли. Я пристрелил ее из ружья.

Жар от горящего позади дома леса стал таким сильным, что было уже трудно дышать и я решил не откладывая переправить медвежат и дроздов через озеро. Когда я размещал медвежат в лодке, к озеру от русла Наггет-Крика приковыляла олениха. Спина ее еще дымилась. Зашатавшись, олениха рухнула в воду в десяти футах от каноэ. Обожжена она была смертельно и ноги сильно поранила, хрипло блея от боли, кротко следила своими карими широко расставленными глазами, как я вставлял патрон в ствол ружья. Я сделал то, что должен был сделать. Если обезумевшие звери, мечущиеся по берегу, и услышали выстрел, они не обратили на него внимания.

Жар усиливался, олень, лось и один гризли бросились в воду и поплыли к восточному берегу. В ранних сумерках на воде темнели очертания других зверей, отчаянно боровшихся за свое спасение. Работая веслом, я напряженно выискивал взглядом обессилевших животных и сумел выхватить с бледной, отливающей ртутным блеском глади озера рыжую белку, двух оленят и волчонка. Когда я втащил в каноэ рычащего волчонка, один из пугливых оленят рванулся, свалился за борт и утонул, пока я разворачивал каноэ, чтобы его выловить. Достигнув берега, я припрятал коробку с дроздами под кучкой гравия. Усталых беженцев выпустил, но они, как ни странно, не спешили выскакивать из лодки и покидать спасительное убежище. Разгрузившись, я отправился на помощь ослабевшим пловцам. Труднее всего оказалось помочь взрослому белесому поркупину. Он охотно подплыл к каноэ, но не мог взобраться по скользкому борту. Мне было страшно хватать этот плавучий кактус рукой, и я подставил поркупину весло. Он вцепился в лопасть когтями и зубами, и я втянул все его пятнадцать килограммов в каноэ. Расти, Дасти и Скреч забились под банку у моих ног, фыркая, рыча и скалясь на неподвижный клубок игл и жестких волос посреди лодки.

Когда мы приняли на борт двух белок, енота и пятнистого теленка карибу, настолько измученных, что они лежали, даже не в силах поднять головы, там, куда я их бросил, уже совсем стемнело, и я вынужден был вернуться на восточный берег. Поразительно, но семь из восьми животных не обращали никакого внимания ни на меня, ни на плеск воды за бортом. По-прежнему неподвижные, они не сводили глаз с поркупина, который дрожал и блевал. Когда мы пристали к берегу, они, как и первая партия спасенных, не хотели покидать каноэ, и в конце концов я оставил отверженного всеми поркупина в вытащенном на берег каноэ до утра.

На другом берегу озера огромный лес, раскинувшийся на многие мили, полыхал оранжево-красным костром, вздымая ввысь дрожащие щупальца дыма. И хотя я знал о множестве трагедий, совершавшихся сейчас в этом аду, не мог отрешиться от ощущения неодолимой притягательности этой ужасающей красоты.

Целый час мы с медвежатами неподвижно сидели на прибрежной гальке и безмолвно глядели на озаряемый вспышками небосклон и причудливые смутные отражения огня в озере. В тот день я убедился, что ни одно животное не разделяет человеческого поклонения огню, еще дремлющего в каждом из нас, поклонения, которое не в силах поколебать даже гибель живых творений природы, свершающаяся на наших глазах.

Мне совсем не хотелось есть, но я сварил целый котелок овсянки для медвежат, которых даже пожар не мог отвлечь от священного действа принятия пищи. Этой ночью мне не удалось отдохнуть. Я расстелил спальный мешок и залез в него вместе с медвежатами, но, как это бывает ночью, воспоминания об ужасах минувшего дня роились у меня в голове, и я боялся, что свихнусь.

Отдельные животные, добравшись до берега, до хрипоты звали своих детей и супругов или дико кричали из-за боли от ожогов, которую ощутили, выйдя из холодной воды. К трем часам дым опустился на поверхность озера и начал обволакивать восточный берег, и мы чихали и кашляли до утра. Белые как мука хлопья пепла укрыли землю тонким снежным покровом.

Наутро солнце на небе не появилось, и я решил, что его закрывает дым, такой плотный, что сквозь него даже не видно, как продвигается пожар. Но когда совсем рассвело, я увидел, что небо затянуто плотными темными дождевыми облаками. Первый редкий дождь вскоре погасил последние тлеющие угли в сгоревшем лесу и промыл воздух от удушающего дыма.

Пока я снова нагружал каноэ, чтобы успеть до ливня вернуться в дом Ред-Ферна (если он уцелел), я стал очевидцем еще одной трагедии, неизбежной при всяком лесном пожаре. Хищники, коренные жители восточного берега озера, со сверкающими глазами сбегались собрать богатую жатву пожара — всех слабых, растерянных, потерявшихся, кто после изнурительного плавания выбрался на берег. Я видел, как олень-самец с трудом поднимался на ноги, прижавшись к подножью скалы; когда же он развернулся, он встретился лицом к лицу с тремя волками. Он был так измучен, что широко расставил ноги, чтобы не упасть. Но даже и в этой безнадежной позиции, прижавшись задом к скале, он еще мог бы вспороть брюхо любому волку своими низко опущенными рогами. Волки не нападали, но кружили у него перед носом и менялись местами, чтобы измотать оленя. Я только собрался вмешаться, как олень отвернул голову, сгоняя с крупа муху, и этой секунды оказалось достаточно, чтобы волки разом вцепились в шею своей жертвы.