Герхард Кегель - В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста

• Название: В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста
• Автор: Герхард Кегель
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Воспоминания немецкого коммуниста-интернационалиста Г.Кегеля – это страницы жизни подлинного патриота своей родины, избравшего в годы кровавой фашистской диктатуры путь активной борьбы против нее на самом передовом и опасном участке. Автор рассказывает о своей разведывательной деятельности, о пребывании в довоенной Польше, о работе в немецком посольстве в СССР и в аппарате фашистского МИД в Берлине, подробно описывает обстановку в Германии военных лет. Последняя часть воспоминаний посвящена участию автора в строительстве Германской Демократической республики.

---

Люди растерянно стояли у грузовика. Затем довольно большая группа солдат и офицеров направилась в дом. Они сказали, что хотят посоветоваться, как пробраться в расположение немецких частей. Другая группа исчезла в лесу. Я тоже, прихрамывая, пошел в лес, заросший густым кустарником, намереваясь переждать здесь окончания боя, а потом сдаться в плен первым бойцам Красной Армии, которых повстречаю.

Я понимал, что все будет очень непросто. Где я смогу найти такого красноармейца, который после жарких боев последних дней поверил бы человеку в форме гитлеровского вермахта, что он антифашист и разведчик Красной Армии, боровшийся за социализм и Советский Союз, рискуя жизнью? Я знал, что предстоящие два-три дня окажутся нелегкими, но все же не подозревал, какие трудности ожидали меня.

А пока я сидел в совершенно незнакомом мне лесу где-то между Радомом и Лодзью. Толщина снежного покрова достигала не менее 20 сантиметров. Я стал замерзать, нарастало чувство голода. Я уже сутки ничего не ел. Мой вещмешок, в котором вместе с пожитками был и неприкосновенный запас, остался в одной из сгоревших автомашин. При мне имелась лишь одна фляга.

Примостившись на стволе поваленного дерева, я размышлял, что же мне делать. Оставаться здесь слишком долго было нельзя. Стало совсем темно. Вдруг рядом неожиданно появился фельдфебель во главе группы из восьми солдат. А между тем до меня все громче доносились русская речь и шум моторов. Мы, очевидно, находились поблизости от дороги, по которой непрерывно шли машины. Возможно, это было шоссе, по которому быстро продвигались вперед части Красной Армии.

Фельдфебель предложил мне присоединиться к его группе. Поблагодарив за готовность помочь, я сказал, что у меня сильно повреждена нога и я фактически почти не могу передвигаться. Я, конечно, попытаюсь не отставать от группы, но если мне это не удастся, то пусть уж он не обращает на меня внимания – ведь конечно же будет лучше, если хоть девять бойцов доберутся до расположения немецких частей. Если бы я отклонил его предложение, то был бы на месте расстрелян.

Сверившись с картой, команда самоубийц двинулась в путь. Я заковылял вслед за ней, постепенно увеличивая расстояние между нами. Когда оно достигло примерно 100 метров, я ненадолго остановился. Наконец расстояние увеличилось настолько, что в сгущавшейся темноте никого не стало видно. Прошло еще несколько минут. Когда я убедился, что за мной никто не вернется, я направился туда, где слышались шум моторов и русская речь. Я выбрался на дорогу, которая вела к шоссе, и двинулся по ней.

Наконец я очутился на перекрестке. По шоссе в обоих направлениях шли машины. Стрельба утихла, и лишь редкие выстрелы и короткие автоматные очереди говорили о том, что в лесу все еще неспокойно.

Сдача в плен на дорожном перекрестке

На перекрестке стоял советский солдат с автоматом, видимо регулировщик. Подняв руки в знак своих мирных намерений, я подошел к нему и сказал по-русски, что я немецкий солдат и хочу добровольно сдаться в плен. Советский солдат, совсем молодой еще человек, сначала потребовал, чтобы я отошел от него на пять шагов. Он, кажется, мне не верил и опасался подпускать меня близко к себе. Потом он приказал мне бросить пистолет, который все еще болтался у меня на ремне. Я бросил в канаву портупею с кобурой, где был пистолет, и снова поднял руки вверх.

Регулировщик старался уговорить нескольких шоферов ехавших в тыл грузовиков довезти меня до сборного пункта военнопленных, который находится, как он говорил, в одной из близлежащих деревень. Но поначалу все было напрасно, никто не хотел брать меня с собой. Наконец регулировщику удалось все же уговорить ездового конной упряжки, которую сопровождали несколько солдат на конях. Они согласились доставить меня до ближайшей деревни и сдать там в комендатуру.

По пути сопровождавшие меня солдаты расспрашивали, кто я такой, где выучил русский язык, долго ли, по моему мнению, продлится еще война. Потом они потребовали мои документы. Кроме воинского удостоверения со мной было еще мое дипломатическое удостоверение, которое я взял на фронт, чтобы мне быстрее поверили, когда, оказавшись по другую сторону баррикады, я буду объяснять, кто я такой. Один из солдат порвал мои документы в клочья и бросил их в снег. Я стал объяснять ему, что эти документы представляют интерес для Красной Армии, но он сказал в ответ, что мне, военнопленному, эти удостоверения больше не нужны. Наконец мы добрались до проселочной дороги, которая выходила на шоссе. Мне было сказано, чтобы я шел все прямо, и я доберусь до сборного пункта военнопленных. У них же самих нет больше времени, чтобы доставить меня до места. И они поехали дальше.

И вот я стою темной ночью один на этой проселочной дороге. В лесу я чувствовал себя более уверенно. Здесь еще совсем недавно шел жестокий бой. На разрытом гусеницами танков снегу лежали раздавленные и обледеневшие уже трупы, и кто это – немецкие или советские солдаты, определить было уже невозможно. Убитые лежали и на обочине дороги. Повсюду стояли сгоревшие и брошенные автомашины, были разбросаны обломки тягачей и другой техники.

Примерно в двухстах метрах от шоссе у крестьянского дома стоял советский часовой. К тому времени ко мне присоединился другой немецкий солдат, который, как и я, искал сборный пункт военнопленных. Через десять минут нас было уже шестеро. Часовой у дома, казалось, нас не замечал.

Подняв руки, я подошел к нему и, сказав, что мы добровольно сдались в плен, спросил, что нам делать. Часовой, стоявший на посту у дома, где квартировал советский майор, комендант поселка, посоветовал мне снять унтер-офицерские погоны переводчика. Затем он предложил мне подождать на другой стороне дороги, сказав, что сейчас спросит майора. Через некоторое время он вышел из дома и отвел нас в комнату пустого соседнего дома, заметив, что здесь мы можем переночевать, а утром нас отведут на сборный пункт военнопленных.

Едва мы улеглись спать на чисто вымытом деревянном полу, как часовой привел в нашу комнату еще пятерых немецких солдат, искавших дорогу в плен. Среди них находился молодой человек из Данцига, у которого буквально только что была прострелена грудь. Пуля прошла насквозь. Как ни странно, крови он потерял совсем немного.

Часовой трогательно заботился о раненом. Он раздобыл водки, чтобы продезинфицировать рану, и твердо потребовал, чтобы трое или четверо немецких военнопленных отдали свои перевязочные пакеты, зашитые в их кители. Ведь добиться этого одними лишь уговорами было невозможно. Затем он помог сделать пленному солдату перевязку. Между прочим, он так хорошо обработал и перевязал рану, что молодой солдат из Данцига – я, к сожалению, забыл его фамилию – без особых трудностей выдержал тяжелый трехдневный переход до лагеря военнопленных.

Это искреннее стремление советского часового сохранить жизнь военнопленному «фрицу» как-то сблизило нас с ним. Мы побеседовали с ним немного, а затем он вновь встал на свой пост перед домом коменданта поселка.

Немного позднее к нам присоединились еще трое немецких солдат, которые тоже решили сдаться в плен.

Тем временем часовой разбудил военного коменданта. Я обратился к нему с просьбой выслушать меня, заявив, что я участвовал в борьбе против Гитлера. Он, казалось, был готов поверить мне, но все же заметил, что, возможно, я говорю правду, а может быть, и нет. Ведь он же не может проверить. Он дал мне совет дать показания и запротоколировать все это в лагере для военнопленных. Утром, сказал он, нам следует пойти на сборный пункт военнопленных, расположенный на другом конце поселка. Но у него нет никого, кто мог бы сопровождать нас.

Услышав это, я попросил его дать мне справку, подтверждающую, что он приказал мне доставить на сборный пункт группу поименно перечисленных в данной справке военнопленных и что мы сдались в советский плен добровольно. Майор согласился. Я быстро составил список пленных, майор подписал его и поставил печать. Этот приобретший силу документа список оказался чрезвычайно полезным. Когда мы на следующий день направились без сопровождающего солдата к сборному пункту – а ведь шла целая группа солдат в немецкой форме, – то, естественно, привлекали к себе внимание. По пути нас неоднократно останавливали красноармейцы. Поскольку здесь совсем недавно шли тяжелые бои, отношение к нам, солдатам фашистского вермахта, было далеко не дружелюбное. Но благодаря моей драгоценной «справке», предъявляя которую я неизменно по военному докладывал, кто мы такие и куда идем, все окончилось благополучно.

Гитлеровская армия без нацистов?

На сборном пункте, где я в последний раз доложил о доверенной мне группе и затем сдал свою «справку», как раз шло построение колонны, которая должна была направиться в лагерь военнопленных. В колонне было несколько тысяч человек. Никто не знал, куда лежал наш путь. Моя попытка объяснить, кто я такой, успеха не имела. Ни у кого не было времени выслушать меня и записать мои показания. Один из советских переводчиков в ответ на мое обращение посоветовал мне не распространяться о том, что я коммунист, пока мы не доберемся до настоящего лагеря военнопленных.